Вадим Полуян - Ослепительный нож
Марионилла прервала речь, глядя на Евфимию. Как бы раздумывала: продолжить ли?
- Насколько мне ведомо, малоедение вызывает сухотную болезнь, - истиха вымолвила Евфимия.
Игуменья возразила:
- Нападёт сухотка, так не отъешься. - И досказана: - Лечцы прикладывали горящий трут к телу, да, видно, перестарались: сделались язвы, начали гнить. Умирает наш государь Василий Васильевич! - дрогнула каменным ликом Марионилла.
Евфимия ждала молча.
- Дьяк Василий Беда прислал человека, - повышенным гласом продолжала игуменья. - Великий князь повелел отыскать тебя. Хочет видеть перед кончиной. Человек ждёт в сенях.
- Василий Беда? - испуганно переспросила Евфимия.
- Не он, а его посыльный, - с досадой поправила Марионилла и приказала: - Исполни государеву волю.
Она возвратилась в келью старицы Харитины, в послушание коей была поставлена. Подсыхающий пол желтел, как свежевыструганный. Старуха будет довольна. Евфимия извлекла из короба единственную свою мирскую сряду: телогрею, бывшую на ней в день казни Мамонов. Середина марта хотя и не морозна, а ветрена.
В сенях рядом с княж человеком ждала игуменья. С молитвой благословила послушницу. Выйдя из ворот, Евфимия, скрепя сердце, оглянулась на монастырь.
Давно не возникало нужды выходить в застенье обители. В тонкой обуви, что не для слякотных улиц, быстро зазябли ноги. Поскорей бы дойти! Она облегчённо отёрла их у порога, когда с чёрного хода вошли в великокняжеский терем.
Сопровождающий, молчавший в пути, так же безмолвно провёл её по переходам в переднюю и остался за дверью.
А здесь стояли бояре, и люди духовные, и послы иноземные. Гнилостный дух тяжелил дыхание, будто властитель, с коим ждали прощания, уж не живой, а тленный. Евфимия остоялась в свободном углу у окна. Услышала тихую перемолвку двух архиереев: «Идуще же от ран его нежид смертный!» Иноземцы, не опасаясь быть понятыми, обменивались мыслями по-немецки. Евфимии достигли два слова: «Тиран смердит!»
Из государева покоя высунулся Василий Беда и остановился на ней глазами. Занявший место почтенного своего батюшки Фёдора Беды, Василий, будто меж ним и завтрашней инокиней не было ничего худого, очесливо произнёс:
- Взойди, Евфимия Ивановна.
Она вошла, стараясь унять дыхание, ибо смрад был невыносим. Стала у двери. Увидела одр, окружённый светильниками, столпившихся вкруг него чернецов и вельмож, а главное - лик Василиуса, беззенотный, утерявший человеческий образ.
Ближе всего были к государю Иван Иванович Ряполовский и Иван Юрьевич Патрикеев.
- Скажи, князь, - глухо обратился Василиус к Ряполовскому. - Нельзя ли приложить что-нибудь, дабы уничтожить дух?
- Государь! - отвечал Ряполовский. - Как тебе полегчает, тогда бы в рану водки пустить бы…
- Еремей! - плачно позвал Василиус придворного лечца Германа. - Ты пришёл ко мне из своей земли и видел моё великое к тебе жалование. Можно ли что-либо сделать, дабы облегчить болезнь?
Герман подошёл и деловито сказал:
- Видел, государь, большое твоё жалование ко мне и ласку. Помню твои хлеб-соль. А могу ли, не будучи Богом, сделать мёртвого живым?
Василиус повёл челом, как бы обвёл беззенотным взором присутствующих:
- Братья, я уж не ваш!
Подошли Спасский архимандрит Трифон и Симоновский Афанасий. Поднесли схимнические одежды: куколь великой схимы и кожаный наплечник - аналав, четвероугольный плат со шнурами. Такой порамник, опускаясь сверху, от шеи, и разделяясь на стороны, обнимает подручье и крестообразно располагается на груди и раменах. Шнуры же обвивают и стягивают тело схимника.
Тут Иван Юрьевич Патрикеев углядел Евфимию у двери и склонился к Василиусу. Потом подал знак деве подойти.
Она стала над отходящим, замерев духом.
- Евушка! - позвал он.
- Вот я перед тобой.
- Подай утешение, не оставь непрощённым. Она молчала.
- Скажи слово! - умолял умирающий. Она склонилась над ним:
- Не схимься. Грех тебе схиму на себя возлагать.
- Что? Как? - не понял великий князь. - Я хочу принять схиму.
- Бог накажет за святотатство, - ещё ниже наклонилась Евфимия. - Внемли последнему моему совету: не принимай схиму!
- Что эта женщина говорит? - возмутился архимандрит Афанасий.
- Евфимия Ивановна! - образумливал Василий Беда.
- А дочь Иван Дмитрича-то права, - истиха прозвучал голос Ряполовского на ухо Патрикееву.
