Владимир Ситников - Горячее сердце. Повести
«Какой он! Разве можно так?.. Но ведь иначе ему было нельзя! — путались в голове мысли. — Надо забыть это. Это просто так, чтобы спутать шпика». Но ей казалось, что Бородин это сделал не только для того, чтобы обмануть филера. Он говорил что-то ласковое. Да и взгляд у него был долгий, значительный.
В душе осталось смутное чувство обиды, какая-то горечь. Ведь это был не кто-нибудь, а «француз», о котором она так часто вспоминала. И вдруг он позволил себе такое...
«Было бы лучше, если бы я относилась к нему, как ко всем», — подумала она.
Глава 17На квартире рабочего Путиловского завода надо было взять шрифт и перенести его в институт на хранение. В шкафу гистологического кабинета он сохранится надежнее. Повесив на шею под шубкой увесистые мешочки, Вера вышла на улицу. Рабочий, прощаясь, предупредил:
— Меня тут опять полюбил один, так что будьте осторожны.
На углу улицы она осмотрелась — никто за ней не следил — и, успокоенная, села в трамвай. Но недалеко от института, в сонном переулке, вдруг услышала поскрипывание снега и стук трости. Точно такое же легкое поскрипывание и стук были слышны, когда она шла до трамвайной остановки на Нарвской заставе. Вера почувствовала беспокойство. Нестерпимо захотелось оглянуться: кто идет за ней? Но она тем же размеренным шагом шла дальше. Если посмотреть, филер поймет, что она обнаружила слежку.
Надо выйти на людную улицу. Там легче будет скрыться, исчезнуть в толпе. Сворачивая на проспект, Вера оглянулась. Шел мужчина с борцовскими подкрученными усами, в коротком черном пальто и серой шапке. Тросточку он держал теперь под мышкой.
«Может быть, это не филер? Может быть, показалось?» Она прошла еще два квартала, повернула на Большой и склонилась у витрины магазина среди женщин, рассматривающих платья. Сомнений быть не могло: мужчина в коротком пальто шел следом.
«Никогда не надо ходить по одной дороге, заходить, не успев замести след, на квартиру; нужно чаще менять головные уборы», — вспомнила она наставления Николая Толмачева. Но все это не годилось сейчас. Дорога была новая. Вера даже мало звала эту улицу. Ее ободрила мысль: в доме Лены Кругловой есть проходной двор. Нужно попробовать избавиться там от шпика. Пошла быстрее. Занемела шея от висящих мешочков, но она боялась поправить их.
Вот и арка ворот. Дальше, у следующих ворот, стоит в белом фартуке дворник, а здесь нет никого. Это хорошо. Она свернула во двор и мимо засыпанных снегом мраморных плит пробежала к выходу. Шпик поймет в конце концов, что двор проходной, но задержится здесь. Она вышла на поперечную улицу, свернула в переулок и, снова выйдя на перекресток, дождалась в тени подъезда трамвая. Доехав до института, с облегчением поняла, что шпик где-то отстал.
Переночевав у курсисток из Вятки, на следующий вечер Вера пришла к Лене. Надо было выждать — пока не появляться дома.
— Я так замерзла, так проголодалась! — с наигранной веселостью сказала она, прикладывая малиновые озябшие руки к щекам.
Лена засуетилась. Вытащила из тумбочки подернутую черствинкой краюху хлеба, положила на блюдце слипшийся комочек дешевых конфет, принесла из кухни курящийся паром чайник. Она была рада приходу Веры. От ее голубых преданных глаз, как всегда, было спокойно и уютно.
Вера, обжигая о стакан пальцы, долго пила чай и говорила о том, как хорош сотовый мед, только что срезанный с рамки; почему ей, Лене, идут больше светлые платья, чем темные. Потом они вспоминали прогулку в Широкий лог, и Лена заявила, что, по ее мнению, Гриша все-таки влюблен в Веру. Вера сказала, что это вовсе не так, и они заспорили.
Лене нужно было идти в студенческую столовую, где она работала раздатчицей обедов, но Вера не проявляла никакого желания уходить от нее.
Лена встала, примерила новую Верину шубку; подойдя к узкому зеркальцу, переплела волосы; походила по комнате. Вера не хотела догадываться и сидела, проявляя жгучий интерес к учебникам подруги.
Наконец Лена не выдержала и надела пальто.
— Ты подожди. Я скоро.
Вера против обыкновения согласилась ждать, хотя, Лене казалось, она могла бы проводить ее до института.
Когда Лена вернулась, Вера спала в ее кровати, что-то бормоча и хмуря тонкие подвижные брови. Вере снилось, что она карабкается по бесконечно длинной пожарной лестнице. Внизу — кипящая черная пучина. Если пальцы не удержат, она ринется вниз, и тогда — гибель. Вялые, онемевшие руки не слушаются ее, а ноги никак не могут найти перекладину. Она висит над страшной чернотой.
