Анатолий Марченко - Звезда Тухачевского
— Он был командиром полка, — подсказал кто-то.
— Командиром мехбригады, — уточнил Буденный.
— Там два Павловых, — счел нужным сделать еще одно уточнение Ворошилов: мелочь, а красноречиво говорит о знании кадров, о том, что он, нарком, вникает во все, вездесущ! — Один из них — старший лейтенант…
— Павлов отличился особенно, — не дал ему договорить Сталин.
— Ты хотел сказать о молодом Павлове? — не унимался Ворошилов: ему представилась прекрасная возможность, во-первых, принародно назвать Сталина на «ты» (знай наших, усекай, какая у нас с вождем близость, а ну-ка, попробуй кто назвать Сталина на «ты», посмотрим, что из этого будет!) и, во-вторых, еще раз подчеркнуть свое знание армейских кадров, вплоть до старших лейтенантов.
Сталин не удостоил его ответом: обращение на «ты», пусть оно и исходило от Ворошилова, брошенное в зал во всеуслышание, испортило вождю настроение.
— А кто раньше слышал о Берзине? — продолжал Сталин. — А посмотрите, какое он дело наладил! Замечательно вел дело. Штерна вы знаете? Всего-навсего был секретарем у товарища Ворошилова. Я думаю, что Штерн не намного хуже, чем Берзин, может быть, не только не хуже, а даже лучше. Вот где наша сила — люди без имен. «Пошлите, — говорят, — нас, людей с именами, в Испанию». Нет, давайте пошлем людей без имени, высший и средний офицерский наш состав. Вот сила, она и связана с армией, она будет творить чудеса, уверяю вас. Вот из этих людей смелее выдвигайте на руководящие посты, они все перекроят, камня на камне не оставят. Выдвигайте людей смелее снизу. Смелее — не бойтесь.
Дружные аплодисменты вновь прервали напряженную тишину.
— Вот, товарищи, в основном все, что я хотел вам сегодня сказать.
Едва стихли новые аплодисменты, Ворошилов поднялся из-за стола.
— Товарищи, работать будем до четырех часов.
— Надо бы перерыв, покурить, — раздались голоса.
— Ох уж эти заядлые курильщики! — нарочито грозно отозвался Ворошилов. — Здоровье свое гробят, а без здоровья какие из них военачальники? Объявляю перерыв на десять минут. Успеете дыму наглотаться?
— Климент Ефремович, — поднялся со своего места Блюхер. — Нам сейчас, когда вернемся в войска, придется разъяснять указания товарища Сталина. Словом, нужно войскам рассказать, в чем тут дело. Хотелось бы получить установки.
— То есть перечислить, кто арестован? — усмехнулся Сталин.
— Нет, товарищ Сталин, не совсем так.
— Я бы на вашем месте, товарищ Блюхер, будучи командующим Особой Краснознаменной Дальневосточной армией, поступил бы так: собрал бы более высокий командный состав и им все подробно доложил. А потом собрал бы командный состав пониже и объяснил бы более сжато, но достаточно вразумительно, чтобы они поняли, что враг затесался в нашу армию, он хочет подорвать нашу мощь, что это наемные люди наших врагов, японцев и немцев. Мы очищаем нашу армию от них, не бойтесь, расшибем в лепешку всех, кто на дороге стоит. Вот я бы так сказал. Верхним сказал бы шире.
— Товарищ Сталин, а красноармейцам можно сказать то, что предназначено для узкого круга?
— Нет, красноармейцам скажите то, что для широкого круга.
— Может быть, для облегчения этой работы следует издать специальный приказ о том, что в армии раскрыт заговор? И этот приказ начальствующий состав зачитает перед строем во всех частях.
— И раздать стенограмму высшему комсоставу, — добавил Сталин. — Хорошо бы, если бы товарищи взялись и наметили в каждой отдельной части двух своих заместителей и начали растить их как по политической части, так и по командной.
— Давайте это примем, — тут же поддержал Ворошилов. — Это по партийной линии принято.
— Это даст возможность лучше изучать людей, — подчеркнул Сталин.
— Вот этот самый господинчик Фельдман, из заговорщиков, отвечал за кадры, я у него много раз требовал, чтобы он дал мне список на сто пятьдесят человек как резерв для выдвижения, — пожаловался Ворошилов. — Так за три года не мог от него добиться. Специально тянул, стервец. Наконец, принес. Надо этот список разыскать.
— Я этот список видел, — ухмыльнулся Буденный. — Там все троцкисты, одни взяты уже, другие под подозрением.
— Так как половину из них уже арестовали, то этим списком остается только подтереть задницу, — впервые за все время улыбнулся в усы Сталин. — Я чувствую, у вас нет таких людей, которые могут быть заместителями?
