Рихард Дюбель - Наследница Кодекса Люцифера
По его щеке побежала слеза. Он вцепился в палец Александры.
– Они нашли меня, когда битва закончилась. Между мной и императорскими кавалеристами упало пушечное ядро, снаряд, о котором я до сегодняшнего дня не знаю, с какой стороны он прилетел. Ядро отскочило от земли и попало в мою лошадь, и разорвало ее на клочки, а я не получил даже царапины. Меня с силой швырнуло в сторону, и когда я упал, то потерял сознание. Потом мне пришлось расспрашивать других о том, что произошло, и собирать сведения в кучу: я совершенно ничего не помнил. Это просто чудо, что они вообще нашли меня. Альфред вытащил меня из-под груды тел. Я, должно быть, был с ног до головы покрыт кровью и ошметками лошади, и все думали, что я мертв, мертвее не бывает. Груда тел – вот все, что осталось от наших рейтаров. Я все-таки догнал их. Я так никогда и не узнал, как мне это удалось, – только вот я все равно опоздал. Они погибли. Все.
– А король?
– Он так и не добрался туда, куда хотел. Наверное, те всадники, рядом с которыми я оказался, были всего лишь арьергардом большего эскадрона, и он прошел между королем и нами. Таким образом, король, Лёйблфинг и Йонссон оказались отрезаны от всех и окружены врагами. Я не думаю, что кирасиры знали, кто стоит перед ними, понимали только, что это враг. Я также не думаю, что он осознавал, где находится. Он был так близорук, а туман снова так сгустился, что он, видимо, только и разглядел каких-то всадников, решив, что мы все бросили его на произвол судьбы, что мы позволили ему скакать на врага в полном одиночестве… Мы ведь всегда были рядом с ним, с тех самых пор, как покинули родину…
– Самуэль…
Самуэль поднял голову и вытер глаза. Откашлялся.
– Тела Лёйблфинга и Йонссона обнаружили недалеко от того места, где в мою лошадь угодило пушечное ядро, их буквально разорвало на куски. Должно быть, именно там в короля попали первые пули. Лёйблфинг и Йонссон даже ни разу не выстрелили из пистолетов – думаю, они пытались удержать короля в седле и вытащить его вместе с лошадью из суматохи. Но когда они упали, король тоже выпал из седла, его сапог зацепился за стремя, и лошадь, которая была неоднократно ранена и обезумела от боли и страха, понеслась по полю и потащила его за собой. О боже, Александра, это призрачное видение – король, тяжело раненный, истекающий кровью, в полубессознательном состоянии, застрявший в собственном стремени, привязанный к скачущей напрямик лошади, с бешеной скоростью волочется по земле среди сражающихся… Тот, кто видел это, наверняка решил, что настал конец, что мертвый король едет прямехонько в ад и делает знаки обеими руками, приказывая следовать за ним…
– Как все закончилось? – спросила Александра и сжала второй кулак Самуэля, которым он бил себя по ноге, даже не замечая этого.
– Настал момент, когда король остался лежать. Лошадь побежала дальше, и чем больше людей видели ее, оставшуюся без всадника, обезумевшую, тем больше распространялся слух, что произошло нечто ужасное… что король мертв. Однако, если солдаты кайзера считали, что это должно положить конец битве, то они ошибались. Теперь цель стала иной: отомстим за нашего короля! Герцог Бернгард умудрился перегруппировать артиллерию, и под ее защитой пехота наконец двинулась вперед и проникла в ряды войск противника. Генерал Паппенгейм получил смертельное пулевое ранение. Если бы не настала ночь, мы бы жестоко расправились со всеми императорскими солдатами. Но под покровом темноты Валленштейн сумел скрыться вместе со своими войсками; тех, кого он оставил – неважно, раненых или нет, – уничтожили. Ночью обнаружили тело короля: полураздетого мародерами, почти неузнаваемого из-за многочисленных ран… К этому моменту смоландские рейтары уже считались предателями и трусами, из-за которых погиб король Густав-Адольф. Возможно, я и сам бы в это поверил, будь я на месте остальных: наши товарищи, участвовавшие в битве, погибли все, а мы, оставшиеся на месте, чтобы защитить короля, не получили и царапины. Первых из нас повесили уже тогда, когда тело короля еще только обмывали в его палатке… Но затем вмешался герцог Бернгард и остановил казнь, и с этого мгновения нас объявили вне закона и дали нам смертельно опасное задание, чтобы искупить то, что искупить невозможно… Призраки Самуэля… – Он уже не скрывал своих слез. – О господи, на что я обрек короля… на что обрек своих людей… В тот единственный крошечный момент ужаса, когда я действовал не как солдат, я проиграл жизнь самого великого шведского короля, который когда-либо существовал…
Он закрыл лицо руками и зарыдал, и Александра привлекла его к себе, и держала так, и шептала ему в ухо, что он в этом не виноват – прекрасно понимая, что словами она его не вылечит, но подчиняясь голосу старой Барборы, которая объясняла ей, что целитель не перестает надеяться, пока не становится слишком поздно.
В конце концов Эбба села возле находящейся без сознания Агнесс и стала смотреть на старую женщину и в то же время вполуха слушать слова Самуэля, вырывавшиеся у него из груди в десятке шагов от нее. Когда Александра обняла его и Эбба услышала, как он рыдает, она тоже заплакала. Ее душе так сильно хотелось, чтобы и ее обняли, что она обхватила себя руками и раскачивалась из стороны в сторону, а из глаз ее бежали слезы.
– По какому поводу вся эта скорбь? – прошептала Агнесс.
Эбба подняла веки и уставилась на нее. Агнесс спокойно смотрела на нее своими большими черными глазами.
– Мне так страшно, – прошептала Эбба. – Я хотела отвезти библию дьявола в Швецию и подарить ее Кристине, а теперь не знаю, что мне делать. Если я исполню свое обещание, то выступлю против вас, и даже если мне удастся победить, то я не знаю, что станет с Кристиной, если она получит библию дьявола. Что с ней сделает эта книга? Она ведь даже не догадывается, на что способна библия дьявола. Мы, шведы, очень серьезно относимся к вопросу физического существования дьявола. Она считает книгу чудом и чем-то вроде научного сокровища. Timeo danaos et donaferentes[85] – даже если этот дар дается из любви. Неужели я привезу своей королеве ужас и горе?
– Если ты не станешь везти ее в Швецию…
– …и мы выживем, несмотря ни на что? Тогда я разочарую ее, и, вероятно, из-за этого пострадает наша любовь. В любом случае я буду страдать, и я нарушу свое обещание. Что бы я ни сделала, меня ждет боль.
– Самый большой подарок любви в то же самое время и есть самая высокая цена, – сказала Агнесс. – Цена любви – всегда сам человек.
22
В какой-то момент между самым темным часом ночи и предрассветными сумерками Эбба подползла к полосе обороны у обрушившейся стены и скорчилась рядом с тремя аккуратно поставленными в ряд мушкетами. Два из них имели колесцовый замок, а один – уже устаревший, фитильный. Огниво было заботливо приготовлено неподалеку, вместе с запасным фитилем. Пули для всех трех мушкетов были сложены аккуратными кучками – три различных калибра, поскольку бог войны может и отказаться помогать им. Именно столь старательные, тщательные приготовления заставили ее снова задрожать. Когда она скакала через лагерь драгун, она не ощущала ничего похожего на этот страх – у нее не было времени на размышления. Она поняла: отвага – это не только победа над страхом, но и отсутствие времени беспокоиться о своей судьбе. Она не глядя положила руку на пистолет за поясом. Новая мысль появилась у нее в мозгу, мысль эта своей безжалостной холодностью одновременно успокоила ее и заставила задрожать от ужаса. «Ты не выстрелишь. У вас нет ни единого шанса против двухсот драгун, надеюсь, это тебе ясно. Если они сметут ваши укрепления, а ты еще будешь жива, и они поймут, что ты женщина… Лучше пусти себе пулю в голову, хорошо?»
– О, Боже, – прошептала она. – О, Господь на небесах, спаси нас. – А холодная мысль, все еще плавающая у нее в голове, заставила ее добавить: – И не дай мне осрамиться в битве. – Она сдержала рыдание. Эбба так гордилась тем, что мужчины считали ее своей. Что с ней стало за последние несколько часов?
– Нет! – произнес кто-то.
Она обернулась и в двадцати шагах увидела Магнуса Карлссона. Рейтар так тесно прижался к остаткам стены и так закутался в плащ, что она не заметила его.
Его глаза сверкали каким-то светом, который обычно не был заметен. На мгновение одна из блестящих точек исчезла – он подмигнул ей.
– Молитесь, как настоящий солдат, – прошептал Магнус. – Мое почтение, ваша милость. Только вот правильный вариант такой: «О, Господи, не дай мне усраться, а если это все же произойдет, то сделай так, чтобы другие не заметили».
Несмотря на снедающий ее страх, Эбба не могла не улыбнуться.
– Эбба, – поправила она его. – Все зовут меня Эбба, Магнус Карлссон. Почему ты так настойчиво называешь меня «ваша милость»?
Магнус молчал довольно долго.
– Вы позволите мне говорить откровенно, ваша милость? – спросил он наконец.
