Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— Что же, теперь, я думаю, можно перейти к делу?
— Да, ведь это ваше правило, — отвечал Дэвид. Нэджент закурил папиросу и, держа её между испачканными табаком пальцами, сказал с неожиданной серьёзностью:
— Вы знаете, Дэвид, что Крис Степльтон болен. И болен он, бедняга, оказывается, серьёзнее, чем мы думали. На прошлой неделе ему сделали операцию в больнице Франкмасонов. Опухоль на внутренних органах… Вы понимаете, что это значит. Я видел его вчера. Он уже без сознания, и конец его близок.
Гарри засмотрелся на горящий кончик своей папиросы. Долго молчал, потом прибавил:
— В будущем месяце в Слискэйле будут дополнительные выборы.
Внезапное и сильное волнение овладело Дэвидом, томительным испугом глянуло из его глаз. Снова наступило молчание.
Нэджент внимательно посмотрел на Дэвида и кивнул головой.
— Всё в порядке, Дэвид, — сказал он. — Я снёсся с местным Исполнительным комитетом… Совершенно ясно, кого они хотят. Ваша кандидатура будет выставлена обычным порядком…
Дэвид не верил. Он смотрел широко раскрытыми глазами на Нзджента, немой, обессиленный волнением. Потом глаза ему застлал какой-то туман, мешая видеть Гарри.
IX
Первый, кого встретил Дэвид по возвращении в Слискэйль, был Джемс Ремедж. В этот понедельник утром Дэвид приехал в Тайнкасл из Витли-Бэй вместе с Энни и Сэмми, проводил их на вокзал и усадил в поезд, шедший в Слискэйль. Затем поспешил в Эджели, где проработал весь день. Было уже семь часов вечера, когда он вышел из здания слискэйльского вокзала и чуть не столкнулся с Ремеджем, который направлялся к киоску за вечерней газетой.
Ремедж круто остановился посреди дороги, и Дэвид по его лицу понял, что новость ему уже известна. В воскресенье ночью Степльтон умер в больнице, и в утреннем выпуске «Тайнкаслского Вестника» появилась уже соответствующая заметка.
— Так, так, — начал Ремедж насмешливо, делая вид, что новость его очень забавляет. — Вы, говорят, намерены баллотироваться в члены парламента?
Со всей язвительной любезностью, на какую он был способен, Дэвид ответил:
— Да, мистер Ремедж, совершенно верно.
— Ха! И вы думаете, что пройдёте?
— Да, надеюсь, — подтвердил Дэвид с убийственным хладнокровием.
Ремедж не пытался больше сохранить насмешливый тон. Его широкое красное лицо ещё больше побагровело. Он сжал руку в кулак и изо всех сил ударил им по ладони другой руки.
— Так не будет же этого, пока я в силах помешать вам! Не будет, клянусь богом! Мы не желаем, чтобы проклятые агитаторы были представителями нашего города!
Дэвид почти с интересом наблюдал искажённую физиономию Ремеджа, на которой выражалась откровенная ненависть. Он вынудил Ремеджа доставлять больнице хорошее мясо, воевал с ним из-за его бойни и антисанитарного доходного дома за Кэй-стрит. Вообще он старался направить Джемса Ремеджа на путь истинный. И Джемс Ремедж за всё это готов был убить его. Не забавно ли?
Он сказал спокойно, без всякой злобы:
— Что же, вы, конечно, будете стоять за своего кандидата.
— Уж в этом будьте уверены! — вспыхнул Ремедж. — Мы вас с треском провалим на выборах, уничтожим вас, сделаем посмешищем всего округа!.. — Он запнулся, ища ещё более сильных выражений, но, не найдя, с невнятным бормотанием повернулся спиной к Дэвиду и в ярости зашагал прочь.
Дэвид, задумавшись, шёл по Фрихолд-стрит. Он знал, что Ремеджа нельзя считать выразителем общего мнения. Но он вполне отдавал себе отчёт, какая предстоит борьба. В Слискэйльском районе рабочая партия довольно уверенно могла рассчитывать на поддержку её кандидата, но Степльтон, представлявший этот район в парламенте последние четыре года, был пожилой человек и человек, поражённый ужасным недугом — раком. На последних выборах, когда у власти оказалось правительство Болдуина, Слискэйль немного оплошал, и кандидат консервативной партии, Лауренс Роско, снизил число голосов Степльтона на тысячу двести. Конечно, и на этот раз будет выставлена кандидатура Роско, а он опасный противник. Молод, красив, богат. Дэвид несколько раз встречал этого долговязого, худого, узкоплечего человека лет тридцати четырёх, с высоким лбом, ослепительно-белыми зубами и странной манерой выпрямлять неожиданно-резким движением несколько сутулую спину. Это был сын Линтона Роско, теперь уже «сэра Линтона» и одного из директоров Тайнкаслских центральных копей. Следуя фамильной традиции, Роско-сын также был адвокатом — и адвокатом с прекрасной практикой — в северо-восточном судебном округе. Благодаря видному положению отца и его собственным способностям, дела так и сыпались на него. У него был полученный в Кембридже значок за отличную игру в крикет, а во время войны он служил в воздушном флоте. Он и сейчас ещё увлекался полётами, имел аттестат пилота и часто в свободные дни летал из Гестона в поместье отца в Морпете. Дэвид видел какой-то тайный смысл в том, что сын человека, с которым они некогда так яростно сражались в суде, теперь выступит его противником на выборах. «Ну, да ничего! — подумал Дэвид с мрачной усмешкой. — Чем они выше летают, тем ниже садятся».
