Сюсаку Эндо - Молчание
Я опять не писал Вам долгое время. О том, что стражники явились в Томоги, я уже сообщал в предыдущем письме, но о судьбе тех троих, что отправились на дознание в Нагасаки, ничего не было известно до сегодняшнего дня. Как мы молились об их благополучном возвращении! О том же каждую ночь возносили молитвы все обитатели деревушки.
Я верю, что это испытание, ниспосланное нам Господом, имеет свой тайный смысл. Все, что ни творит Господь, - благо. Обязательно придет день, когда мы поймем, почему нам были уготованы эти страдания. И если я пишу об этом, то лишь потому, что слова, которые в то утро, потупившись, обронил Китидзиро, тяжким бременем лежат у меня на душе.
«Почему Господь посылает нам такие страдания? Падре, ведь мы не сделали ничего дурного...»
Почему, казалось бы, недостойная жалоба малодушного человека острой иглой вонзилась мне в сердце? Почему Господь посылает этим японцам, этим нищим крестьянам такие жестокие испытания?
Нет, Китидзиро имел в виду нечто другое - куда более страшное. Он говорил о молчании Господа. Уже двадцать лет здесь преследуют христиан. По всей стране слышны стоны тысяч верующих, земля напиталась алой кровью священнослужителей, рушатся христианские храмы - но Бог молча взирает на это. Вот что хотел сказать Китидзиро - эта мысль преследует меня неотвязно...
Но сейчас расскажу лишь о постигшей заложников участи. После того как все трое явились в Нагасаки, их двое суток продержали в темнице при управе, и только тогда наконец началось дознание. Вначале допрос носил на удивление формальный характер.
- Известно ли вам, что христианство - зловредная ересь?
В ответ на это Мокити, выражая общее мнение, утвердительно кивнул, тогда последовал новый вопрос:
- Нам сообщили, что вы христиане. Что скажете в оправдание?
Все трое ответили, что они - ревностные буддисты и следуют наставлениям монахов местного храма. Тогда им приказали топтать Святой образ.
Принесли доску с изображением Пречистой Девы с младенцем. Первым, следуя моему совету, наступил на нее Китидзиро, за ним - Итидзо и Мокити. Но надежды, что после этого их отпустят, оказались тщетными. Наблюдавшие за ними чиновники усмехнулись. Они следили не столько за самим обрядом «топтания», сколько за выражением лиц заложников.
- Вы что же, вообразили, что можете нас одурачить? - сказал старый чиновник. Только тогда несчастные признали в нем того самого самурая, что приезжал к ним в Томоги. - Я все видел: вы чуть ли не задохнулись от горя...
- Нет, мы совершенно спокойны!.. - в отчаянии закричал Мокити. - Мы не христиане!
- Тогда сделайте то, что я сейчас прикажу... - Последовал приказ плюнуть на икону, а Пречистую Деву назвать распутной девкой. Это испытание придумал тот самый Иноуэ (об этом мы узнали впоследствии), о котором рассказывал падре Валиньяно. В прошлом он сам принял крещение ради продвижения по службе и прекрасно знал, что бедняки-крестьяне превыше всех святых почитают Деву Марию. Да я и сам, пожив в деревне Томоги, к немалому смущению, убедился в этом: крестьяне почитали Пречистую Деву даже больше, чем самого Спасителя.
- Что, отказываетесь плюнуть? Не хотите сказать, как велено? - В руки Итидзо насильно сунули икону; стражники подталкивали его сзади. Но, как он ни старался, ничего не получалось, слюны во рту не было. Китидзиро тоже стоял неподвижно, с опущенной головой.
- Ну, а ты?
Светлая слеза скатилась по щеке Мокити. Итидзо тоже с усилием покачал головой. Всем своим поведением они выдали свою веру. Только Китидзиро, устрашившись угроз, произнес, задыхаясь, святотатственные слова.
- А теперь плюнь! - последовал приказ, и на икону упал плевок - печать унижения и несмываемого позора.
***После окончания допроса Итидзо и Мокити еще дней десять держали в темнице на улице Сакура. Почему только двоих? Да потому, что выпустили - вернее сказать, прогнали - только отступника Китидзиро, и с той минуты он бесследно исчез. Разумеется, до сих пор в деревню он не вернулся - наверное, не хватило духа.
Дождливый сезон еще продолжался. Каждый день моросил мелкий дождь. Я понял, как безысходно мрачно это дождливое время: кажется, все кругом сгниет до корней. Поселок выглядел безжизненным, мертвым.
Все понимали, какая судьба ожидает заложников. Все трепетали от страха при мысли, что скоро и остальных тоже постигнет такая же участь, так что почти никто не выходил на полевые работы. За обезлюдевшими полями виднелось мрачное море.
Двадцатого числа в деревню опять прискакали, нахлестывая коней, чиновники-самураи для оглашения приговора: Итидзо и Мокити с позором провезут по улицам Нагасаки, а затем они будут распяты на «водяном кресте» здесь, у деревни.
