Елена Хаецкая - Атаульф
Я всегда хожу в храм с любопытством — что еще расскажет нам годья Винитар? Он иногда одно и то же рассказывает, но всякий раз интересно. И хоть заранее знаешь, что будет дальше, а все равно сердце замирает. У меня всегда будто в животе щекочет, когда годья рассказывает, как пришли женщины к пещере, где мертвый Сын Бога Единого лежал, а Сына-то и нет! А годья помолчит, помолчит, ожидание накаляя, а после как заревет страшным и радостным голосом: воскрес, дескать, можно и не искать его в пещере! Так-то вот, люди! И еще захохочет.
И как только годья захохочет, так в храме все тоже смеяться начинают. Потому что тут даже Ахме-дурачку понятно становится: и вправду ведь воскрес, коли нет Его в пещере! В прошлом годы мы с Ахмой от радости в пляс пустились и прыгать начали посреди храма. Годья нас не останавливал. Сказал только: все бы так ликовали, как эти светлые отроки. И умилился годья, на нас глядя.
Уже и Пасха кончилась, а Ахма-дурачок все плясать норовил в храме Бога Единого. Как придет в храм, так сразу пляшет и на годью глядит в ожидании. Но больше никто не умилялся, на скачки его глядя. И постепенно забыл Ахма-дурачок свои пляски.
Годья знает все о Боге Едином. Раньше я думал, что наш годья — святой. А брат мой Гизульф говорил, что Винитар — он просто богарь. Тогда я пошел и спросил нашего годью Винитара, правда ли, что он святой. Годья же ответил, что нет, не святой он.
Годья мне объяснил, что он, Винитар, служит Богу Единому как слуга — поэтому его и называют «годья», то есть «богарь». Те же, кто творит чудеса, например, воскрешают мертвых, как блаженный Гупта из соседнего селения, — те святые.
Я-то хотел попросить Винитара воскресить из мертвых вутью Арбра, чтобы порадовать дедушку, но Винитар отказался. Сказал, нужно ждать, пока Гупта сам придет. Ибо Гупта тогда придет, когда Бог Единый или Сын Его Гупту приведут. А из людей никому не ведомо, когда Гупта придет. Может, и вовсе не придет.
Храм Бога Единого стоит сразу за домом Агигульфа, но не нашего дяди Агигульфа, а другого. Того Агигульфа, который верует в Бога Единого и у которого одноглазая дочь на выданье. Ее зовут Фрумо.
Я очень хотел есть, потому что перед Пасхой нас почти не кормили. Дедушка это одобряет. Он говорит, что воинам нужны испытания.
Бог Единый на людей всегда немного сердит. А когда умирает добрый Сын Бога Единого, Он особенно к людям придирается и следит, чтобы как следует люди скорбели по Сыну Его. Чтобы жили впроголодь и смеялись пореже, а не ржали, аки кони, и не обжирались свининой. И пивом до самых глаз не наливались. И драк бы не чинили, и с замарашкой валамировой по сеновалу не валялись. Как наш дядя Агигульф.
Наша мать Гизела говорит, что это соблазн.
Дядя Агигульф сует нам с Гизульфом куски, пока наша мать не видит и пока Тарасмунд глядит в другую сторону. И берем мы эти куски. И едим торопливо, от Бога Единого руками закрываясь. Я потом всегда Сына прошу, чтобы не сердился. Я Ему объясняю, что все равно по Нему скучаю, а что мясо ем — то в предвкушении радости. Ведь я знаю, что Он обязательно воскреснет.
А Агигульф-сосед, печаль по умершему Сыну ревностно соблюдая, хотел в этом году ножом себе лицо изрезать, как аланы делают, по умершим родичам скорбя. Но Винитар запретил ему так поступать. Сказал, что Сын, воскреснув, огорчится, если обезображенным Агигульфа-соседа увидит. Ибо безмерно милосердие Сына.
Перед Пасхой годья несколько дней все в храме чистил. Мы с Гизульфом и наши сестры Сванхильда с Галесвинтой ему во всем помогали. Галесвинта веток нарезала и в воду поставила. Теперь на этих ветках показались зеленые листики.
Когда мы пришли ночью в храм, там было очень красиво. Горело больше дюжины лучин. Годья зажег также медную лампу, которой очень дорожил и редко зажигал, потому что масло дорого стоит. И плошки с маслом зажег. Все переливалось в золотистом свете.
Годья долго пел разные песни. Наша мать Гизела годье вторила. Она все эти песни знает. Получалось очень красиво. Другие тоже подпевали им, но не так красиво.
Агигульф-сосед совсем некрасиво подпевал, он сипел. И слов почти не знал. Но все равно было здорово.
Потом годья рассказывать начал про женщин, которые к пещере пошли. Я понял, что целый год ждал, как годья эту историю рассказывать будет. Годья эту историю только на Пасху рассказывает. И у меня сразу защекотало в животе, как всегда бывает, когда я про ту пещеру слушаю.
И вот годья замолчал посреди истории и стал нас молчанием томить. И так долго томил, что Гизульф не выдержал и крикнул:
— А там ведь нет никого!
И захохотал, как годья всегда в этом месте рассказа хохочет.
