Стивен Сейлор - Рим. Роман о древнем городе
Завещание и представляло собой основной вопрос. Согласно ему, Цезарь посмертно усыновлял Гая Октавия и завещал ему половину всего принадлежавшего ему имущества. Вторая половина делилась поровну между его племянником Квинтом Педием, до сих пор находившимся вне Рима, и внучатым племянником Луцием Пинарием. Хоть Цезарь и говорил, что он в долгу перед Луцием из-за самопожертвования его деда, усыновленным оказался не Луций, а Гай Октавий! Таким образом, у Луция имелись собственные основания для обиды и недовольства завещанием, но сейчас он считал это второстепенным.
Цезарион, сын Клеопатры, вообще не удостоился чести быть упомянутым в завещании. Сразу после убийства Цезаря царица Египта освободила предоставленную ей виллу и отплыла в Александрию.
Выполнение политической воли Цезаря, претворение в жизнь последних эдиктов и поддержание порядка – все это легло на плечи его давних помощников, Антония и Лепида, которые, однако, не имели ни политического веса диктатора, ни его полномочий. Сотрудничество с наследниками Цезаря являлось для них жизненной необходимостью. Каждый из этих молодых людей унаследовал огромное богатство, и каждый пробуждал сентиментальные чувства в тех гражданах, которые поддерживали Цезаря при жизни, а ныне скорбели о нем. Наследники, в свою очередь, нуждались в защите и наставлении со стороны людей более опытных, и Лепид, ну и, конечно, Антоний могли им это предоставить. Порожденный необходимостью, этот альянс с самого начала был непрочным, ибо его подрывали взаимные обиды и подозрения, особенно между Октавием и Антонием.
В результате убийства Цезаря Рим стал котлом козней и интриг. Заговор против Цезаря включал по меньшей мере шестьдесят человек: некоторые являлись непосредственными участниками убийства, другие обеспечивали им поддержку. Следовало ли отдать этих людей под суд как преступников или восславить их как избавителей Рима от тирании? Спустя три дня после убийства сенат даровал убийцам амнистию, но принял обтекаемое решение, в котором они, с одной стороны, не объявлялись преступниками, но с другой – не превозносились как патриоты.
Несмотря на амнистию и попытки сената огибать острые углы, взаимная ненависть сторонников и противников убитого диктатора была такова, что скоро вылилась в насилие. Ни в чем не повинный трибун по имени Цинна был буквально разорван толпой, спутавшей его с одним из заговорщиков: части его растерзанного тела разбросали по Форуму. После нешуточных угроз поджечь дома Брута и Кассия оба они покинули Рим, отправившись в те самые провинции, наместниками которых их назначил Цезарь.
Это породило новый вопрос: а насколько законны все произведенные Цезарем назначения? Брут и Кассий называли Цезаря тираном и узурпатором. Но если так, то разве могли сохранять силу его указы и распоряжения, в том числе и о назначении их наместниками?
Теперь противоборствующие стороны ставили под сомнение легитимность буквально каждого акта, изданного любым магистратом. Кому же принадлежала законная власть и по какому праву? Надеявшихся на то, что смерть Цезаря приведет к быстрому, гармоничному восстановлению сенатского правления, ждало горькое разочарование. Рим балансировал на лезвии меча, готовый вот-вот низвергнуться в хаос. После стольких лет разрушения и насилия еще одна гражданская война могла оказаться для него непосильной. Эта перспектива была ужасной, но с каждым днем казалась все более неотвратимой.
Будущее представлялось неопределенным. Чтобы обсудить его, двое наследников Цезаря явились в дом Антония. Однако, похоже, вместо обсуждения будущего они без конца возвращались к тому, что уже стоило бы оставить в прошлом.
Прервал напряженное молчание Октавий:
– Заговорщиков следовало предать смерти немедленно, сразу после совершенного злодеяния. Ты, Антоний, как консул, располагал властью, чтобы арестовать их. Ты мог ввести в действие последний декрет…
– В зале не оставалось сенаторов, чтобы поставить такой вопрос на голосование.
– Даже при этом ты должен был не уносить ноги, а принять все меры против людей, убивших моего отца…
– Если ты считаешь, что это так просто, то ты еще более наивен, чем я думал. И уж конечно, ты – не сын Цезаря.
– Довольно! – заявил Луций. – Вам обоим следует прекратить эту перебранку и заняться тем, ради чего мы встретились: вопросом о Бруте и Кассии. Возможно или невозможно убедить сенат официально провозгласить убийство Цезаря преступным деянием? Кажется, большинство сенаторов склонны подражать Цицерону. Они не желают принимать ни ту ни другую сторону и тянут время, выжидая, как обернутся дела. В настоящий момент амнистия покрывает убийц. Но в любом случае преждевременный захват Кассием и Брутом власти в их провинциях был полностью незаконным. Его следует трактовать как преступление против государства, а это дает тебе, Антоний, как консулу право применять против них все меры, вплоть до военной силы.