Двадцать второго числа крестьяне увидели на серой дороге под проливным дождем вереницу путников, походивших издалека на рассыпанные горошины. Они двигались по направлению к деревне. Постепенно фигуры людей обрели отчетливые очертания. В центре процессии на лошадях сидели, понурившись, связанные Итидзо и Мокити. Крестьяне укрылись в домах, в страхе заперев двери. За стражниками плелись жители поселков, лежащих вдоль дороги из Нагасаки. Из нашей хижины было хорошо видно это шествие.
На берегу чиновники приказали разжечь костер и разрешили погреться у огня вымокшим под дождем Мокити и Итидзо. Как нам рассказали потом, в виде особой милости им. поднесли по чарочке сакэ. Мне вспомнилось, что умирающему Иисусу поднесли смоченную в уксусе губку...
Два столба, связанные в форме креста, водрузили у самой воды. К перекладинам привязали Итидзо и Мокити. С наступлением ночи, когда начнется прилив, вода поднимется до самого подбородка. Смерть наступит не сразу, пытка будет продолжаться несколько суток, пока жертвы окончательно не ослабеют душой и телом и только тогда наконец испустят дух. Чиновники заставляют крестьян смотреть на их страдания, чтобы в другой раз тем было неповадно даже близко подходить к христианам.
Итидзо и Мокити привязали к столбам после полудня; оставив четырех стражников, чиновники снова сели на лошадей и уехали. Зрители, вначале толпившиеся на берегу, из-за холода и дождя тоже постепенно разошлись.
Начался прилив. Фигуры мучеников были неподвижны. Волны с однообразным шумом набегали на погружающийся в сумерки берег, постепенно заливая им ноги, бедра, потом достигли груди - с тем же однообразным шумом откатываясь назад. С наступлением темноты О-Мацу с племянницей принесли угощение караульным и попросили разрешения дать поесть осужденным. Получив согласие, они в утлой лодчонке подплыли к крестам.
- Мокити! Мокити! - окликнула О-Мацу.
- Да... - отозвался Мокити.
Тогда она окликнула Итидзо, но у того уже не было сил отвечать. Однако он был еще жив и потому время от времени чуть покачивал головой.
- Тяжко вам... Но терпите! Оба падре и все мы молимся за вас. Мы верим, что вам уготован параисо... - старалась ободрить их О-Мацу, но, когда она попыталась вложить в рот Мокити кусочек батата, он отрицательно покачал головой - наверное, хотел, раз все равно уж смерти не миновать, скорее избавиться от страданий.
- Отдайте еду Итидзо, тетушка... - прошептал он. - Дайте ему поесть, А я уже больше не могу терпеть эту муку...
О-Мацу с племянницей, заливаясь слезами, возвратились на берег, так и не сумев хоть сколько-нибудь облегчить участь несчастных. На берегу они все еще продолжали громко плакать под проливным дождем.
Наступила ночь. Красное пламя костра, у которого грелись стражники, смутно виднелось из нашей хижины. А на морском берегу толпились жители Томоги, тщетно вглядываясь в окутанное тьмой море. И небо, и море тонули во мраке, так что не видно было ни Мокити, ни Итидзо. Невозможно было разглядеть даже, живы они или уже мертвы. Плача, мы беззвучно молились. И вдруг все услышали голос - кажется, это был голос Мокити, Чтобы укрепиться духом, он прерывающимся голосом пел христианский гимн:
Мы пойдем, мы придем
В храм параисо,
В дивный храм параисо,
Прекрасный храм...
Люди в молчании слушали его пение. Стражники тоже слушали. Сливаясь с шумом волн, голос то прерывался, то доносился снова.
Двадцать четвертого числа целый день опять моросил мелкий, похожий на водяную пыль дождь. Деревенские, сбившись в кучку, смотрели на видневшиеся вдали столбы с привязанными к ним жертвами. Изогнутое дугой побережье бухты было пустынно, шел дождь, «язычники» из чужих деревень приходившие поглазеть на казнь, сегодня не явились. Наступил отлив, вдали виднелись два одиноко торчащих столба. Невозможно было разглядеть распятые на столбах фигуры. Как будто Мокити и Итидзо сами обратились в кресты, Только доносившиеся время от времени тяжкие стоны - это стонал Мокити - свидетельствовали, что несчастные еще живы.
Иногда стоны смолкали. У Мокити уже не было сил петь, как вчера. Но спустя некоторое время ветер снова доносил его голос до берега, и всякий раз, когда слух улавливал его стон, напоминавший мычанье, крестьяне плакали, содрогаясь всем телом. В полдень снова наступило время прилива, одна за другой набегали мрачные, темные волны, постепенно поглощая столбы. Иногда валы, окаймленные белыми гребнями пены, перекатывались поверх столбов и разбивались о берег. Над водой пролетела птица и скрылась в морской дали. На этом все было кончено.
