Юрий Герман - Россия молодая. Книга вторая
— Ишь — солдат поставили! — угрюмо заметил Долгоруков. — На всякий случай господа датские министры позаботились…
— Народ здесь чествовал нас чрезвычайно! — сказал Иевлев. — Истинно с открытою душою…
— То народ, а то министры, — перебил всердцах Долгоруков. — Министров здесь фунтами покупают…
Свинцовый гроб с телом Андрея Яковлевича Хилкова, протомившегося в плену девятнадцать лет, везли на пушечном лафете, запряженном вороными конями. Всадники в черных скорбных одеждах, в шлемах с черными перьями, в черных латах сопровождали гроб, держа в руках по опрокинутому погасшему факелу. Легкий теплый ветер трепал плюмажи, флажки и знамена, нес запах водорослей, запах близкого моря.
Медленно били барабаны, торжественно пели горны, трубили трубы.
Советник посольства — тоже в черном платье — нес на бархатной подушке сверток, перевязанный бечевкой и запечатанный красным сургучом. То был труд умершего Хилкова, его история России. Еще несли на подушке перо, пожелтевшее и сломанное, которым писал Андрей Яковлевич, и простую чернильницу, которая сопровождала его в длинных странствиях по шведским тюрьмам.
Когда тяжелый свинцовый гроб поднимали на шканцы «Гавриила», Пустовойтов махнул платком. Матросы разом ударили из ружей, загремели пушки эскадры и все датские береговые батареи. Сильвестр Петрович с Рябовым покрыли гроб русским флагом, четыре матроса встали в почетном карауле.
— Вот и домой собрали Андрюшу, — сказал Долгоруков, оправляя складки флага. — Отстранствовал свое, отмучился…
К Иевлеву подошел старик, капитан над портом, заговорил по-датски:
— Получил я, господин вице-адмирал, вернейшие известия: флот адмирала Норриса покинул воды Ботнического залива и нынче крейсирует невдалеке от наших берегов. Стоит ли вам уходить нынче? У него более сорока вымпелов, под вашим командованием всего три корабля. Пути господни неисповедимы…
— Флот Норриса неподалеку, да и наш Балтийский, я чаю, не спит! — громко сказал Долгоруков. — В недавнее время был близ Аландских островов: и линейные корабли и иные прочие суда под андреевскими флагами видел своими глазами, всласть полюбовался. Нет, сидеть здесь более не к чему, погостевали — и к дому пора.
Вечером русская эскадра, воспользовавшись попутным ветром, снялась с якорей и ушла в море. В адмиральской каюте Сильвестр Петрович и Долгоруков при свете свечей разбирали листы рукописи покойного Хилкова и устало переговаривались. Было слышно, как на баке поют матросы. Василий Лукич говорил мечтательно:
— Ей-ей, словно сон снится: будто дома.
— До дома еще неблизко.
— Как неблизко, когда нашу песню поют!
И тонким голосом подпел:
Одеялышко — ветры буйные…
— По сим страницам видно, как ему, бедняге, писалось! — сказал Сильвестр Петрович. — Смотри, Василий Лукич, — сажа, копоть, вишь, как измазано. Воск капал…
Бережно держа в руках лист бумаги, Сильвестр Петрович прочитал вслух:
«В двадцать седьмой день июня под городом Полтавою от царя Петра Алексеевича, который сам в своей персоне тогда войском командовал, король шведский прогнан и войска его поражены, где их множество побито…»
Долгоруков подперся рукой, приготовился слушать дальше. Окна на галерею адмиральской каюты были открыты, там неспокойно, грузно ворочались волны Балтики. Сильвестр Петрович читал лист за листом, ровно шумело море, перекликались вахтенные, били склянки, матросы под короткий треск барабанов меняли караул у гроба Хилкова.
«Сколь велик урон претерпели тогда шведские войска, — читал Сильвестр Петрович, — которые уже всякое могущество на свете ни во что не ставили и всех королей от престолов отставить сильны были…»
Василий Лукич прошептал себе под нос:
— Было, было! А вскоре что будет? Ах, не заносись, не заносись, лопнешь…
— Что? — спросил Иевлев, не расслышав.
— Ничего, дружочек, читай далее, — сказал Долгоруков. — На чужбине будучи один, приобвык сам с собою говорить… Читай.
«В полон взято девятнадцать тысяч человек, между которыми были генерал фельдмаршал Рененшильд, граф Пипер, генерал Левенгаупт… Того ж году в декабре месяце турецкий султан Ахмет по навождению короля шведского, который сидел в Бендере…»
— Вот кто турку глупого учит. — опять перебил Долгоруков, — вот кто его зловредностям первый потатчик.
Иевлев опять стал читать, Долгоруков еще раз перебил:
— Ты-то сам в Швеции высаживался?
