Петро Панч - Клокотала Украина (с иллюстрациями)
Последний приговор был у него сейчас в руках, хотя и после этого он уже успел совершить налет на село Новый Став доминиканского конвента.
— Пан коронный стражник уже целую библиотеку может составить из приговоров! — льстила ему местная шляхта.
— Я, панове, — гремел Лащ, — сошью себе из этих приговоров кунтуш, чтобы в достойном наряде предстать еще раз перед коронным судом!
Громкий хохот наполнил зал. От раскатов смеха самого Лаща звенели оконные стекла.
— Пусть судят уроджоного за то, что он, как саранчу, давит под копытами быдло! А Лащ, — его лицо искривилось в злой гримасе. — Тысяча чертей! — все-таки будет свое делать! Правда, мои храбрые рыцари?
Лащевцы закричали:
— Виват! Слава коронному стражнику! — и гурьбой подошли к Конецпольскому.
Полковник Кричовский посмотрел в самый дальний угол. У двери сидели двое казацких старшин. Они выделялись среди гостей и своей одеждой, слишком тяжелой для знойного лета, и скованными, угловатыми движениями. Один из них, немолодой уже, но еще крепкий и коренастый, с раскосыми глазами и реденькими усами над толстогубым ртом, был есаул войска реестрового Барабаш. Когда на Масловом Ставе всю казацкую старшину понизили либо вовсе устранили, Барабаш был обласкан королем и оставлен в прежнем звании. Рядом с ним сидел знатный переяславский казак Ильяш Караимович. Он больше был похож на богатого купца, чем на войскового есаула. Оба они были замечены королем и потому подчеркнуто твердо сидели в дорогих креслах.
В течение всего разговора, который вело панство, с лиц обоих старшин не сходила виноватая улыбка, но на это никто не обращал внимания. Здороваясь с гостями, Самуил Лащ случайно заметил и казацких старшин, задержал на них удивленный взгляд и вдруг насмешливо захохотал:
— О волке примолвка, а волк на порог!..
Есаул Барабаш изобразил на бледном лице некоторое подобие улыбки, но губы нервно задергались.
— Челом пану коронному стражнику! Слыхали мы, как ваша милость трактует казаков, которые верой и правдой служат короне польской и его королевской милости, наисветлейшему пану королю.
Он встал и приложил руку к сердцу. То же, только молча, сделал и Караимович.
— Ясновельможное панство ставит нас наравне с посполитыми, а это неправильно. Казаки ратуют лишь за веру греческую и сохранение привилеев, данных им за верную службу, за преданность Речи Посполитой, а хлопы — то совсем иное, они добиваются...
— Изменой и враньем! Это же в ваших обычаях.
К ним подошел полковник Кричовский. Он слышал последние слова и раздраженно, как учитель зарвавшемуся ученику, сказал:
— А какая присяга при насилии твердо устоит, пане?
— Ну, так вы уже имеете индульгенцию, панове старшина, — захохотал Лащ, — продолжайте врать и изменять!
Барабаш, ошеломленный таким цинизмом, сердито засопел:
— Простите на слове, пан стражник, но мало смысла в таких шутках. Его королевская милость, наисветлейший король, не за измену облагодетельствовал нас своими милостями.
— Может быть, паны казаки скажут ясновельможному панству, какие хранят они у себя доказательства королевской милости? Было бы очень интересно узнать — какие интриги плетет король с казаками?
Барабаш, как пойманный с поличным, испуганно замигал узенькими глазками. Права казацкие мало его тревожили — он думал больше о себе и, имея голову на плечах, никогда не подставлял ее под обух. Вот и в последний раз, более года назад, король уговаривал тайно вызванную к себе старшину поднять запорожцев против турок или напасть на ордынцев. Пусть тогда шляхта обороняется, ибо иначе ее никак не оторвать от перины.
Барабаш видел, как до сих пор складывалась ситуация, понимал, что игра эта была рискованной, и потому молчал о королевском поручении.
Ильяш Караимович, путаясь и заикаясь, пробормотал о своей услуге: он тайно предупредил коронного гетмана о том, что Остряница готовит восстание. За это и был удостоен милости короля.
— Не милостью, а саблей нужно учить преданности бездельников!
— Правду говорит ваша милость, может быть, и саблей надо поучить, но тех, которые из Сечи на волости лазят. Вот недавно видели Максима Кривоноса. Иван Богун и Нечай тем же миром мазаны. Мы казаков в хлопов обращаем, а они на Сечь их переманивают, посполитых к непослушанию подбивают. Низовые казаки, панове, всему злу корень.
— Подлые хлопы держат вас в страхе. Казнить их всех! — прорычал коронный стражник.
