Дэвид Вейс - Возвышенное и земное
72
В сентябре Констанца легко родила сына, и Вольфганг был несказанно счастлив. Траттнер принял приглашение стать крестным отцом младенца, которого в его честь нарекли Карлом Томасом.
Наступившее в его жизни благополучие Вольфганг решил отпраздновать: снял более поместительную и нарядную квартиру на Гроссе Шулерштрассе, не посоветовавшись с Констанцей, чтобы она не отговорила его, испугавшись высокой платы.
Как только задаток был внесен, он предложил ей посмотреть новое жилище.
– Совсем недалеко! Два шага от собора св. Стефана. Место прекрасное, в самом центре Вены, и, я знаю, квартира тебе понравится не меньше, чем мне. – Они шли мимо собора, и он добавил: – Здесь у нас будет окружение получше.
Констанца с ним не согласилась. Гроссе Шулерштрассе оказалась уже и грязнее улицы Грабен, где они жили прежде. Не нравились ей и огромные булыжники мостовой – их улица была вымощена куда лучше. Тяжелая парадная дверь открывалась с трудом. Вестибюль маленький, темный, скудно освещенный мерцающим светильником. Крутая лестница соединяла пять этажей, а если посмотреть вверх, можно увидеть кусочек неба – он показался ей совсем крохотным, всего ярд в ширину и пять ярдов в длину. Где же солнце и свет, что так расхваливал Вольфганг? Он просто дал увлечь себя собственной фантазии!
– Обопрись на меня, если устала, – сказал он. – Здесь всего десять ступеней. – И указал на лестницу, ведущую на первый этаж. – А затем будет каменный карниз, где можно присесть и отдохнуть. Еще три ступени и потом всего лишь десять.
Констанца хорошо знала любовь Вольфганга к числам – еще в детстве он обожал пересчитывать ступени, но как ни считай, а подниматься на двадцать три ступеньки все-таки пришлось; раздраженной Констанце подъем показался бесконечным.
– Я снял второй этаж, – сказал Вольфганг, – знаю, как ты не любишь ходить по лестницам, особенно когда беременна.
Две спальни, выходящие окнами на Домгассе и Блютгассе, – что ж, это удобно, подумала она, но от чего тут приходить в восторг?
– А где же кухня? Столовая?
– Вот они объединены вместе. – Вольфганг показал небольшую комнатку с плитой и полом из красного камня. – Почти как унтерсбергский мрамор, мой любимый. С той лишь разницей, что доставить его из Зальцбурга стоит слишком дорого.
– Это тебя и вдохновило? – насмешливо заметила Констанца.
Вольфганг озорно улыбнулся и провел жену в гостиную. Красивая гостиная Констанце понравилась.
– Теперь мы сможем устраивать настоящие приемы! – воскликнул он. – Посмотри на окна! Правда, чудесные? Очень люблю высокие, большие окна!
– Но сколько все это стоит?
Движением руки он отмел ее вопрос и распахнул двери музыкальной комнаты.
Стены здесь были облицованы итальянским мрамором, над входом подымалась великолепная мраморная арка, а потолок украшала замечательная лепка – такую Констанца видела впервые. В центре потолка было панно с изображением Венеры весьма пышных форм, вокруг богини резвились изящные нимфы и купидоны.
– Вольфганг, сколько придется платить за эту квартиру?
– Двести сорок гульденов за полгода. Она с испугом сказала:
– Четыреста восемьдесят гульденов в год! Больше, чем ты зарабатывал за целый год в Зальцбурге. Через несколько месяцев мы снова влезем в долги. Нам не следовало уезжать из Траттнер Гофа. Там мы платили всего сто пятьдесят гульденов в год.
– В этом году я уже заработал две тысячи гульденов. Тебе нравится наше новое жилище?
Что проку жаловаться, подумала она, Вольфганга все равно не переделаешь. Возможно, он и прав. На предстоящую зиму намечалось еще больше концертов по подписке, и все места были распроданы заранее.
Она нежно прильнула к нему, и он решил, что доводы его оказались убедительными.
– Вот увидишь, Станци, мы будем здесь очень счастливы.
Вольфганг гордился своей музыкальной комнатой, она доставляла ему столько радости. Он давно уже приучился работать в любых условиях, но всегда тосковал по простору, свету и удобствам и теперь, обретя все это, испытывал огромный прилив сил.
Четыре фортепьянных концерта, написанные весной, были так восторженно приняты публикой, что Вольфганг начал писать еще два, работая над обоими одновременно. Для разнообразия он стал сочинять еще два струнных квартета и несколько сонат для фортепьяно.
