Юрий Качаев - Синее железо
Напиться ему принесли, но в шатер не пустили.
— У шаньюя посол императора, — сказал один из горцев. — Подождешь.
— Ждать нельзя. Я скакал день и ночь и насмерть загнал коня.
— Подождешь, — грубо повторил кимак и тупым концом копья толкнул Артая в грудь. — Отойди в сторону!
— Ты, бараний помет, завернутый в рысью шкуру! — взревел великан и приподнял стражей за ворот.
Кимаки пронзительно закричали, суча ногами в воздухе. На крик уже сбегались другие горцы, когда из шатра вышел Ильменгир.
— Отпусти их, — сказал он, узнав Артая. — Ты как посмел устраивать шум возле покоев шаньюя?
— Прости, великий гудухэу, но эти ослы не пускали меня в шатер. Я привез…
— Иди за мной, — прервал динлина Ильменгир и, когда они вошли в одну из полутемных комнат шатра, сказал: — Теперь говори, что случилось.
— Случилась беда, — хмуро ответил Артай и начал рассказывать о захвате китайским отрядом всех обозов с оружием и съестными припасами.
— Отряд большой?
— Не знаю.
Ильменгир задумался, разглядывая перстень, надетый на мизинец правой руки. Огонек единственного светильника отразился и вспыхнул в камне перстня, как зеленый волчий глаз.
— Слушай меня внимательно, — сказал наконец советник, — В тылу у нас нет никаких вражеских отрядов, и ты ничего не видел…
— Я понял, великий гудухэу, и не скажу никому ни слова. Но как быть с этим отрядом?
— Не беспокойся. Сегодня я сам поведу туда тысяч тридцать конницы. Думаю, этого хватит. Если китайцы и проникли к нам в тыл, то только горами, и в малом числе. Летать они не умеют. А теперь ступай. Когда вернемся в Орду, получишь табун лошадей…
Артай вышел, а Ильменгир пробормотал:
— Поистине нас хранит бог войны Суулдэ. Разве смогли бы снять столько конницы, если бы император вдруг не запросил перемирия?
Советник покачал головой и с невозмутимым лицом пошел в приемную комнату, чтобы присутствовать при переговорах.
Китайский посол Тао-ди, брат императора, сидел на ковровой подушке и, прихлебывая вино, говорил шаньюю:
— Сын Неба, мой и твой брат, не желает больше кровопролития. В знак уважения и дружбы он посылает тебе полный набор музыкальных инструментов и восемьдесят музыкантов к ним, а также десять кусков пунцовых тканей и шестьдесят разноцветного шелка. Прими этот дар, шаньюй, и пусть наши послы за время перемирия договорятся между собою о вечном мире. Сын Неба поручил мне сказать, что он согласен на любые разумные требования…
Ильменгир мягкими шагами подошел к шаньюю и стал шептать на ухо по-тюркски:
— Не подавай виду, шаньюй, если моя новость удивит тебя. В тылу у нас отряд китайцев. Обозы отрезаны. Я должен был предупредить тебя, чтобы ты знал, как вести себя с Тао-ди. Скажи ему будто вскользь, что отряд их уже уничтожен…
Шаньюй выслушал все это с каменным лицом и небрежно, словно речь шла о чем-то постороннем, сказал:
— Для пустяков ты мог бы выбрать и другое время. — И он снова повернулся к Тао-ди: — Меня радует, что мой брат наконец-то взялся за ум. Но где доказательства?
— Какие доказательства? — удивился Тао-ди.
— Где доказательства того, что император не использует перемирие во вред мне? Думается, передышка нужна ему, чтобы собраться с силами.
Тао-ди даже приподнялся на подушке:
— Ваше величество, но мой брат действительно не хочет войны!
— Та-ак. Не хочет… — В голосе шаньюя прозвучала насмешка: — Поэтому-то он сюда посылает тебя, а сам тем временем готовит удар в спину?
Тао-ди испуганно заморгал, на лысине его выступили крупные капли пота, а ковыльные усы поникли: он вдруг вспомнил об участи императорского посла Го Ги.
— Не гневайся, величайший, — почти раболепно заговорил он. — Отряд Ли Лина был послан в тыл еще до начала войны. Да и могут ли повредить твоей непобедимой армии какие-то жалкие пять тысяч?
Шаньюй и Ильменгир переглянулись.
— Повредить они не могли и уже не смогут. Отряд Ли Лина разгромлен, — сказал советник.
Эти слова произвели на Тао-ди совершенно неожиданное впечатление: его лицо осветилось мстительной радостью.
Шаньюй поднялся.
