Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
— Нельзя, Васенька. Матушка меня спросит. Садись, государь мой, на лавку.
Васюта сел и, посмеиваясь, протянул Любаве правый сапог. Но та ухватилась за другую ногу.
— Левый сниму.
Сняла сапог, опрокинула. Об пол звякнула монета. Любава рассмеялась.
— Везучая я, муженек!
— Везучая, Любушка! — кивнул Васюта и понес жену на мягкое ложе.
А свадьба гуляла; и часу не прошло, как тысяцкий послал малого дружку к молодым. Нечайка вышел в сенник и постучал в опочивальню. Ухмыляясь, вопросил:
— Эгей, новобрачные! Хватит тешиться. Все ли у вас слава богу?
— Все в добром здоровье, дружка! — крикнул жених через дверь.
Дружка, не мешкая, известил о том родителей невесты:
— Жених гутарит, что все в добром здоровье, Григорий Матвеич и Домна Власьевна.
Солома довольно крякнул, а Домна Власьевна не без гордости молвила:
— Блюла девичью честь, Любава, не посрамила родителей.
«Сидячие боярыни» чинно выбрались из-за свадебного стола и прошествовали в опочивальню молодых; выпили там заздравные чаши и вновь возвратились к гостям.
А пир гудел до самого доранья. Многие свалились под столами, в сеннике, на базу. Упился и сам тысяцкий. Гости, что еще на ногах держались, вынесли Федьку во двор и положили на копешку сена. Берсень богатырски захрапел.
Девки устроили было хоровод, но казаки принялись озоровать: вытаскивали девок из хоровода, тискали, тянули за курень.
— Ишь как разошлись, — улыбнулась Агата и ступила к Болотникову. — Лихие ныне казаки, проводил бы меня домой, Иван.
Болотников подхватил молодую женку под руку и повел к Федькиному куреню. Агата тесно прижалась; веселая, улыбчивая, заглядывая в лицо, сказала:
— Хорошо мне с тобой, Иванушка.
Тот ничего не ответил, лишь почувствовал, как еще больше хмелеет от её близости, от жаркого тела.
Вошли в курень. Агата запалила от негасимой лампадки свечу, а Болотников шагнул к двери.
— Пойду я… На баз пойду.
— Зачем же на баз, Иванушка? В курене нонче сво бодно.
Агата близко подошла к Болотникову, глаза её влажно и мятежно блестели.
— Давно хотела сказать тебе, Иванушка… Запал ты в душу, крепко запал, сокол. И нет без тебя мне радости.
Обвила Болотникова руками, плотно прижалась всем телом, и это прикосновение обожгло его. Унимая горячую дрожь, Иван попытался отстраниться от Агаты, но та прильнула еще теснее.
— Федька же у тебя… Федька.
— Одного тебя люблю, сокол мой. Одного тебя… Мой ты седни, мой, Иванушка!..
Глава 5
Оратай
В один день пришли две черные вести. Вначале прискакали караульные с дозорных курганов.
— Азовцы выступили! Опустошили Маныч да Монастырский городок. Две тыщи коней свели!
Донцы взроптали:
— Неймется поганым! Мало их били. Отомстим азовцам!
А спустя малое время — новые гонцы: пораненные, в окровавленной одежде.
— Да то ж казаки с Воронежа! — ахнули повольники.
— Стрельцов на нас бояре натравили. Сеча у застав была, многие пали, — удрученно и зло молвили ходившие за хлебом донцы.
Казаки еще пуще закипели:
— Вот вам царева милость! Измором хотят взять. С голоду передохнем!
— В города не пропущают, казаков казнят!
— То Бориски Годунова милость. Не любы ему донцы! Заставами обложил. Аркан вольному Дону норовит накинуть. Не выйдет!
— Не выйдет! — яро отозвались повольники и взметнули над трухменками саблями. — Не отнять Годунову нашу волю! Сами зипуны и хлеб добудем!
— Айда на Азов!
— Айда на Волгу!
Раздоры потонули в грозном гвалте повольницы. Атаман Богдан Васильев попытался было казаков утихомирить, но те еще пуще огневались.
— Не затыкай нам рот, Васильев! Не сам ли горло драл, что царь нам хлеб и зипуны жалует? Вот те царева награда! Вольных казаков, будто басурман, поубивали. Не хотим тихо сидеть! Нас бьют, но и мы в долгу не останемся. Саблей хлеб добудем!
Васильев в драку не полез: казаков теперь и сам дьявол не остановит. А коль поперек пойдешь — с атаманов скинут, это у голытьбы недолго. Ну и пусть себе уходят: царева жалованья все равно теперь не получишь. Пусть убираются ко всем чертям!
Одного не хотелось Васильеву — чтоб голытьба подалась на Азов. Царь Федор и Борис Годунов будут в немалом гневе, если повольница вновь начнет задорить азовцев. Но отменить казачий поход было уже невозможно. Голытьба засиделась в Раздорах, и теперь её ничем не удержишь.