Сильвестр Петрович кивнул:
— И возле Стокгольма в городке Грин с десантом, и еще в городках Остгаммер и Орегрунд. Был и при генерал-адмирале Апраксине в семи милях от самого Стокгольма, городок там именем Ваксгольм…
— Не понравилось шведам?
— Чего ж доброго! — улыбнулся Сильвестр Петрович. — Убытков им на двенадцать миллионов.
— То-то взвыли богатей шведские, — сказал Василий Лукич. — То-то разохались. Да ништо, скоро конец, скоро. Кабы не англичанка, давно бы все решили…
Ранним утром на флагманском корабле смотровой матрос с марса закричал:
— Корабли на правой раковине!
Егор Пустовойтов посмотрел в зрительную трубу и шепотом выругался: наперерез шла мощная эскадра. Сильвестр Петрович поднялся на ют, взял у Пустовойтова трубу и сразу понял беду: эскадра была английская, адмирала Норриса; в окулярах медленно прошел авангард, потом кордебаталия, потом замыкающие суда арьергарда. Было видно, как английские матросы взбираются по вантам, как артиллеристы открывают пушечные порты. Не торопясь, сдерживая волнение, Сильвестр Петрович прочитал флажный сигнал. Англичане предлагали сдаться без пролития крови.
— Отвечать? — спросил Пустовойтов.
— Отвечай, господин капитан: «Ясно вижу».
Кают-вахтер принес Сильвестру Петровичу мундир, шпагу, портупею. Одеваясь, Иевлев прочитал новые сигналы англичан: «К бою иметь полную готовность, милость божья с нами!»
— Трудное дело, — сказал Егор. — Ишь, сколько у них вымпелов.
— Трудненько, да ничего не поделаешь, — задумчиво ответил Сильвестр Петрович, всматриваясь в маневры английских судов: теперь они шли строем баталии. — Ничего, брат Егорушка, не поделаешь! — повторил Иевлев и другим — твердым, адмиральским голосом приказал поднять стеньговые флаги, означающие: «К бою готов!»
Егор положил руку на эфес шпаги, закричал громко:
— Готовить корабль к бою! Боевую тревогу! Брамсели долой, фок и грот на гитовы!
Мелко, с раскатистым треском ударили барабаны, запели сигнальные горны, засвистели боцманские дудки. Сзади к Иевлеву, запыхавшись, подошел Долгоруков, спросил:
— Англичане?
— Они, Василий Лукич. Думаю, драться будем.
— А как же не драться, коли они лезут! Да ты что на меня глядишь? Нет, дружочек, нынче я не дипломат, а русский человек, крещенный Васькой и обиды не терпящий. Драться так драться!
Пустовойтов опять громоподобно крикнул:
— Господа офицеры, на ют к вице-адмиралу!
Офицеры собрались мгновенно. Все уже успели по-парадному одеться для боя: мундиры с шитьем, треуголки с кокардами, перчатки, шпаги. Сильвестр Петрович оглядел молодые лица, заговорил, отрывая слова:
— Судари мои, офицеры Российского корабельного флота! Адмиралу Норрису нестерпимо то, что мы возвернули себе наше море, для того идет он на нашу эскадру боем. Внукам нашим ведомо станет, кто сие воровство начал, кто добрый мир порушил, кто кровь пролил. Наше же дело биться, как присягали. Для того приказываю: пушечную пальбу не открывать до сближения на пистолетный выстрел. Стрелять будем орудиями обоих бортов, прорежем строй противника, сцепимся на абордаж, и ежели суждено нам погибнуть, то пойдем на дно не одни, а с сими проклятыми ворами, дабы из первой же баталии поняли они, собачьи дети, каково непросто на русских руку заносить. По местам! Ура!
— Ура! — подхватили офицеры.
— Ура! — понеслось по шканцам, по шкафуту, по батарейным палубам.
Корабли шли теперь медленнее, словно настороженные, готовясь к решительной схватке. Пушкари вынимали пробки из стволов орудий, пушечная прислуга скорым шагом носила картузы с порохом, ядра, мочила швабры, чтобы тушить ими искры, притирать рассыпанный порох, матросы скатывали палубу водою в опасении пожара. Под свистки боцманов, барабанный бой, под звуки рожков и горнов матросы с абордажным оружием — с тесаками, с топорами, с крючьями и шестами — расходились по местам, марсовые взбегали по вантам, придерживая тяжелые сумки с гранатами, мушкеты, ружья.
Рябов неторопливой, валкой походкой поднялся на шканцы, плечом оттер матроса от штурвала, сказал Пустовойтову:
— Покуда постою здесь, господин капитан.
Пустовойтов кивнул, взглядом следя за фитильными, которые бегом понесли к орудиям горящие фитили в совках. Комендоры пригнулись к пушкам, фитильные застыли, ожидая команды. С торжественно взволнованными лицами неподвижно стояли навигаторы, у каждого в руке был тесак для абордажного сражения. С ними вместе ждал начала боя молодой Рябов, сжимая в ладони эфес шпаги.
