Элиза Ожешко - Гибель Иудеи
— Я увидела, что ты римлянин, — проговорила она. — Почему же римлянину не напасть на беззащитную женщину? Почему бы ему сдерживать свою похоть и отказываться от чего-либо, что ему хочется? Ведь все мы презренные существа, с которыми вы можете поступать, как вам захочется.
Ее насмешливый тон оскорблял его.
— А что, если я так и поступлю, — сказал он, снова приближаясь к ней.
Она выпрямилась и смерила его изучающим взглядом.
— А ты свободный человек? — спросила она.
— Странный вопрос, — сказал он удивленно.
— Только свободный человек имеет право коснуться свободной женщины, — сказала она резко.
— Римляне свободны.
— Римляне? — переспросила она со смехом. — Конечно, вы считаете себя господами мира, а все-таки в Риме есть человек, пред которым все вы, гордецы, пресмыкаетесь.
— Цезарь… — пробормотал он, пожимая плечами.
— Да, цезарь. Одного только цезаря я и считаю свободным. А ты цезарь?
— Что, если бы я им был?
— Твои слова доказывают, что ты не цезарь. Тот бы не спрашивал…
Она равнодушно отвернулась и прислонилась к стволу дерева.
Он боролся с влечением страсти, охватившей его так внезапно, но гордость в нем оказалась сильнее страсти, и он отступил.
Вероника это заметила и знала, что если он уйдет, то ее дело будет проиграно.
— Уходи, — резко сказала она.
Ее дерзость привела его в бешенство. Одним прыжком он очутился около нее.
— А что, если я не уйду, — проговорил он, задыхаясь, — если я тебя заставлю покориться мне, как ты готова покориться цезарю. Что, если ты будешь принадлежать не цезарю?
Как прекрасен он был в своей страсти, как дрожали его руки! Он стоял, готовый броситься на нее.
Она медленно отступила и подошла к воде.
— Там, в глубине, покойно и тихо, не правда ли? — проговорила она беззвучно.
— Ты хочешь… — сказал он взволнованным голосом.
— Разве этот родник не чище рук несвободного? Он вольный сын гор. Лишь спустившись в долину, он смешивает свои воды с чужими… Я уже сказала: только рука свободного может коснуться царицы.
— Царицы?
— Ты не веришь, конечно, — перебила она. — Да как тебе поверить? Ведь ты римлянин, ты видишь царей, только когда они появляются, окруженные блестящей свитой, в Риме поклониться императору. Что же это за царица, которая одна, без свиты и телохранителей, бродит по горам? Не так ли? Но знай, иудейские царицы не походят на других: они не любят льстить язычникам из-за мимолетных выгод.
— А Друцила, сестра Агриппы, вышла ведь замуж за римского прокуратора Феликса.
— Она полюбила его.
— Ну, так полюби меня…
Он сказал это, смеясь, и все-таки в его шутливом тоне слышалась глубокая страсть.
Она взглянула на него с насмешкой.
— Ты хочешь, чтобы Вероника…
Он вздрогнул, и величайшее изумление выразилось на его лице.
— Вероника! Так это ты была…
Она кивнула головой.
— Это ты была в корабле, за которым я мчался?
— Значит, ты тот римлянин, которого я видела на берегу рядом с Агриппой? — равнодушно спросила она.
Его снова оскорбил ее тон. Он гордо назвал себя.
— Я — Тит!
— Тит? — переспросила она с пренебрежительным равнодушием. — Кто это Тит?
— Тит — сын Флавия Веспасиана, — резко сказал он. — Имя отца ведь ты слыхала?
Она не изменила тона.
— Веспасиан, — повторила она, как будто припоминая что-то. — Ах да, это посланный Нероном полководец. Он хочет завоевать Иерусалим.
— Он его завоюет.
— Да?
Он гневно топнул ногой. Она не обратила на это внимания и медленно сказала, как бы только для того, чтобы не молчать:
— Так ты — Тит. И больше ничего. Только сын Веспасиана?
— Германия и Британия могли бы тебе рассказать о подвигах Тита, а Галилея и Иудея, надеюсь, будут помнить тот день, когда Тит переступил их границы.
Она не расслышала последних слов.
— Германия и Британия? Ах да, это какие-то дикие страны на севере? — Она подняла руку и потянулась за висящим над головой листом.
Он почувствовал скрытую иронию в ее словах и не мог сдержать закипавшей злости.
— В чем цель твоих вопросов, — проговорил он, — и этого тона? Ты хочешь вывести меня из терпения или оскорбить? Не забудь, что я римлянин, а римляне умеют мстить.
Он схватил ее руку и насильно опустил ее, глядя прямо в глаза. Вероника выдержала его взгляд.
— Разве римляне мстят и женщинам? — медленно проговорила Вероника.
Она улыбнулась, когда он отпустил ее руку. Его замешательство росло. Сначала она казалась ему только прекрасной, прекраснее всех, кого он знал и чьей любви добивался. Теперь же он увидел, какой мощный дух в этом прекрасном теле. Странный, жестокий, своенравный и обаятельный дух. Вероника казалась ему подобной таинственному богу ее народа, неприступному, холодному… Но она не была холодна, когда отдавала свои губы его поцелуям. Это было во сне, и она думала о ком-нибудь другом. Кто же был тот, кому предназначалась любовь этой божественной женщины? Им овладело страстное желание узнать его имя. Не в силах сдержаться, он спросил об этом Веронику.
Она не подняла глаз и, сорвав листик, стала теребить его в руках. Мягкая мечтательная нега разлилась по ее лицу. Она снова показалась ему такой же обаятельной, как в первую минуту, когда он увидал ее спящей. Он не мог отвести от нее глаз.
— Кого я люблю? — повторила она задумчиво. — Да разве я сама это знаю?
— Но когда ты спала, — проговорил он смущенно, — ты так потянулась ко мне, как девушка, которая ждала своего возлюбленного…
— А если бы я тебе сказала, что было бы?
Странный гнев овладел им.
— Я бы этого человека… — вспылил он и вдруг остановился, увидав, что Вероника смеется.
— Неужели так легко овладеть твоей любовью? — проговорила она с насмешкой. — Ты отдаешь ее первой встречной женщине, которую увидел в лесу. Ну да, темные глаза и золотистые волосы! Бедный мальчик. Вероника может полюбить только одного человека.
— Кто он?
— Цезарь, — ответила она, глядя ему прямо в лицо.
Он с изумлением взглянул на нее.
— Цезарь? — пробормотал он. — Нерон?
— Разве Нерон цезарь? — спросила она в ответ.
— Я тебя не понимаю.
— Да разве я себя понимаю? Я не о таком цезаре говорю. Пред ним весь мир склоняется, а он все-таки дрожит, боясь кинжала кого-нибудь из своих рабов. Мой цезарь не таков.
— Каков же он?..
Она посмотрела куда-то вдаль.
— Быть может, он еще не родился, — проговорила она задумчиво.
Он не знал, что думать о ней; его ослепляла ее душа, ежеминутно менявшая свой цвет. И все-таки его влекло к ней, как бабочку, которая летит на огонь и сгорает.
Наступило долгое молчание, только слышны были журчание ручья и жужжание жуков. Издали раздался громкий звук труб.
Это означало, что Веспасиан прибыл на Кармель и приближался к алтарю иудейского бога.
Вероника поднялась и направилась к опушке леса.
— Куда ты? — спросил Тит.
— Посмотреть на римлянина перед алтарем нашего бога, — ответила она с усмешкой. — Если хочешь, можешь идти за мной.
В один миг он подбежал к ней и заглянул в ее спокойное лицо.
— Ты еще гневаешься на меня, Вероника? — спросил он мягким, вкрадчивым голосом.
— За что? За то, что ты поцеловал меня во сне? Я уже об этом забыла.
— Будет время, когда ты об этом вспомнишь, — сказал он мрачно.
— Вот как?
— Да. Это будет тогда, когда Рим украсит меня вот этим за разрушение Иерусалима, — ответил он, вынимая лавровую ветвь, которую Вероника не заметила раньше.
Она посмотрела на нее и побледнела.
— Лавровая ветвь… — пробормотала она. — Где ты нашел ее?
Он с некоторым удивлением взглянул на нее.
— Ручей пронес ее мимо меня, когда я выслеживал исчезнувшую мореплавательницу.
Она сжала губы и пошла вперед. Глубокая складка легла между ее тонко очерченными бровями, придавая лицу что-то демоническое. Он не обратил на это внимания, думая все время только об одном: кого она любит?
Когда они приближались к поляне, где был сооружен алтарь, Вероника вдруг обернулась к Титу.
— Отдай мне ее, — глухо проговорила она и потянулась за веткой.
— Зачем?
— Эта ветка моя, я бросила ее в ручей. Значит…
Быстрым движением он спрятал ветку за спину.
— То, до чего дотронулась рука Вероники, — сказал он с улыбкой, — драгоценно для Тита. Я ни на одну минуту не расстанусь с твоей веткой.
— Все-таки я требую отдать ее. Она предназначается не тебе.
— А кому?
— Победителю!
— Значит, мне.
В ее упрямстве было для него что-то обаятельное. Она капризничала, как ребенок.
— Когда же ты мне ее отдашь? — спросила она.
— В тот день, когда уста Вероники прильнут к устам Тита.