В тот же день есаул Федька Берсень начал готовить струги к походу: конопатили и смолили борта и днища, чинили палубы и трюмы, шили паруса. Казаки взбудораженно гутарили:
— На море пойдем. У заморских купцов добра много. Азовские крепостицы порушим. А то и до Царьграда сплаваем. Покажем казачью удаль султану!
Свыше тысячи казаков собрались под Федькино начало, три десятка стругов готовились выйти в море.
— А ты что ж, Иван, не пойдешь с нами? — спросил как-то Берсень.
— Не пойду, Федор. У меня иная задумка.
— Жаль. А я-то помышлял воедино сходить, — огорчился Берсень. — И куда ж ты хочешь снарядиться?
— На Волгу, друже. Всей станицей так порешили.
— А может, все-таки со мной? Славно бы повоевали.
— Нет, Федор, на Волгу, — твердо повторил Болотников.
— Чего ж так? Аль азовцы мало зла нам причинили?
— Немало, друже. Но бояре еще больше, — сурово высказал Болотников, и лицо его ожесточилось. — То враг самый лютый. Нешто запамятовал, сколь на Руси от бояр натерпелись? И Дикое Поле хотят в крови потопить. Ужель терпеть?
— Бояре сильны, Иван, — вздохнул Федька. — И царь за них, и попы, и войско у бояр несметное. Уж лучше поганых задорить.
Берсень отплыл из Раздор ранним утром, а на другой день выступил и Болотников. С ним пошло около пятисот казаков. Перед самым уходом Иван забежал к Агате. Та встретила его опечаленным взором.
— Уходишь, сокол?
— Ухожу, Агата. Душно мне в Раздорах, на простор хочу.
— Душно?… А как же я, Иванушка? Ужель наскучила тебе?… Остался бы. Уж так бы тебя любила!
— Не жить мне домом, Агата. Дух во мне бродяжий… И спасибо тебе за привет и ласку.
Агата кинулась на грудь Ивана, залилась горючими слезами.
— Худо мне будет без тебя, сокол ты мой. Пока в Раздорах жил, счастливей меня бабы не было… Федьки смущаешься? То закинь. Один ты мне люб, Иванушка!
— Прости, Агата, казаки ждут.
— А я с тобой, с тобой, Иванушка! Хоть на край света побегу. Возьми сокол!
— Нельзя, Агата. Не бабье дело в походы ходить. Прощай.
Болотников крепко поцеловал Агату и выбежал из куреня. Нечайка кинул повод. Иван вскочил на коня, крикнул:
— С богом, донцы!
Казаки, по трое в ряд, тронулись к Засечным воротам. Держась рукой за стремя, шла подле Васютиного коня Любава. Утирая слезы, говорила:
— Береги себя, Васенька. Под пулю да саблю не лезь и возвращайся побыстрей. Да сохранит тебя Богородица!
— Не горюй, Любавушка, жив буду, — весело гутарил Васюта, а у самого на сердце кошки скребли. Не успел с молодой женой намиловаться — и в поход. Не больно-то на Волгу идти хотелось, но с Любавой не останешься. Какой же он казак, коли баба дороже коня, сабли да степного приволья? Такого на кругу засмеют. Так уж повелось на Дону — казак живет с женой лишь до первого атаманского зова.
У Засечных ворот казаки остановились, слезли с коней и попрощались с оставшимися в крепости раздорцами.
— Да пусть выпадет вам хабар[248], атаманы-молодцы! — радушно напутствовал повольницу Богдан Васильев. Глаза его были добры и участливы. — С богом, Болотников, с богом, славный атаман!
Иван глянул в его лицо и усмехнулся. Лукавит Васильев, содругом прикидывается, а сам рад-радешенек, что голытьба из крепости уходит. Теперь в Раздорах остались, почитай, одни домовитые, то-то Васильев вздохнет. Голытьба ему хуже ножа острого.
— Будь здоров, атаман, — сухо бросил Болотников и огрел плеткой коня. — За мной, донцы!
Казачье войско вылилось в ковыльную степь.
Над головой — ясное бирюзовое небо, впереди — синие дали, а по сторонам, по всему неоглядному простору, лаская глаз, пестрели красные маки. Пряный запах душистых, медом пахнувших цветов, синева неба и степное раздолье туманили голову, будоражили душу, наполняя её радостным ликованьем.
«Хорошо-то как, господи!» — хмелели без вина казаки, вдыхая чистый, ни с чем не сравнимый, степной пьянящий воздух. И все тут забылось: и каждодневные тревоги, и лютые сечи, и горькие утраты содругов, и незарубцевавшиеся раны…
Вырвалась песня — звонкая, протяжная, раздольная; песню разом подхватили, и полетел над Полем казачий сказ о добром молодце да богатырских подвигах. Смолкли тут птицы, стихли буйные травы, застыл медвяный воздух, внимая удалому напеву. Пел Болотников, пел Васюта, пели Нечайка и Нагиба, пела степь. А мимо повольницы проплывали затаившиеся холмы и курганы с навеки заснувшими серыми каменными бабами.