Беда схватил Евфимию за руку, прошипел:
- Поди прочь!
Василиус из последних сил произнёс:
- Пусть будет по её. Дьяк оставил деву в покое. Бояре заговорили:
- Государь может превозмочь болезнь.
- Не дело богопомазаннику покидать мир допрежь смерти.
- Не даём воли схимиться.
Архимандриты Трифон и Афанасий со схимническими одеждами отошли.
За плечом Всеволожи прозвучал жёсткий сказ младшего великого князя, юного соправителя, завтрашнего самодержца Иоанна Третьего:
- Тётка Ефимья, тебе пора!
Голос напомнил девий бас Агафоклии на реке, в русалочьем сборище, что явилось во сне. Да и слова были те же.
Покорная Евфимия удалилась из великокняжеской ложни.
В передней услышала иноземцев:
- Опять юноша на престоле!
- Понаблюдаем новые смуты… Она, проходя, молвила по-немецки же:
- Этот юноша вразумит стариков. Не смуту увидите, а победы.
Невнятное для окружающих алалыканье иноземцев оборвалось, как отрезалось.
Тишина и зловоние проводили её из передней.
Не чёрным ходом, а с Красного крыльца покинула Евфимия государев терем.
Сразу же на площади у Пречистой узрела юродивого Максима с метлой в руках. Он тщательно, хотя бесполезно, мел рыжую жижу мартовской слякоти, приговаривая во всеуслышание:
- Государство ещё не совсем очищено. Пришла пора выместь последний сор!
Евфимия подошла к блаженному:
- Здравствуй, Максимушка!
Он оглядел её с высочайшим почтением.
- Была у великих мира сего? Ну, как они там?
- Государь наш Василь Васильевич умирает от сухотной болезни, - сообщила Евфимия.
- В кармане чахотка, в сундуке сухотка, - забормотал Максим, беря её за руку и уводя за собой.
- Куда ты снова ведёшь меня? - упёрлась она. - Опять к мельнице, что на Яузе?
- Нет, - не отпускал её руку блаженный. - Мельник меня прогнал. Лишил убогого кельицы. Отныне небо - мои стены и потолок…
Они прошли на Подол, вышли через Чешковые ворота к Москве-реке.
- Мне в обитель пора, - сопротивлялась Евфимия. - Завтра ухожу от этого мира. Готовлюсь…
- Завтра, завтра! - перебил, передразнивая, Максим. - Сегодня! Сегодня! И уж готова ты, давно уж готова…
- Ой, ноги промочила, совсем зазябли! - жаловалась пленница юрода, не решаясь выдернуть руку.
- А мы погреем. Сейчас погреем. - Он вытоптал на берегу пятачок.
Одесную - тонкий москворецкий лёд, ошуюю - стена чьего-то огорода… Максим изломал метлу. Огляделся. Отыскал взором кучу мусора у стены. Отпустив руку спутницы, стал таскать на пятачок доски ящиков, звенья бочек, всё, что могло гореть.
Евфимия с любопытством наблюдала за ним. Вот он вынул из-за пазухи трут, использовал прутья метлы, как растопку, вздул огонь…
- Погреемся! - пригласил Максим к занимавшемуся костру.
«Дзын-н-н! Дзын-н-н!» - долетел до них плачный колокольный звон из Кремля. Колокол-голодарь извещал о кончине великого князя, государя всея Руси, Василия Второго.
Завтрашняя монахиня осенилась крестом. Максим, занятый костром, на заупокойный звон не откликнулся.
Евфимии не хватало духу покинуть блаженного. Разрешила себе побыть с ним малое время. Подошла к огню ближе, чтоб согреть ноги.
- Сверху-то ты боярышня, а внутри-то инока, - потрогал сидящий на корточках юрод сперва телогрею, расстегнувшуюся у подола, а под ней ряску. - Близко-то, близко-то не подступай к пламени, не то сожжёшь свою сряду, - предупредил он, да поздно.
И она поздно вспомнила, что вшито в телогрею…
Воздух сделался внезапь зрим. Он стал красен. Всё очервлёнело вокруг. Снизу - как будто лёгкий толчок… Испугалась на миг. Тут же и успокоилась: вот чудо в первую седмицу поста! Хмарь рассеялась, объявилось солнце в полном блеске. Оттого всё красно…
Слава Создателю: она и Максим живы! Вон он стоит, руками взмахивает по-птичьи. Костер сгинул, будто его и не было, будто горсть сухой пеньки пыхнула и исчезла. Нету на пятачке костра. А блаженный здесь. И она жива. Ощущает существование всем своим чувствилищем. Каково легко, радостно!
- Максимушка!
Не отвечает. Оглох ли?.. Пошёл куда-то. Идёт от реки прямо на стену. Обезумел?
- Блаженный, пред тобою заплот!
Прошёл сквозь него, как дух. Взмахивает руками на чужом огороде…
Вот тут и уразумела Евфимия: оба они мертвы! Узрела: её стопы не досягают земли, зависли…
