Маргарет Джордж - Безнадежно одинокий король. Генрих VIII и шесть его жен
Кейт беседовала с Томом Сеймуром. Я заметил их далеко внизу. (Не такова ли зоркость соколиного глаза?) Интересно, о чем они могут говорить? Я обратил внимание, что никогда не видел на ее лице такого выражения. Может, она полюбила Тома Сеймура?
Да, я понял это и даже смог мысленно произнести эти слова: «Она любит Тома Сеймура».
В тот миг я действительно почувствовал себя похороненным в склепе вместе с Брэндоном. Он прожил жизнь как истинный рыцарь… и однако никогда, никогда не был близок с женщиной, которая изначально и преданно любила другого. Он умер, не зная, как болит эта душевная рана.
Что ж, зато наши раны являются нашими вернейшими спутницами…
Спустившись в зал, я простился с гостями и отправился в свои покои.
Но не раньше, чем мне стало казаться, как из-под фальшивых траурных капюшонов вырастают блестящие и пылающие бесовские рога.
LXVI
Со времени описанных событий прошло более года. Что же важного случилось с тех пор?
В отношениях с Францией благоразумие продиктовало необходимость мирного соглашения, хотя — Бог знает — это самое благоразумие ненавистно мне не меньше самих французов. Но иного выхода не нашлось, поэтому я разрешил французским послам приехать в Лондон для обсуждения условий договора. Они прибыли после рождественских праздников, и в их честь мы устроили большой прием, правда, он представлял собой слабое подобие былых торжеств. Ах, как пышно отмечали мы достигнутые соглашения прежде! Я отлично помню Лондонский договор 1518 года, когда состоялось обручение двухлетней Марии с французским дофином, Уолси сиял от счастья, а Екатерина Арагонская ходила мрачнее тучи. А потом… но будет уж болтать о пустяках. Да, праздники бывали ослепительными. Но нынче их великолепие потускнело — или глаза мои теперь узрели скрывающуюся за роскошью пустоту, и я стал избегать как излишних трат, так и участия в них. В общем, я позволил французам выкупить у нас Булонь за два миллиона крон, которые они обязались выплатить в течение восьми лет. Ценность этого французского города для Англии была бы неизмеримо выше, когда бы мы могли с неизменным постоянством достойно защищать и содержать его. Однако все мои попытки закончились неудачей. И мне пришлось отказаться от Булони, как от жены, которую не можешь удержать.
Кейт… ах, Кейт… Я не сумел удержать тебя. Ладно, не будем больше о грустном.
Мое здоровье улучшается день ото дня. Увы, я еще более тяжеловесен и неповоротлив, чем раньше, но опасность миновала, моя нога ведет себя пристойно — больше никаких приступов! — посему я надеюсь вскоре вновь приступить к тренировкам, дабы вернуть свои молодые формы. Они скрыты под слоем жира, но теперь, когда болезнь отступила, я намерен стать прежним Генрихом.
Несмотря на хорошее самочувствие, я ежедневно тружусь над завещанием, выбирая помощников для Эдуарда. Кончается тем, что я вычеркиваю все имена и начинаю заново. Тяжкий труд. Никто не догадывается о моем плане. В данном деле я соблюдаю полную секретность. Вот уж удивятся мои советники! Я перехитрил их. Они ошибочно полагают, что досконально изучили мою натуру. А мои записи отлично спрятаны внутри… нет, пока я не смею доверить бумаге место тайника. Но я всерьез решил добиться гармоничного сочетания сил «преобразователей» и «консерваторов».
Вот почему пришлось отрубить голову этой змее Генри Говарду. Он намеревался единолично обвиться вокруг моего Эдуарда, лишить его свободы. Ядовитая вкрадчивая тварь. И я пресек его происки.
Жизнь в королевстве тем не менее наладилась. Я привел мои озорные фракции к мирному сосуществованию, и они уже не вызывают особого беспокойства.
Назойливо досаждали мне лишь звучащие в голове голоса да призрачные видения. Порой я забывал о том, что делаю, но потом стремился как можно скорее исправить положение.
Ах да… помню, еще я обидел того глупца, который недавно (вчера или гораздо раньше?) попросил меня рассказать о моем первом детском воспоминании. Почему я так на него разозлился? Надо будет послать за ним и извиниться. Приведение в порядок даже самых мелких дел последнее время кажется мне важным. Величие должно быть неизменно милосердным.
