Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы
Пенкальская, держа руку под столом, продолжала напряженно сидеть. Ее лицо приняло безразличное выражение.
— В Польше есть города и земли, — продолжал Рокоссовский, прикурив следующую папиросу, — где каждый камень, каждая травинка, каждое оставшееся в живых дерево дышат болью минувшей войны. Я при тебе хочу задать себе два вопроса и постараюсь на них ответить. Что случилось на исходе лета 1944 года? Почему восставшая Варшава обрекла себя на унижение, и кто в этом виноват? — Рокоссовский посмотрел в окно, остановился и, повернувшись к Пенкальской, продолжал: — Так называемый план «Буря» и основные его положения были разработаны штабом Армии Крайовой к исходу ноября 43-го года. Общий замысел этого плана — после выхода Красной Армии на границу довоенной Польши в немецких тылах должно было начаться мощное вооруженное восстание, поддерживаемое воздушным путем из Англии. Предполагалось — заставить гитлеровцев, находящихся в Польше, добровольно сложить оружие и отступить за созданный Армией Крайовой барьер, отделяющий немцев от Красной Армии.
— Это ваша советская пропаганда! Это ложь! — вспылила Пенкальская.
Рокоссовский молча подошел к сейфу, порылся в бумагах и достал нужную папку.
— Вот что говорится в рапорте от 14 июля 1944 года, — продолжал он, подойдя к столу. — На имя председателя комитета по делам обороны генерала Сосновского одним из руководителей восстания Бур-Комаровским: «Бездеятельность Армии Крайовой с момента вступления на наши земли Советов может привести к тому, что сторонники встретят их хлебом и солью и не будет никаких препятствий для фальсификации воли народа и создания Советской республики». — Рокоссовский глянул на чуть присмиревшую Пенкальскую, положил папку на стол и продолжал дальше: — Роковую роль, Зосенька, в надвигавшейся драме сыграли жесткая установка руководства Армии Крайовой на максимальное ограничение контактов с командованием Красной Армии, переоценка масштаба возможности помощи со стороны западных союзников и преступная недооценка сил фашистов.
Вероятно, под влиянием доводов маршала на лице Пенкальской появилось внимательное, вдумчивое выражение.
Рокоссовский снова взял в руки документы.
— Вот что говорилось о взаимодействии с Красной Армией. Послушай, что говорится в приказе Главного командования Армии Крайовой от 12 июля 1944 года:
«Командиры АК ведут как можно больше боевых действий против немцев самостоятельно, не прибегая к скорой связи с советскими войсками».
— Мне можно папиросу? — вздрагивающими губами спросила Пенкальская.
— Извини, я не догадался, — он подошел к столу, положил перед Зосей пачку папирос и зажигалку.
Она взяла папиросу, прикурила:
— Что ты еще можешь сказать?
— Известный закон войны, — Рокоссовский сел за стол министра, — за головотяпство командиров расплачиваются солдаты.
— Но почему российские войска остановили наступление на Варшаву и дали возможность гитлеровцам уничтожить восставших? — спросила Пенкальская. В ее голосе чувствовалось нетерпение. — Это была воля Сталина? Да? Его приказ?
— Эту ложь подкинуло руководство Армии Крайовой, чтобы оправдать свой авантюризм, — ответил Рокоссовский, устремив взгляд на собеседницу. — Правда же состоит в том, что наши войска, неся большие потери, рвались к сражающейся Варшаве. Мы пытались взять город в лоб, но эта попытка оказалась абсолютно безнадежной. Наши войска вынуждены были перейти к обороне.
Пенкальская снова закурила и после некоторого молчания холодно, с чуть заметным оттенком презрения в голосе сказала:
— Повстанцы погибали не только от зверств фашистов, но и от недостатка продовольствия и оружия. Почему вы им не оказали помощь?
— Это еще одна ложь руководства Армии Крайовой, — Рокоссовский показал Пенкальской справку, где были изложены все данные по самолетовылетам 1-го Белорусского фронта и количеству продовольствия и оружия, заброшенных повстанцам.
Пенкальская протянула маршалу документы и, облизывая сухие губы, трагическим взглядом посмотрела ему в глаза.
— Прошло более пяти лет, но, к сожалению, ложь удивительно живуча. — Рокоссовский снова сел напротив Пенкальской. — Мне кажется, Зосенька, что твое горе кто-то использует в своих корыстных целях. Этим людям, в сущности, наплевать на твою жизнь.
