Дмитрий Ерёмин - Юрий Долгорукий (Сборник)
- Отец твой - дружинник Емец. Слепой, у воеводы Войтишича служит. Верно?
- Ну, верно.
- Сестра Ойка.
- Не трожь сестры.
- Расскажи, когда и как ты выехал из Киева.
- Сел на коня, да и поехал.
- Не на коня. У тебя было два коня.
- Ну, два.
- Когда выехал?
- Разве вспомнишь? Было тепло. Вот и всё.
- Знаешь про убийство князя Игоря?
- Так ему и надо.
Дулеб чувствовал, что спрашивает не так и не о том, что нужно. Он так много раз мысленно представлял себе течение событий в тот августовский день в Киеве, что они уже ему словно бы надоели, что ли, он как-то утратил вкус к расспросам, всё ему опостылело ещё с той минуты, когда они допросили Сильку. И ничего из этого допроса не вышло. Теперь подтверждалась для него та истина, что человек, который постоянно направляет мысль в одну сторону, менее всего способен показать события так, как они происходили на самом деле. Собственно, Дулеб и не допрашивал Кузьму, не ловил его на неправде, как это пытался сделать Иваница, - он просто сам подсказывал ему ответы, всё больше и больше удивляясь самому себе и в то же время будучи не в состоянии что-либо поделать с собой.
- Сказано о тебе, что ты убил князя Игоря, - неожиданно для всех, а более всего для самого себя сказал Дулеб.
- Го-го! - коротко хохотнул Кузьма.
- А помогал тебе монах Силька, хорошо ведомый тебе.
- Го-го! - снова последовало в ответ.
- И вот ты должен доказать, что не убивал, если не чувствуешь себя виноватым.
- Го-го!
- Послушай моего совета, лекарь, - заметил, улыбаясь, Берладник. Сначала слушай обвинённого обоими ушами. Когда же станешь обвинять его, то и тогда слушай его хотя бы одним ухом, не только свой голос.
- Что же слушать? Он не отвечает.
- Он смеётся.
- Го-го! - хохотнул снова Кузьма. - Могу и ещё.
- А ежели я позову сюда Сильку и он подтвердит то, что я сказал? пригрозил Кузьме Дулеб.
- Не будь дураком, лекарь, если ради этого ты добирался сюда из Киева, то возвращайся назад, пока не поздно. Пугаешь меня Силькой? Круглоголовым? Да он костра не может разжечь, а то чтобы человека убил? Да ещё князя?
- Силька также под подозрением, как и ты. Обвиняют вас в Киеве воевода Войтишич, твой отец, а также игумен Анания. Что скажешь? Они называют тебя убийцей князя.
- Отец слепой, его не трожь. Человек он несчастный. Войтишич - старый негодяй. Игумен же, видать, сам и убил князя.
- Игумен - святой человек, - сурово предупредил князь Юрий. - О нём помолчи.
- Не буду молчать! Потому как он подговаривал и меня к этому делу. Знал, что сердит на князя за Ойку, звал в свои монастырские палаты, обещал все: золото, девок. А я упёрся: зачем оно мне, ежели от того князя одна лишь борода осталась. Тогда он вытолкал меня из Киева. Коней дал, гривну княжескую. Расхваливал меня, что превзошёл я отца своего в бросании копья.
- Должен знать, что награждают не даровитых, а покорных, - вмешался Долгорукий, который до сих пор молча отхлёбывал своё просяное пиво.
Кузьма взглянул на князя и умолк после его слов, будто поперхнулся.
- Слушаем тебя, - негромко промолвил Дулеб, но Кузьма и ухом не повёл.
Уставившись в столешницу, сидел насупленный, рябоватое лицо побагровело, стало медно-красным, дышал тяжело, потом внезапно трахнул огромным кулаком по столу, однако и после этого не произнёс ни слова.
- Мы подскажем, ежели хочешь, - снова сказал Дулеб.
- А чего ждать?! - рявкнул Кузьма. - Чего ждать? Сказал же? Девок мне обещал! Девок! Потому как в Киеве кто на такую харю взглянуть захочет? Киевлянкам подавай красавцев, да боярских сынков, да…
Его никто не прерывал, никто не сказал, что и суздальчанки, наверное, такие же, но только в представлении людей, которые никогда не испытали женской любви. Потому что лишь женщина готова отдать всё для своего избранника, лишь женщина решается сочувствовать тому, от кого отвернулись и люди и бог, она может целовать ноги повешенному, несмотря на угрозы смертной казни, может украсть и похоронить казнённого, пойти на подвиг, на унижение, на смерть ради любимого, ибо женщина живёт любовью.
