Джинн Калогридис - Огненные времена
Анна Магдалена засветила масляную лампаду и поднесла ее к родильному креслу, где аккуратно поставила на пол, чтобы как следует видеть ребенка, когда он появится, И при этом достаточно далеко от Катрин, чтобы та в потугах ненароком ее не задела. Словно получив сигнал, Катрин начала тужиться. Пьетро, с тревогой и болью во взгляде, поднялся, подхватил тарелку и со словами: «Поем-ка я на улице» вышел в прохладную тьму и сел там.
Анна Магдалена опустилась на колени и заботливыми, ловкими пальцами еще раз проверила положение младенца. Оно было таким, как полагается, и пуповина была достаточно далеко от шеи.
– Дочка, я вижу головку! Все хорошо. Теперь собери все оставшиеся силы и вытолкни младенца наружу!
В тот момент, когда она говорила это, сильный порыв ветра ворвался в домишко, хлопнув ставнями. Анну Магдалену пронзила дрожь – не от холода, а от того зла, что оседлало ветер.
«Диана, бона дэа, защити младенца», – тут же взмолилась она и мысленно усилила невидимую ограду, опоясывавшую дом.
Но было уже слишком поздно. Что-то – воля, сознание, нечистая сила – успело ворваться в дом и усесться неподалеку. Пожилая женщина ощутила его присутствие так же реально, как и то, что ветер осушил пот на ее лице и руках. Но где это? И что это?
Не успела Анна Магдалена мысленно задать себе эти вопросы, как Катрин подняла глаза, и, когда в них отразился свет масляной лампы, они засветились тем зловещим желто-зеленым цветом, какой бывает у волка, наткнувшегося на ночной костер.
Анна Магдалена затаила дыхание.
«Это всего лишь глаза невестки, сузившиеся от боли», – уверяла она себя.
И все же здесь поселился еще один дух – отвратительный и ужасный.
Было невероятно, что он смог преодолеть все расставленные ею преграды, молитвы и заклятия и пройти за круговую защиту, окружающую дом. И все же он был здесь – злобный и наглый.
– Убирайся прочь! – приказала Анна Магдалена с чувством праведного гнева с такой силой, что у нее сорвался голос.
Злобное сияние в глазах Катрин мгновенно сменилось невинным удивлением и страданием.
– Что? – простонала девушка, и Анна Магдалена ласково ответила ей:
– Ничего, доченька. Тужься.
И сжала ее маленькие бледные ладошки своими – большими и смуглыми.
Издавая низкие, утробные звуки, Катрин так вцепилась в пальцы Анны Магдалены, что у той чуть кости не затрещали, и начала тужиться. Темечко младенца было уже хорошо видно, но вдруг Катрин перестала тужиться и взвыла:
– Не могу, не могу! Матерь Божья, помоги мне!
– Она слышит, она поможет, – быстро ответила Анна Магдалена, думая только о ребенке, который вот-вот должен был сделать свой первый вдох. – Тебе осталось потужиться всего один разок. Один разок, доченька.
И она снова взяла Катрин за руки.
– Я тебе не доченька! – вдруг как безумная закричала Катрин, и ее черты исказились. Оскал стал совершенно звериным, а глаза – узкими, дикими. – Это ты во всем виновата, старая ведьма! Ты знала, что я слишком слаба, что от этого я умру, и все же давала мне всякие зелья и опутывала меня всякими чарами, лишь бы ребенок остался во мне! Этот ребенок нужен тебе для твоих собственных нечестивых целей!
И она оттолкнула руки Анны Магдалены с такой поразительной силой, что пожилая женщина, все еще стоявшая на коленях, потеряла равновесие и тяжело рухнула на бок.
– Лампа! – с ужасом сообразила Анна Магдалена. И в то же мгновение отчаянно попыталась рвануться в сторону, но было уже поздно…
Плечом она задела лампаду, и та перевернулась, так что ароматное оливковое масло тут же вытекло на пол ручейком жидкого огня и подмочило ее черную юбку. С бьющимся сердцем Анна Магдалена с ужасом смотрела, как огонь пожирает ее подол и бежит к родильному креслу из сена, к соломенному гнездышку под ним, готовому принять ребенка.
Топая ногами, хлопая руками по ползущему огню, Катрин непрерывно кричала – от страха ли, от ярости или от боли, Анна Магдалена не смогла бы сказать наверняка, и к тому же ей было не до того – она каталась по земле, пытаясь сбить пламя, уничтожившее уже половину ее вдовьей юбки и взявшееся уже за нижнюю рубаху.
– Пьетро! – отчаянно позвала она. – Сынок! Помоги!
Между тем Катрин чудесным образом сумела выбраться из горящего кресла и теперь лежала на боку и взывала:
– Боже! Боже! Боже!
