Ольга Гурьян - Набег
— Не надо, — сказал оружейник. — И серебро свое спрячь. Наши тайны непродажные. Вижу, что ты любишь свое ремесло, и за твою любовь я тебе тайну открою. Три возьмешь полосы — железную, стальную и опять железную. Сваришь их в брусок. Вытянешь брусок и сложишь вдвое. Сваришь и опять вытянешь, и так трижды. Затем снова, нагрев до сварочного жара, скрутишь винтом и так обточишь. Вот тебе один узор. А то возьми несколько прутков стальных и железных, сплети их и перекрути и раскуй в полосу. Это тебе второй узор. Научишься этим — сам придумаешь другие, какие желаешь и намереваешься получить. Как протравишь сварное плетенье, удивительную и редкостную получишь вещь. А теперь отойди, потому что ты заслонил мой товар, никто к нему подойти не может.
— Спасибо тебе, — сказал Куземка и отошел. Тут, откуда ни возьмись, подбежал Завидка. Стал дергать за рукав, просить:
— Кузя, Кузенька, пойдем! Посмотри, каковы луки хорошие привезли!
— Да зачем нам луки! — возражал Куземка. — У нас свои есть, самодельные.
— Настоящие-то лучше. Пойдем, Кузя. Мне бы хоть разок такой в руках подержать!
— Да что ж его держать, когда с собой не унесешь! У меня серебра мало, а у тебя и вовсе нет.
— У Василька, наверно, полны карманы. Ему мать ничего не жалеет, она богатая.
Василька нашли они на самом краю торга. Раскрыв толстые губы, слушал он скомороха, игравшего на гудке. Скоморох, прижав гудок к груди, водил по нему смычком, и струны дивно рокотали и гудели.
— Василько! — крикнул Завидка. Но тот только рукой отмахнулся.
Пришлось ждать, пока скоморох, держа гудок за гриф, медленно опустил его. Опустил глаза, смотревшие вдаль, и увидел Василька. Оба улыбались, будто струны еще звучали. Потом Василько рванул завязки кошелька и бросил его скомороху.
— Ах! — закричал Завидка.
Но скоморох, сунув кошелек за пазуху, скрылся в толпе.
— Чего тебе? — спросил Василько. — Куземка, здравствуй! Ты слышал, как хорошо играет гудец? Будто ветры по всей земле носятся, в лесу горлицы стонут.
— Как — чего? — крикнул Завидка. — Мы лук хотели купить.
— Ну и покупайте! — ответил Василько. — Если хороший лук, почему не купили?
— У меня серебра мало, — сказал Куземка. — А Завидка пристал, как с ножом к горлу.
— Ладно, пойдем посмотрим лук. А чего не хватит, я у матери попрошу еще.
Но не успели они отойти и нескольких шагов, как им встретились Макасим с Милонегом. На подростке все еще была старикова одежда; и Василько, стукнув его по спине, спросил:
— Что медленно поправляешься? Гляди, штаны свалятся.
— А мы идем купить штаны, рубаху, — ответил Милонег, сияя темными глазами и скаля острые белые зубы.
— Коли так, пошли! — решил Василько. — А лук потом пойдем покупать.
Все согласились, и Завидке тоже пришлось пойти со всеми вместе к палатке, где торговали одеждой.
Макасим перебирал рубахи, щупал их, смотрел на свет. Все казались ему не довольно хороши. Наконец выбрал он рубаху из льняного полотна с расшитым передом.
— Что же, он так и будет все в одной ходить? — спросил Куземка. — Рубаха-то нарядная, в ней ни играть, ни работать нельзя.
И Макасим купил вторую рубаху, подешевле, и, свернув ее, сунул подмышку.
А как стали выбирать штаны, глаза разбежались. Были тут и гладкие, и полосатые, горохами и узорами, холщовые, шерстяные и бархатные. Макасим было хотел купить штаны алого цвета, но Куземка опять заспорил, и штаны купили попроще да попрочней. Милонег же не спорил, не выбирал и не просил, а только беспрестанно улыбался. А как оделся во все новое, так отставил руки в стороны, чтобы не измяться и не запачкаться.
Оставалось купить пояс и сапоги. Вдруг тяжелая рука схватила Милонега за шиворот.
— Вот ты, вор, и попался! — закричал грубый голос. — Велено тебя поймать и плетьми бить.
— Что это? Что такое? — воскликнул Макасим, обернувшись, и увидел двух слуг воеводиных; один держал Милонега, другой вытягивал веревку из-за пояса — вязать его.
— За воровство и лживые слова плетьми велел его бить господин Глеб…
Милонег рванулся, но ворот новой рубахи выдержал. Недаром была выбрана самая прочная. Тогда Милонег дернул застежку так, что медные, круглые, бубенчиками, пуговицы, звеня, отлетели и посыпались наземь. Потом, нырнув головой книзу, выскочил он из рубахи, оставив ее в руках слуги. Вырвал из рук коробейника высокий шест с висевшими на нем сапогами и, упершись им в землю, прыгнул вверх.