Вера проснулась от глухого стона и села на постели.
— У тебя жар, Верочка? Ты простыла? Почему ты так стонешь? — беспокоилась Лена, приложив руку к ее лбу.
У нее был жалостливый голос. Она могла, наверное, сорваться с места и сейчас же побежать за доктором.
— Нет, не беспокойся, ложись, — стараясь улыбнуться как можно беззаботнее, сказала Вера. — Глупость какая-то приснилась.
Лена заглянула в ее лицо широко раскрытыми глазами:
— Страшно?
Вера придвинулась к стене, освобождая подруге место.
— Сон же. Спи... Тебе завтра рано вставать.
Утром она заявила Лене, что пойдет одна, так как очень спешит в институт. Вечером снова пришла ночевать, сказав, что ей вдруг взгрустнулось о доме и захотелось увидеть свою подружку — хранительницу тайн.
Разглаживая на ладони клеенчатый лист фикуса, Лена слушала рассказ Веры о том, как она любит ходить летом босиком и что это очень полезно с медицинской точки зрения. Недослушав, подняла обиженный взгляд.
— Нет, Вера, ты мне неправду говорила. У тебя что-то случилось.
Облив чаем учебник по агрохимии, Вера схватила тряпку.
— Что ты. Нет, нет. Я, серьезно, просто так пришла, — вытирая стол, сказала она.
Потом вдруг задумалась, заглядевшись в окно. Лена не сдавалась:
— Ну вот, уставилась в одну точку, значит, у тебя что-то стряслось. А почему ты об Ариадне ничего не рассказываешь?
Вера отобрала у нее листок фикуса. Перегнула, измяла и бросила к печке.
— Ариадна в тюрьме. Пока от нее ни слова. Но ко мне это не имеет никакого отношения.
Лена кивнула головой. Видимо, успокоилась. Не знала Вера, что подругу до утра мучили страшные видения. Ей казалось, что над Верой нависла угроза ареста и даже каторги.
Днем Лена сходила к Грише Суровцеву, и они вдвоем решили, что Вера ведет себя очень странно; не иначе, как ей грозит арест. Они долго сидели, думая, что предпринять, но так и разошлись, ничего не придумав.
Выждав, Вера снова стала ночевать дома. Видимо; шпик потерял след. Больше он не появлялся. Опять можно было спокойно работать.
И вдруг в институте ей передали телеграмму из Вятки: «Приезжай немедленно мама заболела Федоров».
Вера испуганно собрала саквояж, думая, что она — страшно черствый, нечуткий человек, целые две недели не писала домой единственному родному человеку — матери. И вот теперь, быть может, из-за этого, мать слегла в постель. Вере представилось, как Любовь Семеновна с желтым осунувшимся лицом, свесив бледную бескровную руку, лежит в постели и ждет ее, непутевую дочь. Ей вспомнилось, как перед отъездом Любовь Семеновна принесла из магазина Кардакова пышную шляпу с пучком кудрявых перьев и радостно положила ее перед ней.
— Вот это мой подарок тебе.
Вера отодвинула шляпу.
— Спасибо, мамочка, но я ее не возьму. Я не хочу выделяться.
Любовь Семеновна обиженно заморгала ресницами.
— А мне хочется, чтобы моя дочь выделялась. Чтобы на тебя смотрели и говорили: вот идет дочь Зубаревой...
Вера кисло улыбнулась:
— Ну, тогда я вообще не надену эту шляпу.
Мать тяжело задышала и вдруг, уткнувшись в занавеску, заплакала.
Вера жестоко молчала. Иначе шляпа окажется в чемодане...
Теперь ей вдруг показалось, что она могла бы быть помягче, что шляпу можно было для успокоения матери взять в Петроград.
Потом вспомнились еще разные обиды, нанесенные матери...
Не выдержав, она расплакалась и долго не могла успокоиться. Вере казалось, что она не поспеет вовремя в Вятку и произойдет самое страшное, о чем она боялась даже думать.
Глава 18Вот и выбеленный снегом тихий вятский вокзал. Прогуливается по перрону бородатый носильщик. Задрав голову, смотрит на поезд невесть как попавший сюда парнишка в громадных отцовских валенках. Вера с замиранием сердца оглядывает встречающих. По лицу хорошего знакомого матери товарища прокурора Федорова можно понять, что с матерью, как она чувствует себя. Но вместо его широкоплечей фигуры Верин исстрадавшийся взгляд останавливается на розовом от утреннего мороза лице матери. Она сама приехала встречать. Здорова! Здорова!
Вера, прижав к себе ее голову, всхлипывает, осыпает ее лицо поцелуями.
— Как ты? Как ты? Жива-здорова? — с тревогой вглядывается в родное лицо. — У тебя была пневмония? Ты простыла?