— Я отпускаю тебя, — сказал он Тао-ди. — Ступай к писцу и заготовь договор. А императору на словах передашь: я нарушу перемирие сразу же, как только Сын Неба предпримет хоть один шаг против меня. Тогда я буду штурмовать крепость и не оставлю там ни одной живой души.
Посол, пятясь, исчез за пологом, благословляя судьбу за то, что он уносит ноги живым и невредимым.
Оставшись одни, шаньюй и Ильменгир посмотрели друг другу в глаза. Они понимали все без слов.
— Если позволишь, шаньюй, я выступлю против Ли Лина сам. Это очень опытный военачальник, — сказал Ильменгир.
— Сколько тебе надо войска?
— Чем больше будет перевес, тем меньше людей мы потеряем. На помощь Ли Лину никто не придет. С сегодняшнего дня его будут считать мертвым.
В ответ шаньюй засмеялся коротким хриплым смешком, похожим скорее на кашель. Потом он потрепал советника по плечу:
— Старая хитрая куница! Бери все, что тебе нужно, и отправляйся в путь. Если удастся, возьми этого полководца живым…
— Через два часа, когда уже пала темнота, на Сеньгинскую дорогу стали одна за другой выступать хуннуские сотни. Никто в стане не знал, зачем они возвращаются в тыл. Оставшиеся в душе радовались этому: завтра при грабеже окрестных селений каждому из них перепадет больше добра…[50]
* * *О приближении врагов Ли Лину сообщили заблаговременно. Первым их заметил пикет, выставленный на высокой скале у самого устья Сеньгинского ущелья. По предварительным сведениям, хунну в несколько раз превосходили численностью китайский отряд. Ли Лина это не испугало. Он подумал только, что многое бы дал, чтобы узнать исход сражения между императором и шаньюем. Если это бегут остатки разгромленной орды, то нужно продержаться совсем немного — от силы сутки, — и тогда на выручку подоспеет князь Ли Гуан-ли. А если битвы еще не было, ну что ж, остается одно: выполнить свой долг до конца и умереть с оружием в руках. Ли Лин был солдат, и уступать дорогу он не собирался.
Он приказал войску развернуться спиной к реке и соорудить из обозных кибиток внешнее ограждение лагеря. Против конницы оно будет на первое время отличной защитой и укрытием.
К Ли Лину подошел его ординарец Сыма Гай. Вид у юноши был недоуменный и растерянный.
— Ты хотел что-то узнать? — спросил его Ли Лин.
— Да, господин. Мне непонятно, почему вы расположили отряд таким странным образом. Ведь в «Законах войны» сказано: «Горы и скалы должны быть позади справа, реки и озера — впереди слева». Вы же, наоборот, приказали расположиться спиной к реке.
Ли Лин с ласковой усмешкой посмотрел на юношу.
- Это место в «Законах» ты продумал не до конца, Гай, — помолчав, сказал он. — Разве там не говорится: «Заведи войско в место смерти, и оно выстоит. Брось его в место гибели, и оно будет жить»[51]. Я не могу успокоить солдат в виду столь многочисленного неприятеля. Поэтому я завел войско в место смерти, где каждый будет сражаться за свою жизнь. А поставь я его туда, откуда можно спастись бегством, — оно побежит.
Когда в лагере были закончены последние приготовления, появился передовой вражеский дозор… Не подъезжая близко, хунну остановились на холме и принялись что-то обсуждать. Среди них ярко-алым пятном плаща выделялся всадник в железном шлеме — очевидно, военачальник или даже сам шаньюй. По его знаку один из воинов поднял над головой бунчук и, размахивая им, медленно поехал к китайскому стану.
— Прикажи солдатам не стрелять, — сказал Ли Лин Гаю. — Он едет для переговоров. Возможно, мы что-то сможем узнать.
Всадник подъехал к лагерю и, не слезая с коня, громко заговорил по-китайски:
— Ки-дуюй Ли Лин! Наш предводитель предлагает тебе встретиться с ним в твоем или в нашем стане!
«Откуда он знает мое имя?» — с тревогой подумал Ли Лин и так же громко ответил:
— Пусть предводитель приедет сюда.
— Ты ручаешься за его безопасность?
— Да. Слово дворянина и солдата.
— Хорошо.
Воин вернулся к своим, и тогда от кучки врагов отделился всадник в алом плаще. Ли Лин распорядился отодвинуть одну из повозок, и предводитель хунну въехал в лагерь. Ему помогли сойти с коня и подвели к Ли Лину. Перед Ли Лином стоял пожилой мужчина, седобородый, с умным и твердым взглядом зеленоватых глаз.
Я советник Ильменгир, — на хорошем китайском языке заговорил он. — Мне любопытно познакомиться с полководцем, о котором я столько слышал.
— Кто же говорил обо мне советнику? — насмешливо спросил Ли Лин.
