Сергей Сергеев-Ценский - Севастопольская страда. Том 2
Вот и… и идут они… А только вопрос… придут когда? Вот что! Это главное… И сколько именно их придет, вот в чем дело… А Жерве там как, Жерве?
— Ничего. Такой, какой был всегда, такой и есть. Веселый… Только ботфорты надел, как пехота! — стараясь держаться независимей, сказал Витя.
— Бот-фор-ты! Вот как!
Эти ботфорты как будто даже несколько развеселили капитана. Он подкачнул головой и прищурился, очевидно стараясь представить себе Жерве в ботфортах, а Витя продолжал между тем:
— И маме кланялся, и Варе тоже…
— А-а! Вот видишь, вот! Стало быть, не забывает нас. Ну что же, спасибо ему… — просветлел отец, и, заметив это, Витя сказал, как будто бы кстати:
— Адмирала Истомина я тоже там видел, папа.
— Истомина?.. А-а! Вот как! — совершенно оживился отец, даже, пожалуй, несколько преобразился. — Что же он… он как? Или ты его… издали… издали, конечно, заметил?
— Я?.. Что ты, папа! Да я в двух шагах от него стоял! — слегка усмехнулся Витя — Он какой был, такой и есть, — и ботфортов не носит… А вот что он эполет своих не снимает, это уж, пожалуй, лишнее совсем, потому что у англичан, говорят, наводчики какие следует есть!
— Матросы, да! Матросы! — уверенно качнул головой Зарубин. — У нас — матросы, у них тоже… тоже матросы!
— Да, конечно, а то кто же? И если бы Корнилов на другой лошади тогда был, в него бы не стреляли, это уж теперь доказано, — сказал Витя. — Ну, ничего, пусть… При хорошей наводке и наши там тоже найдут кого надо! Все дело в наводке.
— Ну, а как же еще? А?.. Разумеется, да… Разумеется, в наводке… А что же он… Владимир Иванович… разве он тоже там… у Жерве, у Жерве был? — разнообразно работая мускулами лица, чтобы помочь непослушному языку, однако с большим любопытством спросил капитан.
— Н-нет, он у себя там, на Малаховом… Там у него землянка такая, большая, вроде пещеры… Там вообще у всех такие пещеры, весь курган изрыли! — с восхищением махнул рукой Витя.
— А-а? Так ты, значит, все это там… там видел? На Малаховом? — уже как будто даже любуясь теперь сыном, спросил капитан. — И Владимира Ивановича… его тоже… близко видел?.. Как же ты так?.. И не прогнал, а?
Не прогнал он тебя оттуда?
— Ну, вот еще, «прогнал»! — усмехнулся Витя.
— А я бы… я бы прогнал, да!
— Я с ним и говорил даже, — вдруг решил подойти к самому главному Витя.
— Го-во-рил даже! Он?.. с то… с тобой?.. О чем это, о чем?
Кресло капитана было простое, с жестким сиденьем и на винте, и чтобы как следует, как можно лучше, не только услышать, но и разглядеть своего сына, говорившего там, на боевом Малаховом кургане, с самым главным его защитником — адмиралом Истоминым, Зарубин повернул кресло и оказался лицом к лицу с Витей, который ответил весело:
— Да вот о чем именно говорили мы с ним: прежде всего спросил он меня, конечно, как моя фамилия… А потом спросил, как твое здоровье.
— А-а! Здоровье мое?
— Да… Ходишь ты как, и вообще… Он даже обрадовался как будто, когда я сказал, кто мой отец.
— Ну, а как же… как же, да… Владимир Иванович… — совершенно просиял Зарубин. — «Три святителя» и его «Париж», ведь они… они рядом стояли… Рядом, да… во время боя… Ведь он у меня… он даже… в госпитале у меня был!.. Милый человек… Владимир Иванович!.. Милый человек! — И слеза навернулась от волнения на правый глаз капитана.
Этот момент и счел Витя самым удобным, чтобы сказать, наконец, то, чего не решался сказать раньше.
— Берет меня волонтером на Корниловский бастион! — как бы между прочим и глядя при этом через окно в сад, проговорил глуховато Витя.
— Во-лон-тером? — воззрился на него отец, смахивая слезу пальцем. — Ка-ак так это… волон-тером?.. Он тебе… пред… предложил так… так?..
Поступить волон-тером?
— Все идут, папа! А как же иначе?.. Никому не идти? — подвинулся вплотную к столу Витя, придумав, по его мнению, то, что должно было сразу же убедить отца и в то же время обойти стороною прямой ответ на его вопрос.
Он видел, как отец забарабанил пальцами по столу, что было в нем признаком большого волнения и в то же время желания сдержать это как-нибудь в умеренных границах.
— Идут! Да!.. Должны идти!.. Все!.. Только не ребята!.. Не дорос, не дорос ты! Не дорос!.. — выкрикивал он, выкатывая глаза.