Он пришёл домой. Марта за столом, водрузив на нос очки в стальной оправе (которые она, пренебрегая советом Дэвида обратиться к окулисту, недавно приобрела себе в новом магазине Вульворта), просматривала газету. Обычно Марта не интересовалась вечерней газетой, но сегодня Ханна Брэйс забежала к ней, чтобы рассказать о заметке насчёт выборов, и Марта первый раз в жизни пошла и купила газету. При входе Дэвида она встала с виноватым видом. От него не укрылось, что она поражена, смущена, почти ошеломлена. Но она не хотела, ни за что не хотела поддаваться этому впечатлению. По её властному, угрюмому лицу видно было, что она борется с ним. Заслоняя собой газету, она сказала с упрёком:
— Ты сегодня рано пришёл, я ждала тебя не раньше десяти.
Но Дэвид хотел заставить её высказаться.
— А что ты думаешь об этом, мать?
Она медлила. Наконец, сказала сурово:
— Мне это не по душе, нет.
И пошла за его ужином. Это было всё, что он от неё услышал. За ужином Дэвид, обдумывал всё, что предстояло делать. Ему говорили: «Нужно поднять энергичную кампанию». Но не так-то легко сделать это, когда ты беден. Нэджент относительно денег высказался с грубой откровенностью: достаточно, мол, того, что Союз поддерживает его кандидатуру. Впрочем, Дэвида этот вопрос не пугал. Можно сократить расходы: старый Питер Вильсон, его агент — человек благоразумный. Надо будет нанять один из лёгких грузовиков кооператива и произносить речи больше на открытом воздухе, только заключительное собрание устроить в зале муниципального совета. Решив так, Дэвид улыбнулся Марте, которая в эту минуту подала ему тарелку тушёных слив. Он не любил слив, и мать это знала.
— Сливы! Члену парламента! — пошутил он.
— Рано ещё об этом толковать, — ответила она загадочно.
Список кандидатов был объявлен 24 августа. Их оказалось только два. Предстояло состязание между Дэвидом и Роско, — борьба в открытую. 24 августа была очень скверная погода, дождь лил как из ведра. Как шутливо заметил Роско, это было дурным предзнаменованием для одного из кандидатов. Дэвид надеялся, что не для него. Его чуточку подавляла бьющая через край уверенность Роско в победе. Было ясно, что консервативная партия в три раза сильнее рабочей. Питер Вильсон, мелкий стряпчий в Слискэйле, был такой ничтожной фигурой рядом с агентом Роско, Бэннерманом, джентльменом в визитке, привезённым из Тайнкасла. И помимо всего прочего, дождь, хлеставший весь день, очень мешал ораторствовать с грузовика. Таким образом, Дэвид, остро чувствуя невыгодность своего положения, вынужден был отложить первое выступление. Он пошёл домой переменить промокшие башмаки,
Но на следующий день небо было синее, сияло солнце, и Дэвид душой и телом ринулся в битву. Когда первая смена выходила из «Нептуна», он был уже наготове у ворот, стоял с открытой головой на грузовике, а рядом с ним Гарри Огль, Викс, контролёр от рабочих, и Билль Сноу. В качестве добровольца шофёра впереди восседал Ча Лиминг.
Дэвид произнёс сильную, острую речь, умышленно сократив её, насколько можно. Он понимал, что рабочие голодны, спешат обедать, и не хотел их задержать. Роско, никогда не выходивший из шахты голодным, мог бы это не понять, а он понимал. И речь его имела успех.
Программа Дэвида была проста, скромна, но тем не менее на такую программу можно было крепко опереться. Она гласила: справедливость к шахтёрам! И шахтёры знали, что без национализации рудников им этой справедливости никогда не добиться. Дэвид намерен был бороться за национализацию как единственный выход. Он был вполне подготовлен к борьбе за то, что всю жизнь было для него символом веры.
В конце первой недели Том Геддон приехал из Тайнкасла, чтобы «сказать слово» в пользу Дэвида. Во всех своих речах Дэвид не касался личности второго кандидата, так как и Роско сражался честно, и они не пытались забрасывать друг друга грязью. Но Геддон оставался Геддоном, и, несмотря на то, что Дэвид перед собранием просил его быть корректным, Том не пожелал щадить противника. С кислой насмешкой на угрюмом лице он начал:
