Георгий Соловьев - Отец
— Работа в газете — это участие в каком-то непрерывном большом разговоре, а сама газета — как бы выражение общественной мысли завода… — застенчиво начала Женя и, не договорив, задумалась.
— И все же вы должны скучать по Ленинграду. Вы, уроженка большого города, мирового культурного центра, и вдруг оказались жительницей провинции, этакого самого заурядного рабочего поселка.
— Ваш Анатолий — астроном и философ — говорит, что поскольку вселенная бесконечна, то любая точка в мировом пространстве и будет ее центром. Да, у нас есть культурные центры. Но ведь наша социалистическая культура повсеместна.
— Например, Академический театр оперы и балета имени Кирова тоже повсеместное явление?
— Вот возьму и затащу вас в наш оперный театр. Хотите?
— С удовольствием. Я уже получил от вас приглашение побывать на заводе. Не забыли?
— Конечно, нет! — Женя с задором взглянула на него. — Завтра в шестнадцать ноль-ноль вас в центральной проходной будет ожидать пропуск.
— Стало быть, Женя, вы абсолютно довольны своей жизнью, вы счастливы? — спросил Дмитрий, смело глядя ей в глаза.
— Да. — Женя твердо выдержала его взгляд, и вдруг напала на него сама: — А вы-то счастливы?
Он смутился и не ответил.
— Почему я так откровенна с вами? — вдруг спросила она, снова просто и доверчиво глядя ему в глаза. — Знаете ли, я вот сижу с вами, и что-то мне напоминает детство, юность. Все-таки вы человек моего мира: люди в военных мундирах всегда были близки нашей семье…
Легонько постучав в дверь, вошла Марина.
— Ты что же это прихожую открытой оставила? — сказала она осуждающе.
— Тебя ждала. Садись скорей, чай стынет уже.
— Спасибо… — Марина остановилась у двери. — Наши уже все спать полегли. И мне завтра в первую смену, — она откровенно зевнула и, сложив руки на груди, зябко повела плечами.
На Марине была ситцевая вылинявшая кофточка с короткими рукавами, накинутый на плечи платок не закрывал ее сильные руки, бросалась в глаза почти мужская сколоченность ее фигуры. Лицо же Марины, с круглыми светлыми глазами и редкими бровями, было лицом милой и простой женщины.
— Вы, Дмитрий, сидите, — сказала Марина. — Вот ключ вам. — Она лукаво и совсем не сонно улыбнулась ему, как будто разрешала что-то, на что он не решался.
— Ну нет, вам, Женя, тоже утром на работу. — Он быстро встал. И, пожимая Жене руку, увидел в ее глазах искорки смеха: она поняла, почему он вдруг заторопился.
Накинув шинель, Дмитрий вышел вслед за Мариной, которая спускалась вниз по лестнице, сложив руки на груди, опустив голову и шлепая по ступеням растоптанными тапками.
XIII
«Мне давно нужно было пожить вот так, для себя. Именно только для себя», — думал на следующее утро Дмитрий.
Он уже не считал себя трусом, беглецом. Ну что бы изменилось в жизни жены и дочери, если бы он не уехал к своим старикам? А вот он так и не обрел бы чего-то очень нужного ему.
Не было у него своего, особенного содержания жизни. Он жил, как множество людей. Когда-то хорошо работал на заводе, потом, не отставая от других, учился, исправно служил, воевал. Но это все были внешние стороны его существования. Каково же было его внутреннее содержание?
«Я мало жил для близких, даже для дочери, для родителей, для жены. Я никогда никого не любил молча, только для того, чтобы любить и быть от этого счастливым. Вот так и образовалась во мне злокачественная пустота, осталась незаполненной какая-то заветная кладовочка в душе. Поэтому и с женой у меня неладно», — раздумывал Дмитрий и вдруг вспомнил, как Женя спросила его: «А вы счастливы?»
То, что он тогда промолчал, представилось ему недостойным мужчины. Еще подумает эта красивая женщина, что он ждет от нее сочувствия. И чего доброго, вообразит… Дмитрий пугался этих мыслей. Но, вспомнив о Жене, он уже не мог не думать о ней. «Нет, она просто славная. С ней интересно. Вот и все. Надо только быть с ней посуше, что ли», — убеждал он себя. Дмитрий решил даже отказаться от приглашения Жени побывать на заводе. Когда же Марина пришла на обед и сказала, что Женя ждет его, он велел передать, что обязательно придет.
День у Жени начался плохо. Неделю назад в редакцию пришел возмущенный токарь с жалобой на заводской медпункт. Редактор газеты велел Жене заняться этим делом. Она написала фельетон «Примочки и припарки». Но сегодня, когда она показала свою работу редактору, тот сказал, что, пожалуй, врачей порочить не стоит.