Постепенно в новой квартире обнаруживались все большие преимущества. Выходя из парадных дверей и пересекая Домплац, оказываешься прямо у собора св. Стефана – это всего несколько минут ходьбы. Если же идти по Блютгассе, то, свернув через квартал направо, оказываешься возле дома тевтонских рыцарей, где его когда-то спустили с лестницы. Как давно все это было, с тех пор прошла целая вечность! И еще ему доставляло удовольствие следить, как солнце поздним утром медленно передвигается в окне, его спальни. По солнцу он определял время, возле окна спал, хотя Констанца и считала это непонятной прихотью. Как только луч солнца заглядывал в окно, Вольфганг знал: пора вставать, иначе не выполнишь задуманного на сегодняшний день. С тех пор как доходы увеличились, он сократил число учеников. Теперь он больше спал, не так изматывался и снова чувствовал себя молодым и полным сил.
Констанца спустилась вниз набрать воды из колодца – служанке был дан строгий наказ ни на минуту не оставлять ребенка одного. И когда во дворе она зашла в уборную, представлявшую собой просто яму, а затем умылась холодной колодезной водой, то почувствовала, как их новое жилище понемногу утрачивает в ее глазах часть своего очарования. Она не была избалована, но здесь, в этом доме, где такие прекрасные комнаты, все должно быть иначе. Пусть другие шутят на сей счет, а ей в подобные моменты становилось очень жаль себя.
Сегодня, как обычно в холодную погоду, Констанца вымыла лицо и руки, а потом поставила в таз ноги – вода не должна пропадать зря, – но вся мыться не стала. Трудно себе, представить, но ей не удастся даже помыться как следует, пока не вернутся теплые дни, когда можно будет ходить к Дунаю, – а до этого еще много месяцев. Умывшись, Констанца слегка подушилась и немного воспрянула духом. Вернулся домой Вольфганг и поцеловал ее долгим и жарким поцелуем. Вид у Вольфганга был возбужденный.
– Ван Свитен хочет представить меня Иосифу Гайдну. Гайдн сам выразил желание со мной познакомиться. Вот это честь, Станци! – Он схватил жену за руку и закружил ее в танце по гостиной.
Входя в дом ван Свитена в воскресенье вечером, когда намечена была встреча, Вольфганг испытывал душевный трепет. Гайдн может оказаться вторым Глюком или Сальери, хотя как композитор он намного выше обоих; Гайдн может отнестись к нему враждебно, с тайной завистью, к тому же Гайдну уже пятьдесят два и он вправе смотреть на него как на не по годам развитого мальчишку. Вольфганг придумывал множество причин, по которым они могли друг другу не понравиться.
Ван Свитен представил композиторов друг другу с такой торжественностью, словно они были важными персонами, и объявил: этот вечер принадлежит исключительно им троим. Напыщенный тон барона чуть не рассмешил Вольфганга. Но у Гайдна был очень торжественный вид, и Моцарт, не желая его обидеть, тоже посерьезнел. Перед ним стоял человек немного выше его ростом, с продолговатым, изрытым оспинами лицом, большим носом и выдающимся вперед подбородком; строгие карие глаза смотрели задумчиво, одет Гайдн был элегантно, в подобающий случаю коричневый камзол, на голове – простой пудреный парик.
У Моцарта пухлые щеки, отметил Гайдн, нос и подбородок скорее округлые, чем острые, и ростом он совсем мал; великолепный лоб и живой, одухотворенный взгляд.
Они молча стояли друг перед другом, и вдруг Моцарт нетерпеливо воскликнул:
– Господин Гайдн, я так давно хотел с вами познакомиться!
– Неужели? – Гайдн, казалось, был удивлен. – Так ведь и я тоже.
Оба весело рассмеялись, и каждый про себя подумал: искренне ли это?
– Мне хотелось поблагодарить вас за то, что вы сделали для моего брата, – добавил Гайдн.
Вольфганг небрежно отмахнулся, пустяки – это доставило ему удовольствие.
– Поступок чрезвычайно великодушный, и музыка просто чудесная. Архиепископ, должно быть, дурак набитый, раз не сумел распознать ваше сочинение.
– Дураки бывают разные, господин Гайдн. Архи-буби самый скверный тип дурака. Барон не говорил, как я мечтал с вами познакомиться? Я давний поклонник вашей музыки. – Гайдн молчал, и Вольфганг почувствовал себя неловко: не слишком ли он навязчив со своей любезностью?
А Гайдн не знал, что сказать. Он не привык доверять комплиментам, чаще всего они просто смущали его. Но в музыке Моцарта ему слышались отголоски собственной музыки, а разве это не самый большой комплимент? Да кроме того, почти все моцартовские вещи, с которыми он был знаком, Гайдну чрезвычайно нравились.