— Не думаю, пан есаул, чтобы все они подстрекали хлопов, — сказал полковник Кричовский. — Может, Максим Кривонос, ведь этот сам был хлопом пана Немирича, но Богун, Нечай, да и Гладкий — это все показаченная шляхта. Что им судьба хлопов, ежели у каждого есть свои? Все, что не касается казаков, их мало интересует.
— И вы вспомнили о Кривоносе, — с услужливой улыбкой сказал Адам Кисель, который поспешил отдать визит хорунжему коронному. — Чтоб такому непокорному и до сих пор не отрубили голову, это только в Речи Посполитой возможно! — Став верным короне, Адам Кисель, из боязни, что его заподозрят в симпатии к казакам, осуждал их при всяком удобном случае. Но именно сейчас его возмущение было неподдельным. Только в одном киевском воеводстве Адам Кисель владел Фастовом, Новоселкой, Мотовиловкой и Белгородкой и чувствовал, что на Украине может наступить конец не только польской администрации, но и какому бы то ни было господству. Он хорошо знал казацкий норов, но больше всего боялся Кривоноса: этот бывший панский кузнец обладал не только силой, но и незаурядной смекалкой.
— Этот галаган [Галаган - бездельник], хлоп негодзивый [Негодзивый – гнусный, подлый, негодный], будет еще в страхе нас держать! Отрубить ему голову!
— Но вы сначала поймайте его, пан Кисель, — насмешливо сказал Кричовский. — Этого бунтаря, как огня, боятся и валашский господарь, и султан турецкий, даже гишпанцы знают его, а татарские мурзы из походов возвращаются, едва узнают, что Кривонос впереди.
— Пан Станислав, кто это такой смелый? — спросила пани Четвертинская.
— Казак один, запорожец, вельможная пани...
— Хлоп, и такой рыцарь? Говорят, что скоро уже их всех уничтожат.
— На наш век, княгиня, их еще хватит.
— Но мне так хочется увидеть хотя бы одного!
— Обещаю, даже еще сегодня, вельможная пани.
В глазах княгини написан был ужас, лицо побледнело.
— Вы шутите, пан Станислав?
— Зачем же, княгиня? Пан Чаплинский, у вас в челядницкой был есаул Пешта, приведите его сюда.
Но тут заиграл оркестр, мужчины подали дамам руки, и под торжественные звуки полонеза все поплыли в зеленый зал. Самуил Лащ готовился тоже стать в ряд, но к нему подбежал дворецкий и, низко кланяясь, шепотом сказал:
— Пана коронного стражника ждет за дверью гонец по неотложному делу. Что пан прикажет?
— Он, может быть, с Дикого поля, от ротмистра?
— Прошу прощения, он не сказал.
— Позови его сюда.
В дверь вошел серый от пыли Юзек с бумажкой в руке. Лащ взбесился.
— Хам, где же ты восемь дней пропадал?
— Припадаю к стопам панским, меня пан ротмистр с грамоткой послал в стеблевский двор, а пан сюда...
— С разъездом ничего не случилось? До сих пор нет.
— Прошу, ласковый пан, все обошлось хорошо, мы там новый хутор нашли, хлопы, как овцы, разбежались.
Лащ пробежал глазами записку.
— Как овцы, говоришь? — И он захохотал. — И хорошие овечки есть?
— Ваша милость будет довольна, Юзек уж знает вкус вашей милости, — и губки и зубки как нарисованные!
Коронный стражник кинул гайдуку злотый.
— А это далеко?
— Хутор отсюда за три дня езды будет, но она уже тут, в Чигирине.
— Привез? Так ты знаешь дело — настоящий лащевец! За это получай еще!
Юзек подхватил и второй злотый и тут же понял, что попал в затруднительное положение: девушку с хутора Пятигоры он мельком видел сегодня в лавке через окно, но почему она оказалась тут и куда потом девалась — об этом он не знал. Вдруг Юзек вспомнил, что в лавке продавались цветы из воска для невест, и обрадовался, что нашел выход.
— Та девушка, ласковый пан, выходит замуж.
— Ну! Это хорошо, — сказал Лащ. — Пусть придет сначала попросит разрешения у своего пана.
— Но, прошу пана, она казачка, она вольная.
Коронный стражник рассердился:
— Так тебя еще надо учить, как служить пану? Олух! — И он ушел в зал, где гремела музыка.
Гайдук почесал затылок и пробормотал:
— Вот тебе и на! Где ее искать в Чигирине — это тебе не хутор!
IV
Максим Кривонос не мог больше задерживаться на хуторе Пятигоры. Не ради сватовства к девушке пробирался он на волости. Настало время положить конец сладкому покою Речи Посполитой, купленному горем украинского парода.