Пенкальская замерла, затем, глядя испуганными глазами на Рокоссовского, достала из-под стола пистолет, дрожащими руками положила его на стол и горько заплакала.
Рокоссовский поднялся, взял пистолет, разрядил его и положил в сейф. Он подошел к графину, налил стакан воды.
— Выпей, пожалуйста, тебе станет легче.
Она опорожнила стакан и подняла заплаканные глаза на спокойное лицо Рокоссовского, заглянула в его голубые глаза, и ей на миг показалось, что перед ней все тот же юноша Константы, который уходил из города Груеца в русскую армию. Она до сих пор помнила его слова и прощальный поцелуй. Она смущенно, будто стыдясь того, что она намеревалась сделать, сдавленным голосом проговорила:
— Константы… ведь мы когда-то были молодыми. — В ее глазах стояли слезы, руки, лежавшие на столе, нервно вздрагивали. — Да, Константы, ты помнишь?.. Помнишь?
— Да, Зосенька, помню, мы были с тобой молоды.
Пенкальская тяжело поднялась, вытерла платком слезы, чуть приободрилась, вышла на середину кабинета и упавшим голосом произнесла:
— Я готова. Звони в полицию.
— Зосенька, никуда я звонить не буду, — подошел к ней Рокоссовский и, ласково улыбнувшись, сказал: — Все это останется между нами во имя нашей первой любви.
— Константы, спасибо… Ты… Ты такой же, как и прежде, — сказала она, глядя на Рокоссовского благодарными глазами.
Маршал проводил Пенкальскую до выхода из здания министерства обороны, как ни в чем не бывало, поцеловал ей руку и вернулся в свой кабинет.
По настоянию Рокоссовского уже через пять дней был решен вопрос об удовлетворении его просьбы об уходе в отставку с поста министра обороны Польши.
Глава шестая
Возвратясь в Москву, Рокоссовский получил просторную квартиру в центре столицы на улице Грановского и — не было бы счастья, да несчастье помогло — сумел собрать под одну крышу всю свою семью: жену, дочь, ее мужа и своего любимца — внука Костю, который был теперь для него источником тепла, ласки и душевного отдыха.
Итак, в ноябре 1956 года шестидесятилетний маршал Рокоссовский вернулся на службу в ряды Советской Армии, занимая должность заместителя министра обороны СССР, а вскоре — командующего Закавказским военным округом.
Назначение полководца Рокоссовского командующим этим округом в период резкого обострения напряженности на Ближнем Востоке, вызванной англо-французско-израильской агрессией против Египта, было воспринято во всем мире однозначно: подтверждение решительной позиции Советского Союза в этом конфликте и готовность к защите страны, подвергшейся агрессии.
После стабилизации положения в этом регионе маршал был назначен на новую ответственную должность — Главного инспектора Советской Армии.
Оснащение Вооруженных Сил СССР ядерным оружием поставило Главную инспекцию перед лицом многих принципиально новых проблем. Имея громадный опыт управления войсками, Рокоссовский принимал непосредственное участие в решении вопросов в области теории боевой подготовки, оперативно-тактического искусства, в решении проблем военных действий с применением ядерного оружия.
Время возвращения Рокоссовского в Москву совпало со сложным процессом осмысления недавнего прошлого. Шла шумная кампания по борьбе с культом личности Сталина, начатая по инициативе Н. С. Хрущева на Двадцатом съезде партии. И, как всегда, маховик пропаганды, раскрученный партией, с таким же буйством и рвением разоблачал культ личности, с каким его и создавал.
После обеда, в один из выходных дней, когда Рокоссовский сидел в своем кабинете, просматривая газеты и журналы, раздался телефонный звонок. Звонил заведующий отделом ЦК КПСС Пономарев Борис Александрович и просил дать ему аудиенцию. Он в вежливой форме изъявил желание не откладывать встречу в долгий ящик и обещал, если это будет удобно, через полчаса быть у Рокоссовского.
Маршал встретил заведующего отделом ЦК КПСС у подъезда, провел его в дом. Пономарев, пожилой, худощавый, с седеющими щетками-усиками, небольшого роста, был в хорошем расположении духа. Он был крайне вежлив с Рокоссовским, сказал несколько любезных слов жене, четырехлетнего Костю, который поминутно болтал и прыгал по комнате, как мячик, даже погладил по светлой головке.
— Зачем ты прилепил к носу волосы? — бесцеремонно спросил тот, глянув на незнакомца.
