Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
А Солома не спал всю ночь. Кряхтел, ворочался на лавке, вздыхал. Всяко прикидывал, но ни на чем так и не остановился. Утром глянул на Любаву, а та бродит как потерянная, невеселая, аж с лица спала.
— Что с тобой, дочь? Аль неможется?
— Худо мне, тятенька, — со слезами ответила Любава и замолчала.
— Отчего ж худо тебе? Не таись.
— Ты Василия прогнал… Люб он мне.
— Люб? Ужель чужой казак милее отца-матери?
— И вы мне любы, век за вас буду молиться. Но без Василия мне жизнь не мила. Он суженый мой.
Пала перед отцом Любава на колени, руками обвила.
— Пожалей, тятенька! Не загуби счастье моё. Отдай за Васеньку, Христом тебя прошу!
Никогда еще Солома не видел такой дочь; глаза её умоляли, просили участия и сострадания. И Солома не выдержал: украдкой смахнул слезу, протяжно крякнул и, весь обмякнув, поднял дочь с коленей.
— Люб, гутаришь, Васька?
— Люб, тятенька. Уж так люб! Благослови.
Григорий, глянул на Любаву, тяжко вздохнул и молвил печально:
— Я твоему счастью, не враг, дочь… Ступай за Василия. Кличь мать.
Глава 4
Свадьба
И начались хлопоты!
Первым делом выбрали сваху и свата. О свахе долго не толковали: ею согласилась быть Агата. А вот на свате запнулись. Выкликали одного, другого, третьего, но все оказались в этом деле неумехи.
— Тут дело сурьезное, — покручивая седой ус, важно гутарил дед Гаруня. — Надо, чтоб и хозяевам был слюбен, и чтоб дело разумел, и чтоб язык был как помело.
— Да есть такой! — воскликнул Нечайка Бобыль. — Тут и кумекать неча. Устимушка наш. Устимушка Секира!
— Секира? — вскинув брови, вопросил Гаруня.
— Секира? — вопросили казаки.
И все примолкли. Устим с отрешенным видом набивал табаком трубку. Дед Гаруня, продолжал крутить ус оценивающе глянул на Секиру и проронил:
— А что, дети, Устимко — хлопец гарный. Пусть идет к Соломе.
— Как бы лишнего чего не брякнул. Солома могет и завернуть экого свата, — усомнился казак Степан Нетяга.
— А то мы Секиру спытаем. Не наплетешь лишку, Устимко?
Секира раскурил от огнива трубку, глубоко затянулся и, выпустив из ноздрей целое облако едкого дыма, изрек:
— Не пойду сватом.
— Як же так? — подивился Гаруня. — То немалая честь от воинства.
— Ступай, Устимка, раз казаки гутарят, — произнес Мирон Нагиба.
— Не пойду, коль мне доверья нет, — артачился Секира.
— Тьфу, дате неразумное! — сплюнул Гаруня. — Да кто ж то гутарил? Я того не слышал. А вы слышали, дети?
— Не слышали! — хором закричали казаки.
— Добрый сват Секира!
— Любо!
Гаруня поднял над трухменкой желтый прокуренный палец.
— Во! Чуешь, Устимко, как в тебя хлопцы верят?
— Чую, дедко! — рассмеялся Секира, и лицо его приняло обычное плутоватое выражение. — Пойду свашить. Да вот токмо наряд у меня небоярский.
Вид у казака был и в самом деле неважнецкий. Не кафтан — рубище, шапка — отрепье, сапоги развалились.
— Ниче, — спокойно молвил Гаруня. — Обрядим. А ну, хлопцы, беги по Раздорам. Одолжите у домовитых наряд. Прибоярим Устимку!
И прибоярили! Часу не прошло, как стал казак хоть куда. Нашли для Секиры голубой суконный кафтан, расшитый золотыми узорами, новехонькую шапку, отороченную лисьим мехом, белые сапожки из юфти с серебряными подковами.
Но еще краше вышла к казакам Агата. Была она в багряной атласной шубке с круглым горностаевым воротом, в кокошнике из золотой ткани, богато расшитом мелким жемчугом. Статная, чернобровая, белолицая — глаз не отвести! Глянула лучистыми глазами на Болотникова, улыбнулась радостно. А Болотников будто только теперь увидел её необычно яркую красоту, влажный блеск ласковых глаз, и какая-то смутная тревога пала на сердце.
«Славная же у Федьки женка», — невольно подумалось ему.
Осенив крестом свата и сваху, дед Гаруня повелел им шествовать к Соломе, но Секира вдруг почему-то повернул вспять.
— Ох, недобрая примета. Расстроит нам свадьбу Устимко! — досадливо махнул рукой Гаруня. — Ты чего, хлопчик?
— Кочергу с помелом забыл. Без того свашить не ходят, — отвечал Секира.
— Гарно, хлопец! — одобрил Гаруня. — Слышал о таком деле.
Вновь пошли: Агата — с хлебом-солью, Секира — с помелом да кочергой наперевес.