Но перед ними сидел человек, который не знал, что такое женская любовь, не таил в душе никакого целомудрия, за которое могли бы его полюбить, и, изверившийся до предела, злился на самого себя, на всех счастливых и красивых, на тех, кому доступно всё на свете, на игумена Ананию, который тяжко обидел его, открыто пообещав девку, тем самым признав полнейшую неспособность Кузьмы найти в жизни то, что все находят сами, без помощи. Он злился, наверное, и на князя Юрия, который так неосмотрительно бросил своё замечание относительно награждения покорных, ибо, хотя обладал душой непокорной, одновременно знал, что мог сломиться, мог поддаться на уговоры игумена, а если и не поддался, то лишь из упрямства, ведь вскорости позволил спровадить себя из Киева за каких-то там двух коней и гривну.
- Когда вы с Силькой переехали мост? - спросил Дулеб, чтобы оторвать Кузьму от неприятных воспоминаний.
- Мост? Какой мост? - очнулся тот. - Я про игумена ещё не закончил, а ты со своим мостом…
- Про игумена всё уже… Не надо. Ты встретился перед мостом через Днепр с незнакомым тебе монашком, с ним переехали мост. Когда это было? О какой поре?
- Мост? А мы и не переезжали его.
- Как же вы перебрались через Днепр с конями?
- Мост был закрыт ещё. Тогда я начал стучать в ворота и кое-что пообещал мостовикам. Рано было, потому и не пускали. Ну, допустим, платы не дал, показал гривну, пустили так.
- Про Сильку что ведомо?
- А ничего. В дороге малость там говорили. Книги переписывал у Анании. Никчёмный человек. Зайца боялся.
- Ну, так, - Дулеб весь напрягся, готовясь спросить о самом главном. - Скажи, Кузьма, если хочешь и можешь, ещё такое. Силька открылся перед тобой, куда должен пристать здесь, в Суздальской земле?
- Открылся? Он спал и видел, как пробирается к какому-то там князю Андрею переписывать книги.
- Князь Андрей - я, - подал голос сын Долгорукого.
Кузьма равнодушно взглянул на него, но, видимо, что-то шевельнулось в его душе или же он просто считал, что уже и так много грубостей наговорил, проявляя пренебрежение ко всем этим князьям и их прихвостням, поэтому добавил:
- Хвалил он тебя, княже, что охочий к книгам вельми и любишь таких людей, как Силька. Люди они и никчёмные, но уж коли любишь, то, может, и верно делаешь. Потому как Силька добрый и быстрый разумом. Пуглив только…
- А ещё, - Дулеб спрашивал таким бесцветным голосом, что даже сам удивлялся. - Силька к князю Андрею сам порывался или же кем-то подослан был?
- Как же сам, если у игумена перед этим переписывал книги? Анания и послал его. Дал коня, припас на дорогу и вытолкал. Езжай и пробирайся к князю Андрею. Может, ты, княже, просил себе такого человека. Откуда я знаю.
- А ты?
- Я? Сказал уже.
- Ты куда должен был пристать? Говорил тебе игумен?
- Я же не Силька!
- А всё-таки. Что говорил игумен, выпроваживая тебя?
- Говорил, чтобы ехал к князю Юрию, в дружину.
- Почему же не приехал? - улыбнулся Долгорукий. - И вышло теперь так, что не ты меня искал, а я тебя.
- Как в притче о заблудшей овце, - насмешливо заметил князь Андрей. Радуйтесь со мною, потому что я нашёл овечку мою потерянную…
- А зачем мне князь? Я не овечка. Наслышался про берладников много див, вот и рванул сюда! Тут, правда, долго человека проверяют, способен ли он на что-нибудь, но я прошёл всё. Уж ежели я не способен, так кто же тогда!
- Хорошо, Кузьма, благодарение тебе за правду. Ещё одно. Игумен обещал что-нибудь, если удастся тебе стать дружинником самого князя Юрия?
- Ну… - Кузьма снова задышал тяжело и быстро, - то же самое обещал, что и в Киеве… Сказал, что милости его всюду найдут человека…
- Гнев тоже?
- Что гнев?
- Найдёт человека.
- Меня уж теперь никто не найдёт! А на того игумена-доходягу с его щедротами я чихать хотел!
- Покупают всегда тех, кто может услужить и бесплатно, - снова подал голос Долгорукий. - Настоящие противники не продаются.
Тогда вмешался князь Андрей.
- Пускай поцелует крест, - сказал он про Кузьму. - Пускай поклянётся, что говорил нам правду.
- А, нужно ли? - спросил Долгорукий.
- Отче, что молвишь? Про крест святой - такие слова?
- Не про крест, а про Кузьму. Нужно ли ему целование?
- С самим чёртом поцелуюсь! - воскликнул Кузьма. - А не верите, так и не нужно. Княжеской веры никогда не искал.
- Придержи язык! - мрачно посоветовал ему князь Андрей.
Берладник наполнил чашу, придвинул к Кузьме:
- Выпей.
- Здоровы будьте, - сказал тот и опрокинул питье одним духом. - Мне уходить?