– В случае проведения военной операции Цезарь тоже примет в ней участие, – заявил Октавий, уже успевший усвоить манеру двоюродного дяди говорить о себе в третьем лице, к неудовольствию Антония, который заскрежетал зубами. – Войска будут подняты на средства Цезаря. Имя Цезаря привлечет ветеранов. Но чтобы командовать армией на поле боя, я должен быть наделен консульскими полномочиями.
– Это невозможно! – заявил Антоний. – Ты слишком молод.
– Это как посмотреть. Мой двоюродный дядя назначал магистратами людей до достижения ими положенного возраста. Таким образом, прецедент был создан…
– Вот как раз очень важный момент, родич, – встрял Луций. – Все должны видеть, что мы действуем по закону. Любая военная акция должна восприниматься как вынужденная и необходимая. Ни у кого не должно появиться повода заявить, будто мы… – он помедлил, словно не желая даже произносить это слово, – будто мы развязали гражданскую войну из соображений личной выгоды или мести. Мы должны добиться поддержки сената, легионов и народа. Но как? Это вопрос из тех, которые наш дядя Гай решал блистательно.
Луций тяжело вздохнул и обвел взглядом собеседников. Сам он вовсе не тешил себя иллюзиями и не воображал, будто способен заменить Цезаря в качестве вождя. Но чем дальше, тем больше он утверждался во мнении, что ни Антоний, ни Октавий тоже не годятся для этой роли, пусть даже один из них был правой рукой Цезаря, а другой является его приемным сыном. Им с трудом удавалось сохранить мир между собой.
Словно в подтверждение его правоты оба его собеседника заговорили одновременно. Ни один не уступал, оба перешли на крик, и в конце концов Луций закрыл уши руками.
– Марк! Гай! Помолчите и послушайте меня! Вы оба – честолюбивые мужи. Вы оба желаете управлять государством. Ну и хорошо. Боги поощряют честолюбие, особенно в римлянах. Но моя цель, моя единственная цель – отомстить за смерть Цезаря. Все убийцы должны быть объявлены вне закона. Они должны быть загнаны и убиты! Первейшая наша забота – это Брут и Кассий. Я полон решимости поднять оружие против них. Вложите в мою руку меч, и я с готовностью буду служить под началом любого из вас – и под твоим, Марк, и под твоим, Гай. Мне все равно. Но я не верю, что один из вас сможет добиться решения этой задачи без помощи другого. Умоляю вас прекратить пререкаться и хоть на время объединить усилия для достижения общей цели.
Он вперил взгляд в Антония, который в конце концов пожал плечами и кивнул.
Затем он перевел взгляд на Октавия. Тот поднял бровь:
– Конечно, ты прав. Спасибо, родич Луций. Именно таким, четко выраженным чувством цели нам и надлежит руководствоваться. Ну что, Антоний, вернемся к делу?
Разговор, последовавший за этим, был более плодотворным, и Луция радовало, что он смог-таки повернуть его в нужное русло. Однако, присматриваясь к обоим собеседникам, он думал, что его слова были не совсем правдивы. Он сказал, что цель для него – главное и ради нее он готов служить под началом любого из них. Так оно и было, но все же в сердце своем он предпочитал горячего, открытого, жизнелюбивого, хотя порой грубоватого Антония. Возможно, из-за того, что больно уж самолюбив, тщеславен и хладнокровен был его родич Гай. Под началом Антония Луций служил бы с радостью, под началом Октавия – из чувства долга.
Он молил богов, чтобы не пришлось выбирать между ними.
1 год до Р. Х
Луцию Пинарию снился старый, повторявшийся вновь и вновь сон, напоминавший о реальном кошмаре, который ему довелось пережить в далекой юности в мартовские иды.
В этом сне он являлся одновременно и участником, и созерцателем событий, вроде бы осознававшим, что это сон, но неспособным его прервать. Цезарь умер. Огромная толпа собралась, чтобы услышать оглашение его завещания. Весталка достала свиток. Марк Антоний развернул его и начал читать. Хотя Луций стоял в первых рядах толпы, он не мог расслышать упоминавшихся имен – уши его заполнял гомон волнующейся толпы, подобный шуму морских волн. Он и рад был бы призвать окружающих к молчанию, но не мог открыть рот и вымолвить хоть слово.