Григорий Матвеич свахой остался доволен: Агата всегда была ему по душе. А вот Секиру принял с прохладцей.
«Баюн и бадяжник[247]. Ужель другого казака не сыскали?» — с недовольством подумал он.
Однако сват оказался настолько почтительным, настолько степенно и толково свашил, что Григорий Матвеич начал помаленьку оттаивать. Понравились ему и кочерга с помелом, и хлеб-соль, и на диво обстоятельный разговор. Все-то вел Устим по чину да по обычаю, нигде палку не перегнул, нигде лишнего слова не вывернул. Будто век в сватах ходил. И Агата постаралась. Голос её, нежный, да ласковый, умилил и Григория Матвеича, и Домну Власьевну.
Когда хозяева отведали хлеба-соли, Секира облегченно вздохнул: дело к согласию.
— Хлеб-соль принимаем, а вас под образа сажаем, — молвил по обычаю Григорий Матвеич, легким поклоном указав свату и свахе на красный угол.
Тут Секира и вовсе возрадовался, да и Агата заулыбалась. Трижды земно поклонились они хозяевам и чинно пересели под образа. Домна же Власьевна горько и безутешно заплакала, но Григорий Матвеич прикрикнул:
— Буде, мать!
Домна Власьевна умолкла: была она тиха и покорна, но до конца уже сидела в затуге великой. Тяжко ей было Любавушку в чужие руки отдавать: тяжко было и Григорию Матвеичу, но тот все крепился, и чтоб не тянуть больше разговор и не травить душу, молвил:
— Противу божьей воли грешно идти… Подавай, мать, рядную грамотку.
Поднялась Домна Власьевна, малый столбец из-за божницы вынула, поднесла мужу с поклоном. Тот принял, усадил жену обок.
— Любава у нас не сиротой росла. Приданое припасли. Что бог дал, то и купцу-молодцу жалуем.
— Да купец и без приданого возьмет! — забыв про обычай, весело вскричал Секира.
Григорий Матвеич нахмурился.
— Не нами заведено, сваток, не нам и заповедь рушить. Мы, чать, с матерью не нищеброды.
Солома придвинулся с рядной к оконцу и начал не спеша вычитывать приданое. И казакам и жениху «по тому приданому» невеста «полюбилась». Теперь дело было за смотринами. Долго судили да рядили, кого выбрать в смотрилыцицы, и наконец остановились на бабе казака Степана Нетяги.
— Женка Настасья видная, дородная, и разумом господь не обидел. Пусть идет к невесте, — постановили донцы.
Но больше всего споров выпало о «родне и гостях», которые должны были сопровождать Настасью. Родни у жениха не оказалось, а вот в «гости» набивалась, почитай, вся станица. Знали: будет у Соломы угощение с чарой. Поднялся такой галдеж, что аж у Войсковой избы стало слышно. Прибежал казак от атамана Васильева.
— Что за свара?
Казаки не отвечали и продолжали перебранку. С трудом поняв, в чем дело, «посол» захохотал и вернулся к Васильеву.
Пришлось унимать казаков Болотникову.
— Тихо, други! Как бы мы ни кричали, как бы мы ни бранились, но всей станице в избу Соломы не влезть. Да такое и на Руси не водится. На смотрины ходят малым числом. А посему пойдет невесту глядеть десяток донцов. И чтоб боле спору не было — кинем жребий. Любо ли?
— Любо, батько!
Вскоре десять счастливцев, вкупе со сватом, свахой и смотрилыцицей направились к невесте. Их никто не встречал: на смотринах хозяева из избы не выходили, однако для гостей стол накрывали. Вошедшие, перекрестив лбы, поклонились хозяевам и, по слову Григория Матвеича и Домны Власьевны, уселись на лавки. Перемолвившись несколькими обрядными словами, Настасья произнесла напевно:
— О купце-молодце вы наслышаны. Охота бы нам теперь куницу-девицу глянуть.
— Можно и глянуть, — кивнул Григорий Матвеич.
Любава вышла в голубом, расшитом шелками, сарафане, в легких чеботах красного бархата, тяжелую русую косу украшали жемчужные нити. Смущенно зардевшись, глянула на казаков и низко поклонилась, коснувшись ладонью пола.
Казаки довольно загутарили:
— Добра невеста! Гарная дивчина!
Но тут донцов оборвала строгая смотрилыцица:
— С лица не воду пить. А ну-ка, голубушка, пройдись да покажи свою стать.
Любава еще больше застеснялась, застыла будто вкопанная. Нечайка Бобыль, оказавшийся рядом с Настасьей, заступился:
— Да полно девку смущать. Не хрома она и не кривобока. Чать, видели, нет в ней порчи.
— Цыц! — прикрикнул на дружка сват Секира. — Не встревай, коль обычая не ведаешь. Пройдись, Любава.
И Любава прошлась тихой поступью. Гибкая, рослая, с высокой грудью, глаза васильковые. Царь-девка!