Уйма времени, бывало, уходила на примирение спорящих в голове голосов. Но постепенно они поутихли, и теперь я могу дольше размышлять о дорогих моему сердцу вещах. Всю свою жизнь я мечтал о спокойном досуге. И вот мои мечты начали сбываться. Как чудесна простая человеческая жизнь!
LXVII
Уилл:
На этом дневник заканчивается, поскольку по прошествии нескольких дней оборвалась и жизнь самого короля. Король Генрих VIII умер в пятьдесят шесть лет, на тридцать восьмом году своего царствования, хотя надеялся жить и царствовать гораздо дольше.
Он так и не оправился до конца после смерти Брэндона. Несмотря на бодрое содержание последних страниц его дневника, большую часть отпущенного ему времени он пребывал в меланхолическом и болезненном состоянии.
Его записи стали далеки от действительности… Неужели он искренне верил в то, о чем писал? Если так, то его сознание настолько повредилось, что он перестал быть самим собой. Далее приведены факты, известные каждому англичанину, но, возможно, неведомые вам на Континенте.
Здоровье короля резко ухудшилось. Сердце работало с перебоями, зачастую начинало бешено колотиться, он страдал одышкой и сильными головокружениями.
В то же время (не знаю, стоит ли вдаваться в такие подробности) у него совсем разладилось устройство мочеиспускания, ему не удавалось самому избавиться от скапливающейся в теле жидкости. Врачи ежедневно собирали королевскую урину и старательно изучали ее, в итоге она получила научное название «водянистая урина» — очень умно! — хотя помочь ему они ничем не смогли. От злосчастной водянки он раздулся до невероятных размеров и почти не мог ходить. Король перемещался по дворцу на специальных носилках, а на кровать поднимался и спускался с нее с помощью механических приспособлений.
Тело его распухало от воды, а сердце в нем трепыхалось, будто раненая птица. Но излечить Генриха никто не сумел. Такая сердечная болезнь обычно приводит к смерти и даже не имеет особого названия. Разве что «старость». (Хотя не все старики умирают именно от нее.)
Жидкость, в избытке распространяясь по всему телу, давила и на мозг… в силу чего у короля участились видения и он стал крайне рассеян, вспыльчив и подозрителен. Когда давление усиливалось (достаточно было взглянуть на его лицо — оно сразу распухало), он начинал видеть врагов в самых близких и дорогих для него людях. К примеру, велел арестовать и посадить в Тауэр Кранмера и его любимую Кейт… Их враги не дремали и следили за предательским отеканием лица суверена так же ревностно, как моряки за направлением ветра. Однако Гарри пришел в себя и отменил эти распоряжения, спутав планы недоброжелателей королевы и архиепископа. Но в ту пору как невинные, так и виновные переживали ужасные времена.
День ото дня в Англии росло и крепло влияние протестантов, несмотря на королевские старания удержать страну в католицизме без власти Рима: сокровенная, но не нашедшая ничьей поддержки мечта Генриха. Истинные католики надеялись на полную папскую реставрацию если не при Эдуарде (безнадежно совращенном протестантами), то при Марии. Протестанты радостно потирали руки, предвкушая скорую победу. Анна Эскью, «посещаемая духами девственница», как описывал ее Генрих, пожелала доказать, что новая религия может породить своих мучеников, столь же героических, как прославляемые ранние христиане, коих в Древнем Риме бросали на съедение львам. Она оказалась храброй и добилась желаемого. Король Генрих вынес ей свой последний смертный приговор в борьбе с протестантами. Эскью не хранила девственность, согласно заявлениям почитателей, — просто муж отрекся от нее, устрашившись ее религиозного фанатизма.
Кончина «самого взбалмошного юного гордеца в Англии» — Генри Говарда, графа Суррея, — совершенно разбила сердце Генриха, несмотря на небрежную запись в дневнике. Я знаю, я видел, через какие мучения он прошел, прежде чем признал, что Говард действительно вынашивал планы восстановления власти своего древнего рода и высмеивал ничтожную родословную Эдуарда. Могли ли сравниться Тюдоры или Сеймуры (чьей кровью разбавили двухвековую династию Эдуарда III) со славными северными лордами Говардами, правившими с незапамятных времен? Свидетельств предательства Генри набралось предостаточно. Он высокомерно заявлял о том, что Говарды «сумеют справиться с принцем после смерти короля», незаконно добавил на свой герб королевские регалии и усердно заказывал собственные портреты с таинственными подписями вроде «„Н“ придет к власти после „Т“» или украшал подстолпие разрушенной колонны властным римским титулом: «H. Rex». Изменнику, увы, пришлось поплатиться жизнью. Какой возвышенный склад ума достался глупцу!