Мгновение его тело стлалось в воздухе, будто был это не человек, а птица. Вдруг шест упал обратно, стукнув по голове коробейника, а Милонег уже бежал по крыше сарая, по насыпи вала, добежал до изгороди, перемахнул через нее и исчез.
Куземка, вскрикнув, вскочил на ларь, на плечи слуги, державшего веревку; уцепившись руками, взобрался на крышу и, продолжая кричать, бросился вслед за Милонегом. Подтянувшись, перевалился через изгородь и скрылся из глаз.
— Бежим за ним! — шепнул Завидка. — Бежим скорей, Василько!
— Что ты, опомнись, куда бежать! Еще подумают, украл что-нибудь. Да постой ты, Завидка!
Но Завидка уже с размаху налетел на какую-то женщину, а та, обернувшись, обхватила его жаркими сильными руками. Ее слезы закапали ему на лицо. Он барахтался, стараясь вырваться, а ласковый гончарихин голос причитал над ним:
— Дурачок ты мой, чудачок ты, дитятко, куда же ты бежишь? Приходи, Завидка, сегодня вечером домой, помиришься с отцом. Он добрый, отец-то, а щей поест соленых — еще добрей станет. Приходи, Завидушка… А вот это на тебе покамест. Пирогов себе купи, иль холодец, покушай. Он сытный, холодец-то, с чесноком варенный. Да придешь, что ли?
— Приду, — ответил Завидка.
И гончариха ушла, успокоившись, по своим делам, а Завидка обернулся и увидел ужасное зрелище.
— Тот скрылся — этого к господину отведем! — кричал взбешенный слуга, потирая плечо, где холст был запачкан Куземкиным сапогом.
Макасиму накинули веревку на шею и потащили его к господину Глебу. Старик горько плакал и даже не упирался.
Господина Глеба дома не оказалось, и Макасима до времени заперли в сарай на замок.
Глава III
ГОСТИ БОГАТЫЕ
Богатые гости не захотели развязать свои тюки, разложить товары. Видно, не надеялись сбыть их на захолустном торгу. Но старшой их явился к господину Глебу с просьбой, нельзя ли им день или два побыть в детинце, пока выяснится, какая дорога безопасней от половцев. Господин Глеб ответил, что сам опасался набега, но слух оказался ложным и путь на запад открыт. Гость уже собрался уходить, когда вошла госпожа Любаша и стала просить, не покажут ли они ей свои товары — ей-де давно пора обновы купить, вся-де обносилась.
Гость острым взглядом окинул ее с ног до головы, увидел и длинное нижнее платье зеленого шелка, шитое по подолу золотом и каменьями, с узкими рукавами и золотыми поручнями, и верхнюю короткую, с широкими рукавами одежду багряного цвета, с узорной каймой, и головной платок из индийской кисеи, затканной золотыми цветочками.
Он низко поклонился ей, сказал, что не думал увидеть в глуши такую знатную женщину, не то давно бы поспешил показать ей свой товар, и обещал вскоре принести все, что есть у него лучшего, и привести с собой младших своих товарищей.
Гости заставили себя ждать, но наконец явились все трое, а за каждым из них вооруженный слуга нес небольшой тюк.
Первым разложил свой товар самый младший, и госпожа Любаша тихо ахнула.
— Цареградская паволока, — провозгласил гость и бережно развернул кусок ткани.
Малиновый шелк, испещренный многоцветными шашками, лег на столе пышными тяжелыми складками. Изменчивый узор каждый раз повторялся по-новому. В одной шашке зеленая лавровая ветвь, в другой — мелкие цветики, в третьей — огненно-желтый шар подсолнечника. Как гончариха перед коробейником, замерла госпожа Любаша перед богатым гостем.
А тот, чуть прищурив глаза, сложил ткань и снова завязал ее в тюк.
— Из Царьграда? — спросила она вдруг охрипшим голосом, лишь бы что-нибудь спросить, нарушить очарование.
— Это царьградская ткань, — ответил гость. — Чтобы добыть ее, я переплыл море и выменял на соболиные и бобровые меха. Теперь же везу ее в далекую Чехию и оттуда вернусь со слитками красной меди. Но если госпоже этот узор кажется бедным, у меня много еще есть паволок и аксамитов прекраснее и дороже этого.
— Нет, она хороша, — бледно улыбаясь, сказала госпожа Любаша. — Вот бы Георгию из этой паволоки плащ.
— Довольно у него плащей, — перебил господин Глеб. — Больше, чем надобно.
Госпожа Любаша не посмела возразить, опустила голову.
Тогда выступил второй гость. Взял из рук слуги тючок много меньше первого и долго его раскрывал. Один за другим падали шелковые разноцветные платки, и гость небрежно откидывал их в сторону. Наконец развернул он последний платок, темно-вишневый, и медленно отошел.