Среди черного дыма и огня возник Пьетро. В его глазах была боль, но светилась и та необычная стойкость духа, которой он обладал с детства. Анна Магдалена колотила по пропитанной маслом юбке, так что обгоревшие клочья отрывались от нее и, тлея, парили вокруг. Она кричала от жара, лизавшего ее обнажившиеся ноги и руки. Когда задымился край ее черной мантильи, она стянула ее с головы и отбросила в сторону.
Пьетро подбежал к ней и быстро и решительно закутал ее в единственное в доме шерстяное одеяло. Как только пламя погасло, он развернул одеяло и устремился к огню, угрожавшему его корчившейся на полу жене.
Не обращая внимания на ожоги, Анна Магдалена поднялась на ноги и побежала к очагу, у которого стояло ведро с водой – весь их дневной запас. Она схватила его и плеснула на яркий костер, в который превратилось родильное кресло. С резким шипением пламя стало затухать, и из его середины потянулся черный дым. Добивая последние языки огня одеялом, Пьетро крикнул:
– Матушка, ступайте к ней! Дитя уже родилось, но не издает не звука!
Катрин лежала в блаженном молчании, слышалось лишь ее тяжелое дыхание. Между ее ног тянулась длинная, окровавленная пуповина, на конце которой, соскользнув прямо на пол, лежал, сжимая красные кулачки, младенец: отлично сложенная темноволосая девочка, личико которой было накрыто последом – пропитанным кровью мешком, в котором она провела целых девять месяцев.
«Сорочка!» – вздрогнула Анна Магдалена, и ее руки, несмотря на жару, покрылись гусиной кожей: это был совершенно особый знак.
Так богиня отметила ребенка, наделенного совершенно особым внутренним зрением, совершенно особой судьбой.
Но вслух она закричала:
– Еще не посинела, видишь? Еще не посинела! – и, отшвырнув ведро, кинулась к младенцу.
В одно мгновение она достала из-за пояса кинжал, перерезала пуповину, отбросила нож, подхватила ребенка на руки и сняла с лица сорочку. Уцелевшими краями юбки отерла со спокойного личика красно-черную кровь и творожистую грязь цвета слоновой кости, потом перевернула ребенка и несколько раз шлепнула его между лопаток.
Эффект был потрясающий: ребенок закашлялся, потом сделал первый вдох и наконец заверещал изо всех сил.
– Это мальчик? Сын? – заволновалась Катрин.
– Здоровая девочка! – объявила Анна Магдалена и заплакала от счастья.
Катрин залилась слезами – от стыда ли, что ребенок не того пола, какой хотелось бы, или же от более злобного сожаления о том, что он выжил? Пьетро улыбнулся ребенку, но его радость явно была несколько приглушена разочарованием.
– Неужели только я радуюсь этому младенцу? – воскликнула Анна Магдалена. – Благодарение Господу, – а мысленно добавила: «и богине», – за эту здоровую девочку! – И поскольку это было ее правом в доме, где она выросла, она провозгласила: – Ее имя – Сибилла!
Итак, она произнесла это имя: Сибилла – чудесное языческое имя, ниспосланное ей во снах. Сибилла: мудрая женщина, жрица и пророчица, дитя самой Великой Матери.
Пытаясь сесть, Катрин протянула руки к ребенку и возразила самым угрожающим тоном:
– Мари! Мария! Ее имя – Мария, как у Непорочной Девы, и никакого другого и слышать не желаю! Тут вам не Италия с ее мудреными старинными обычаями! И живут здесь не язычники!
Анна Магдалена холодно вскинула густую черную бровь.
– Называй ее как тебе угодно, невестушка, но перед Богом и Его Матерью ее имя всегда будет – Сибилла!
– Пьер! – Катрин повернула голову и, откинув через плечо копну золотисто-рыжих волос, подняла на мужа умоляющие зеленые глаза. Даже испачканная кровью и потом, с измазанными последом ногами, она была красива, и муж ни в чем не мог бы ей отказать. – Пьер, неужели ты позволишь, чтобы наш единственный ребенок носил варварское имя? И при этом даже не французское!
Анна Магдалена выпрямилась в полный рост и грозно посмотрела на сына. Она выполняла священное поручение, а в такие минуты чувствовала, что богиня наполняет ее необычайной силой. И она знала, что Пьетро видит это в ее глазах, и знала, что ей не нужно ничего говорить, ничего делать, чтобы вышло так, как того хочет она. В любом случае Анна Магдалена знала, что сын соблюдает христианские обряды лишь для того, чтобы ублажить жену, и если уж он и почитает в глубине души какое-то божество, то это – богиня, а значит, взгляд той, что является матерью для всех, обязательно напомнит ему о его долге.
Он взглянул на нее, увидел в ее глазах послание и понял его. И в то же самое время Анна Магдалена поняла, что целиком и полностью пойти наперекор любимой жене он не сможет.