Тут все зашумели, засмеялись и стали наперебой кричать:
— А ведь нет там никого!
И годья заревел, всех перекрикивая:
— Точно, нет там никого!
И позвал нас искать Сына. Он взял свой крест и устремился к выходу. Мы все пошли за ним. Мы обошли вокруг храма, распевая песни. Сейчас я уже знаю, что нужно просто вокруг храма ходить — так нужно искать Сына. Когда Тарасмунд, наш отец, только уверовал в Бога Единого, он в такую ночь не стал вокруг храма ходить, а за село устремился. Однако годья Винитар заметил и вернуться велел. Тарасмунд не хотел возвращаться и говорил годье: мол, искать так искать, а вокруг храма топтаться — что толку. Но годья сказал, что положено вокруг храма ходить. Так Бог Единый установил.
Потом годья Винитар нас к трапезе позвал. Он заранее приготовил много мяса, яиц, хлеба и молока. И даже медовуха была у него. Перед Пасхой годья всегда сам готовит трапезу, говорит — это для того, чтобы никого в соблазн не вводить.
Годья Винитар очень вкусно готовит. Мы очень быстро все съели, что он приготовил, и по домам пошли, Бога Единого славя и Доброго Сына Его.
Дедушка, дядя Агигульф и наложница дедушки Ильдихо с нами не ходят. Вот и на этот раз они спали.
Когда мы шли домой, восходило солнце. Ахма-дурачок кричал во все горло:
— А там ведь нет никого! И правда никого там нет!
И хохотал, годье подражая.
От этих криков дедушка и дядя Агигульф проснулись и заругались. Дедушка все клял себя за то, что не настоял на своем и не отнес Ахму в капище.
Иногда я думаю, что дедушка Рагнарис прав.
На следующий день у нас в доме был пир. К нам пришел Валамир, друг дяди Агигульфа. Валамир пришел не потому, что верует в Бога Единого и радуется тому, что Сын Его воскрес, а просто потому, что был пир.
С Валамиром пришел Одвульф. Валамир наш родич, а Одвульф родич Валамира.
Одвульф был расстроен. Годья выгнал его из храма, потому что Одвульф был пьян. Одвульф объяснял годье, что пьян от радости, но годья рассердился на Одвульфа.
Одвульф верует в Бога Единого. Одвульф очень хочет стать святым, как Гупта из соседнего села. Я тоже хочу, чтобы Одвульф стал святым, потому что тогда он сможет воскресить Арбра для дедушки.
Пойдет Одвульф на охоту — всегда отдаст половину добычи годье. Он очень хочет стать святым.
Одвульф умеет петь многие из песен годьи. Отец мой Тарасмунд и мать Гизела хотели послушать, как Одвульф поет на память из книги Винитара.
Одвульф спел, как Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова, Иаков родил Иуду и братьев его.
Тогда дедушка Рагнарис и дядя Агигульф, которые тоже были пьяны, стали петь, Одвульфа перекрикивая, родословие славнейшего готского рода Амалов:
«Гапт родил Хулмула, Хулмул родил Авгиса, Авгис родил Амала, Амал родил Гизарну — но не того Гизарну, что из нашего села, а другого…»
При каждом имени они стучали кружками о стол и громко смеялись.
Пьяный Одвульф, чье имя и означает «Бешеный Волк», обиделся за Бога Единого. На Одвульфа снизошла священная ярость. С тем он бросился в битву и сильно помял дядю Агигульфа. Но тут на него насели дед мой Рагнарис и отец мой Тарасмунд, который хоть и не одобрял агигульфовы выходки, но все же любил его братской любовью. Валамир же в битву вмешиваться остерегался, ибо был как родичем Одвульфа, так и нашим родичем.
Стол был опрокинут, питье разлито и два кувшина разбито.
Дурачок Ахма стал на сторону Одвульфа в этой битве.
На другой день мы бегали смотреть, как Одвульф винится перед годьей Винитаром. Одвульф громко выл и мазал лицо грязью. Годья Винитар сказал Одвульфу, что никогда не быть ему святым, как Гупта. Не стать паршивому волку пригожей овцой.
Отец мой Тарасмунд ругался в доме с дядей Агигульфом. Дедушка ушел к Хродомеру. Они разругались.
Ильдихо оплакивала разбитые кувшины и бранила нас с Гизульфом.
Ахма бормотал себе под нос: «А там и нет никого!» и хихикал в кулачок. На скуле у Ахмы был синяк.
Валамир ладил нам новый стол. Дядя Агигульф давал Валамиру советы. Было интересно.
НАШ РОДИЧ ОДВУЛЬФ
Наш родич Одвульф невысокого роста, худощавый, волосом длинен и редок, бороденка и того реже, усы вислые, будто мокрые. Ни в какое сравнение не идет он с нашим дядей Агигульфом. Взором мутен Одвульф, будто глаза у него оловянные, а веки красные. Мы с Гизульфом все думали — оттого, что в храме много плачет, но дедушка Рагнарис сказал как-то: помню, мол, Одвульфа еще сопляком. Помню, как при капище, в мужском избе, посвящение в воины получал. Так он и тогда такой же был, как плотвица снулая.