— И помоложе меня есть там, папа! — выкрикнул и Витя. — Совсем ребятишки есть! Десять лет ему, а он уже наводчик!
— Десять лет? А? Кто сказал?.. А? А?
— Видел! Сам видел такого! Своими глазами, папа! — не в полный голос, но уже в полную силу правдивости сказал Витя, и отец увидел эту правдивость в его глазах и поверил, но пробормотал пренебрежительно:
— Ну, чьи же они такие там… Если и есть, до… допустим… то чьи?
— Чьи бы то ни были, папа!.. Они — в отцовских бушлатах до земли — там, у орудий!..
Зарубин барабанил пальцами все быстрее, нервнее, сбивчивее… очень слышно потянул раза два носом и сказал вдруг:
— Я пони… понимаю! Ты ходил к Владимиру… Иванычу… проситься… в службу!.. А отца… отца-мать… ты спросил, а?
Витя почувствовал, что решающая минута — вот она, и, глядя прямо в середину вскинутых на него укоризненных, гневных, закруглившихся глаз отца, ответил насколько мог спокойно:
— Напротив, папа, я даже сам сказал Владимиру Ивановичу, что ты мне разрешил уже это — обратиться к нему.
— Ты?.. Так… так ему… сказал?.. Как же ты… смел это?
И Зарубин взялся за подлокотники кресла, чтобы подняться, и в то же время подвигал к себе ногою отставленную, прислоненную к столу палку.
Однако Витя, переживавший во все время объяснения с отцом странное, но подмывающее чувство, как будто он тянется и тянется кверху, а плечи его становятся шире и шире, ответил отцу, неожиданно даже для себя самого, твердо:
— Я не думал, папа, что ты можешь мне этого не позволить!
— Как так… «не думал»? — медленно, но не сводя с него круглых глаз, опустился снова в кресло отец.
— Почему я этого не думал? Потому что ты… ты для меня — герой, папа! Нет, ты и не можешь мне не позволить, потому что… я тебя уважаю, папа!.. За то… за то…
Он не договорил. Это было и не нужно. Это было понятно и без слов…
Но он не мог бы договорить, потому что задрожали губы, мокрыми стали глаза…
Он бросился к отцу, обнял его и прильнул к его небритой колючей щеке.
Так обнявшись и в слезах застала их обоих вошедшая в то время в кабинет Варя.
IV
Варя испуганно вскрикнула и спросила скороговоркой, без пауз:
— Что такое? О чем вы плачете? Кто убит? — но в то же время тою странной стремительностью мысли, которой обладают почему-то женщины, перескакивая сразу через длинные цепи мужских силлогизмов, поняла, что именно произошло в кабинете.
Между молодыми Зарубиными, сестрою и братом, была, конечно, та большая дружба, которая свойственна членам хороших и ладно сбитых семейств. Но Витя никогда не говорил сестре о том, что хотел бы записаться куда-нибудь добровольцем на бастион.
Он не то чтобы таил это глубоко про себя, нет, он и сам-то пришел к этому решению только там, на батарее Жерве. И Варя не думала раньше о нем, как о возможном волонтере. Напротив, она думала, что придется всем им выбраться все-таки куда-нибудь из Севастополя, — скорее всего в Николаев, куда выехало много семейств моряков, так как это был портовый город.
Нечего и говорить, что она не слыхала никогда такой догадки о Вите и от матери, и все-таки она поняла мгновенно, что было объяснение между Витей и отцом в таком именно духе: отец задумал уехать из Севастополя и вывезти их всех, для чего и приводит в порядок теперь свои бумаги и разные документы, которые необходимы им будут там, на новом месте, а Витя сказал отцу, что никуда не поедет, что хочет остаться здесь.
И если мокры у них у обоих лица, хотя оба они молчат, то это значило для Вари, что были уже сказаны все слова и что отец не мог не согласиться с Витей: уехать отсюда хотя и нужно, однако не всякому же бросать Севастополь, — это низко; нужно уехать папе, потому что он раненый, в отставке; нужно уехать Оле, потому что она маленькая; нужно уехать маме, потому что как же без нее будут жить папа и Оля? Но Витя и… и она сама…
Витя между тем выпрямился, быстро, стыдливо вытер глаза и щеки; отец обернулся к ней, Варе, качнул засверкавшим сединами подбородком в сторону Вити и пробормотал невнятно;
— Вот… по… полюбуйся-ка… на брат-ца!.. Каков, а?..
— Ты что это такое наделал? — вполне уверенная уже в своей догадке, но по привычке старшей из детей сразу нашедшая в своем голосе строгие нотки, обратилась к брату Варя.
Витя только улыбнулся ей, но ничего не ответил.
— Вот я сейчас позову маму! — угрожающе поглядела на него Варя и быстро вышла, а не больше как через минуту в кабинете появилась Капитолина Петровна, с засученными, как была на кухне, рукавами и с прилипшими кое-где к полным сильным рукам кусками белого теста, а вместе с нею Оля, испуганная с кошкой в корзиночке.