— Есть, — не очень уверенно ответил за всех Ворошилов: попробуй назвать имена, а они окажутся врагами народа! — У нас известная градация по росту. К примеру, командир корпуса будет искать себе заместителя среди командиров дивизий, но так как командиров дивизий мало и он не может оттуда наметить, пусть ищет среди командиров полков и батальонов.
— Есть еще один тонкий вопрос. — Сталин уже говорил, окруженный членами Военного совета и приглашенными, которые окружили его перед тем, как уйти на перерыв. — Я думаю, что среди наших людей, как по линии командной, так и по линии политической, есть еще такие товарищи, которые случайно задеты. Рассказали ему что-нибудь, хотели вовлечь, пугали, шантажом брали. Хорошо внедрить такую практику: если эти люди придут и сами расскажут обо всем — простить их. Есть такие люди?
— Безусловно, правильно, — послышались негромкие голоса.
— Таким людям нужно помочь и простить, — еще раз повторил свою мысль Сталин.
— Это как прежде бандитам обещали прощение, если они сдадут оружие и придут с повинной, — заметил Щаденко под робкий смех своих коллег.
— У этих и оружия нет, может быть, они только знают о врагах, но не сообщают, — заметил Сталин.
— Положение их, между прочим, неприглядное, — со скрытой угрозой произнес Ворошилов. — Когда вы будете рассказывать и разъяснять, — он решил, что как нарком тоже обязан дать указания, хотя их уже исчерпывающе дал Сталин, — то прямо скажите: теперь не один, так другой, не другой, так третий, все равно расскажут, пусть лучше сами придут.
— Простить надо, даем слово простить, честное слово даем, — проникновенно сказал Сталин.
— С Военного совета надо начинать. Кучинский и другие, — мрачно изрек Щаденко.
— Товарищ Ворошилов, я к этой группе не принадлежу, — почти плачущим голосом, раболепно глядя на Ворошилова, сказал Кучинский. — К той группе, о которой говорил товарищ Сталин, я не принадлежу, клянусь…
— Вот и Мерецков, — будто не слыша Кучинского, сказал Ворошилов еще более грозно. — Этот пролетарий, черт возьми. А туда же — куда конь с копытом, туда и рак с клешней.
— Это ложь! — запальчиво воскликнул пробившийся к наркому Мерецков. — С Уборевичем я никогда вместе не работал и в Сочи не виделся!
— Большая близость с ними у этих людей, — уже устало сказал Ворошилов, идя вслед за Сталиным. — Итак, товарищи, в восемь часов у меня.
31
По доброй московской традиции почтальон, как и всегда, принес свежие газеты рано утором. Зинаида Аркадьевна на минуту оторвалась от любимого ею кофе и прильнула к «Правде»: она и минуты не могла жить без политики, и порой трудно было сказать, чему она больше отдает предпочтение — любви, без которой не представляла себе жизни, как и всякая истинная женщина, или же стремлению дышать политическими бурями, проносящимися над страной и миром.
Едва взглянув на газетную полосу, Зинаида Аркадьевна громко, истерично вскрикнула и с ужасом, мгновенно обуявшим ее, скомкала газету в приступе ярости. Задетая взмахом руки чашка с кофе опрокинулась на пол и разбилась на мелкие осколки. Коричневая, все еще издававшая пряный кофейный аромат жидкость тонкой струйкой потекла по ковру, впитываясь в ворс.
— Они же заверили меня, что никогда не сделают этого! — в отчаянии вскричала Зинаида Аркадьевна и на какое-то мгновение потеряла сознание.
В газете было опубликовано короткое сообщение о приговоре по делу о «военно-фашистском заговоре».
Впрочем, и прежде, в те многие месяцы и даже годы, когда она, как трудолюбивая пчела, неустанно пополняющая соты медом, так же трудолюбиво пополняла своими доносами досье Тухачевского, заведенное на Лубянке, даже тогда она прекрасно знала, чем закончится эта идущая сквозь годы драма, знала, что у нее может быть лишь один, заранее спланированный финал, — и все же верила в чудо. Она внушала самой себе, что тем фактам, которые были рождены ее больной фантазией, разумные люди в НКВД просто не поверят, настолько далеко они выходят за пределы реального. Верила она и в то, что если даже тем людям, на которых она доносила, будет угрожать меч правосудия, то приговор будет совсем иным — ведь у всех этих людей были огромные заслуги перед революцией, их имена уже были вписаны как имена победителей в историю гражданской войны. Наконец, она верила даже в то, что если Тухачевскому и его сподвижникам будет угрожать суровое наказание, то она, Зинаида Аркадьевна Тугаринова, тут же помчится на Лубянку, наотрез откажется от всех своих доносов и будет даже ценой своей жизни защищать тех, кого еще совсем недавно предавала. И ей поверят, поверят так же, как верили в то, что она сообщала в НКВД.
