Валентин Пикуль - Крейсера
– Зиновий Петрович, до скорого свидания… в Токио!
Перед отъездом на фронт Куропаткин собирал с населения иконы. Его дневник за эти дни испещрен фразами: «Отслужил обедню… приложился к мощам… мне поднесли святую икону… много плакали…» Я не обвиняю Куропаткина в религиозности, ибо вера в бога – это частное дело каждого человека, но если Макаров увозил в своем эшелоне питер–ских рабочих для ремонта кораблей в Порт-Артуре, то Куропаткин увозил на поля сражений вагоны с иконами, чтобы раздавать их солдатам. Недаром же генерал Драгомиров, известный острослов, проводил его на войну крылатыми словами: «Суворов пришел к славе под пулями, а Куропаткин желает войти в бессмертие под иконами… опять не слава богу!» Проездом через взбаламученную войною Россию, минуя Сибирь с эшелонами запасных ратников, Куропаткин часто выходил из вагона перед народом, восклицая:
– Смерть или победа! Но главное сейчас – терпение, терпение и еще раз терпение… В этом главный залог победы.
Россию наполняли подпольные листовки со стихами:
Дело было у Артура,
Дело скверное, друзья:
Того, Ноги, Камимура
Не давали вам житья.
Куропаткин горделивый
Прямо в Токио спешил…
Что ты ржешь, мой конь ретивый,
Что ты шею опустил?
В разгар этих перемещений высшего начальства владивостокские крейсера совершили второй поход – к берегам Кореи, где с большим старанием обшарили заливы и бухты в поисках японских кораблей с войсками, но таковых не обнаружили.
Обескураженные, возвращались во Владивосток.
– Где же Того? – гадали на мостиках. – Где Камимура с его крейсерами? Бродим по морю, как по кладбищу…
Морозы во Владивостоке были сильные – до 20 градусов по Цельсию. Когда проталкивались через льды к местам стоянки, с бортов крейсеров срывало медную обшивку ниже ватерлинии.
А жители города рассказывали вернувшимся морякам:
– Без вас тут боязно! На крепость да пушки мы и не рассчитываем. Единая надежда на вас – на крейсерских…
Панафидин крепко уснул в своей каюте под мелодичные звоны столового серебра, которое перемывали в лохани вестовые, болтавшие меж собою:
– А вот, братцы, этот самый Кикимора-то японский, говорят, мужик богатый… у него свой домина в Токио! Ан–гличане ему уже привесили свой орден… за геройство евонное.
– Да где они геройство-то видели? Ежели Того зубы скалит у самого Артура, так Караморе этой прямой расчет сюда податься с крейсерами… от города одни головешки оста–нутся!
Перемыли всю посуду и разошлись по кубрикам спать.
………………………………………………………………………………………
Флагманский крейсер «Идзумо» бросил якоря в заливе Такесики, что на острове Цусима. Контр-адмирал Гиконойо Камимура с почетом встретил у трапа английского журналиста Сеппинга Райта, сказав ему, что рад видеть у себя первого корреспондента Европы, допущенного на корабли ми–кадо.
Сеппинг Райт приподнял над головой кепку.
– Первого, и боюсь, что единственного? – съязвил он.
– Возможно, что только вам оказана эта честь, – согласился Камимура. – Но от наших добрых друзей у сынов Ямато нет секретов. Между нами немало общего… хотя бы географически! Как ваша Англия нависает неким довеском над Европою, отделенная от нее водою, так и наша Япония оторвалась от материка Азии, сказочной птицей паря над океаном.
Внутри крейсера «Идзумо» монотонно верещали сверчки, живущие в крохотных бамбуковых клеточках. В кубриках было тепло и чисто. На рундуках сидели матросы, в их руках мелькали вязальные спицы, а унтер-офицер читал им вслух старинный роман о подвигах семи благородных самураев.
– У нас все заняты, – говорил Камимура, сопровождая гостя в салон. – Это русские, когда им нечего делать, пьют водку или играют в карты. А наши матросы заполняют свободное время пением патриотических песен или вяжут шерстяные чулки для собратьев-солдат победоносной армии…
Салон Камимуры поразил Райта почти нищенской простотой; на круглом столике, покрытом бедной клеенкой, в кадке красовался карликовый кедр, которому насчитывалось 487 лет.
Самому же Камимуре было тогда 54 года.
– И все-таки мои предки, – рассказывал он, – не позволили кедру развиться в могучее дерево. Лишая его воды и земных соков, они жестоким режимом принудили его превратиться в карлика, который не потерял качеств, свойственных кедрам, растущим на воле. Да, он маленький. Но он крепок, как и высокие деревья. Этим он похож на нас, на японцев…
Были поданы папиросы и чай. Камимура был большим любителем чеснока, и потому в разговоре с европейцем держал во рту кусочек имбиря, чтобы отбить дурной запах. Райт сказал, что в Корее, кажется, снова вспыхнула эпидемия оспы.
– Увы, – взгрустнул Камимура. – Нам, японцам, придется тратить лекарства на излечение этих бездельников. Вы, европейцы, еще плохо представляете те культурные цели, какие имеет наша Япония перед дикой и темной Азией…
Райт был хорошо осведомлен о положении в Порт-Артуре, ибо огни миноносок Старка блуждали по ночам неподалеку от Вэйхайвэя; он прямо спросил Камимуру, обладает ли тот достаточной информацией о русских крейсерах Владивостока:
– Ведь они всегда могут улизнуть от вашего внимания на Сахалин или даже… даже на Камчатку!
Камимура подвел Райта к аквариуму, в котором со времен японо-китайской войны проживал печелийский угорь, пребывая в глубокой меланхолии, свойственной всем «военнопленным». Но стоило адмиралу включить яркое освещение, как этот угорь мгновенно преобразился. Скинув хроническую депрессию, он вдруг сверлящей юлой стал зарываться в грунт аквариума.
Мелькнул его жирный хвост – и угря не стало!
– Видите? – вежливо улыбнулся Камимура. – Русские крейсера, как и этот угорь, будут вскоре вынуждены прятаться от ярчайшего света моих прожекторов. Владивосток станет для них таким же маленьким и тесным аквариумом, в котором они будут оплакивать свою печальную судьбу…
Сеппинг Райт остался недоволен этой беседой:
– Конечно, публике Лондона будет интересно читать о матросах, вяжущих чулки, они с удовольствием прочтут описание вашего кедра и этого забавного угря. Но желательно бы знать, каковы тактические задачи эскадры ваших броненосных крейсеров? Вы командуете самой оперативной группой.
– О да! Мне оказана великая честь…
И как ни бился Райт, больше Камимура ничего ему не сказал (японцы умели беречь свои тайны).
Вскоре адмирал Того пожелал видеть Камимуру на своем флагманском броне–носце.
– Русские крейсера, – говорил он, – опять выбрались изо льдов Владивостока, недавно они шлялись возле Гензана, откуда наши станции слышали их переговоры по радиотелеграфу. Дальность их аппаратов «Дюкретэ» не превышает тридцати миль слышимости… Я прошу вас ознакомиться с последней директивой нашей главной квартиры. Читайте.
Камимура изучил указание Токио: «Предпринять немедленно решительные действия против Владивостока , послав туда часть флота для демонстрации устрашения неприятеля, пользуясь тем, что Порт-Артурская эскадра в самом первом бою понесла большие повреждения…» Того начал кормить перепелок.
– Мне желательно слышать, что вы скажете.
– Я думаю, – сказал ему Камимура, – что семи моих броненосных крейсеров вполне хватит для того, чтобы привести в ужас жителей Владивостока, после чего русские крейсера уже не рискнут вылезать в море дальше острова Аскольд.
Оркестр на палубе «Миказы» проиграл старую англий–скую мелодию: «В те давние денечки, когда все было другим, мы встречались с тобой на лужайке…» Того спокойным тоном сообщил о назначении Макарова и Куропаткина.
– Вряд ли Макаров может исправить все то, что разрушено нами до него. Закупорка мною Порт-Артура не позволит ему вывести эскадру для боя с моей… Сейчас, – продолжал Того, – вся Европа и даже Америка с трепетом взирают на Японию, тогда как вся Япония наблюдает за моими усилиями у стен Порт-Артура, а я буду смотреть на вас… да! От активности ваших крейсеров зависит многое. Я понимаю, что иногда даже опытная обезьяна падает с дерева. Но задачи войны требуют от вас солидного успеха с международным резонансом, чтобы Владивосток оказался в такой же осаде, в какой я держу Порт-Артур.
Откланиваясь, Камимура обещал Того:
– Я не та обезьяна, которая падает с дерева…
На японских крейсерах матросы разучивали новую песню:
Как слаба эскадра русских,
Как ничтожны форты Порт-Артура…
Гордо режет прозрачные воды
Флот могучий – гордость Ниппона!
Под лучом восходящего солнца
Ледяная эскадра России растает.
На высотах седого Урала
Водрузим мы японское знамя!
Рожденная в департаменте печати военного министерства, эта песня не имела автора. Она являлась образцом коллективного творчества японских милитаристов. Из этого видно, что в Японии все было готово к войне заранее – даже песня! Не как у нас, грешных, которые в «табельные дни» уныло затягивали по приказу начальства: «Царствуй на страх врагам…»