Редактор куда-то ушел и не показывался целый день. А Женя с испорченным настроением правила заметки, носила их машинистке, вычитывала и готовила к набору. Работала она без интереса, и ей хотелось, чтобы скорей пришел Дмитрий Александрович.
Женя заглазно знала многое о Дмитрии Александровиче, о том, как он гостил с семьей у Поройковых, и он представлялся ей человеком черствым. Но когда она увидела Дмитрия Александровича, ее мнение поколебалось. Его звание, орденские ленточки свидетельствовали о долгой и боевой службе, лицо с крупными чертами говорило о властности, дисциплинированности и незаурядной воле, и при всем этом он так часто становился застенчивым, у него была такая добрая улыбка и простая манера говорить… И Женя решила, что Дмитрий Александрович не так уж и виноват перед родителями. Когда же он сказал отцу, что вырвался домой, как из плена, Женя уже готова была винить во всем одну его жену. Ей искренне хотелось, чтобы за время отпуска у него установились хорошие отношения с родными. Она пригласила его побывать на заводе, чтобы показать, как славно работают близкие ему люди и какого уважения они достойны.
Ровно в шестнадцать позвонила знакомая девушка из проходной и сказала, что пропуск товарищу Поройкову выдан. Накинув на плечи пальто, Женя выбежала из редакции. Она увидела Дмитрия Александровича уже на тротуаре у главного корпуса.
— Здравствуйте! — воскликнула Женя, подбегая к нему и подавая руку. Ее охватил озноб, и она свободной рукой кутала шею стареньким котиковым воротником своего пальто.
— Экая вы рискованная. — Дмитрий Александрович загородил ее собой от колючего ветра. — Ну, ведите.
Они вошли в корпус. Прямо против входа была другая дверь, ее скорее можно было назвать воротами с прорезанной в них калиткой. Надпись на двери предупреждала: «Берегись электрокары!», из-за двери доносился звонкий шум станков и обрабатываемого металла. Под потолком во всю стену протянулась кумачовая полоса с призывом: «Больше трудовых подарков Родине в честь XX съезда Коммунистической партии Советского Союза!». В начале лестницы на большом фанерном щите бросалось в глаза яркими красками объявление о собрании партийно-хозяйственного актива по итогам 1955 года. За ним на стене висела доска объявлений вечернего машиностроительного техникума. Пахло машинным маслом, и в широких пролетах лестницы воздух был сизым. С этажа на этаж торопливо перебегали люди то в чистых халатах с распахнутыми воротниками, из которых выглядывали галстуки, то в засаленных комбинезонах.
— Прежде зайдем к Марине. Скоро конец смены, и она уйдет, — Женя толкнула обеими руками калитку в воротах.
Они перешагнули высокий порог, и сразу стало невозможно говорить — такой тут стоял шум и звон. Пройдя немного коридором, они вошли в длинный с широкими окнами цех. Здесь было много света и золотого блеска, у станков высились столбы из только что обточенных бронзовых колец. На одном из станков работала Марина. Когда Женя и Дмитрий подошли к ней, она кивнула им головой, улыбнулась и опустила сверло, которое от быстрого вращения казалось прозрачным. Сверло ушло в металл, как в масло, брызнув дождиком золотистой стружки.
Движения рук Марины были сноровисты и неутомимо размеренны; они показывали ту особую натренированность, которая бывает у людей, особенно у женщин, годами выполняющих однообразные операции.
Марина, поворачивая кольцо и опуская на него сверло, продолжала работать, как бы говоря этим: «Вот так я и сверлю гнезда роликов каждый день, и ничего в моей работе особенного нет: сверлю и сверлю, перекладывая кольца из одного золотого столбика в другой. Идите дальше, смотрите весь завод».
Верная своему намерению показать Дмитрию его родных на работе, Женя увлекала его дальше по заводу.
— Теперь к Вике зайдем, — прокричала Женя, когда они снова вышли из цеха в темный коридор. — А тем временем вторая смена заступит и Александр Николаевич придет.
Она быстро провела его в другой цех, где в конторке они; и нашли Вику, сидевшую за старым канцелярским столом. В черном халате и туго повязанном простом платочке на голове, она выглядела совсем не красавицей. Перед ней лежал большой подшипник, и Вика, подперев щеки кулаками, спокойно созерцала его. Заметив вошедших, она положила руки на стол и выпрямилась. Можно было подумать, что она только-только свершила что-то очень важное и оттого торжественно спокойна.
