Октавиан Стампас - Семь свитков из Рас Альхага, или Энциклопедия заговоров
— А теперь, сударыня, — повелительно обратился я к Акисе, — удостоверьте печатью помолвки уста вашего жениха.
Царственной походкой Акиса подошла к ложу рыцаря Эда и, грациозно склонившись над ним, коснулась губами его уст.
— Что-то не верится мне, — с ехидством проговорил я, — что не учили ассасин высшего круга планет убийственным поцелуям гурий.
Тут Акиса вцепилась в рыцаря Эда, как ястреб, и так страстно припала к его устам, что он содрогнулся всем телом и, освободившись на миг, вздохнул с жадностью воскрешенного покойника.
С того дня мой брат пошел на поправку, а на следующий вечер он поведал мне небольшую историю. Она служила как бы окончанием истории, начатой еще в приятном обществе наместника Халдии Льва Кавасита. Мой брат назвал эту историю «не имеющей более никакого значения», но я, стремясь к полноте своего повествования, теперь оставляю ее на пергаменте в виде высохших чернил как
ТРЕТИЙ, ПОСЛЕДНИЙ И САМЫЙ КОРОТКИЙ РАССКАЗ ЭДА ДЕ МОРЕЯ, РЫЦАРЯ ОРДЕНА СОЛОМОНОВА ХРАМА, БЫВШЕГО КОМТУРА КОНИЙСКОЙ КАПЕЛЛЫ
В Акре незадолго до ее падения отец однажды сказал мне:
«Вся моя долгая жизнь и все мои бесконечные странствия убедили меня только в одном: нельзя верить ни королям, ни Папе, ни Великим Магистрам. Все они — невольники какой-то страшной тайны, которой лучше не знать никому из нас, простых смертных. Послушай, сын. Я хочу, чтобы ты отправился в Рум, в Конийскую капеллу Ордена и служил ее цели верой и правдой. Мне открыто „Священное предание“.
Он поведал мне это «Священное предание», и оно, конечно же, показалось мне самой неправдоподобной историей из всех, которые мне были известны.
«Отец! — с изумлением обратился я к своему родителю. — Ты только что сказал, что нельзя никому верить. Как же можно верить этой странной истории? Она похожа на явный обман, на явную ловушку».
«Именно поэтому я и предлагаю тебе поверить в нее всей душой, — проникновенно отвечал отец. — Цель, провозглашенная „Священным преданием“ чиста, как луч солнечного света. Ради этой цели можно жить и умереть. Если „Священное предание“ обернется чистым обманом, то грех останется на том, кто сделал его таковым. Ты же честно исполнишь свой долг прежде, чем предстать перед Высшим Судией. Ты будешь давать ответ за твердую веру и честь, за верность истинному пути, а не за ловушки, которые расставлены на нем злыми силами. Уверяю тебя, сын, нужно верить в Бога, Который на небесах, а на грешной земле не остается ничего, во что можно было бы без оглядки поверить, кроме „Священного предания“, которое вовсе не скрывает того, что в него поверить очень трудно. Я не сомневаюсь, сын, что твой путь должен вести тебя в Конью. Здесь же, в Акре, мы скоро станем свидетелями самого чудовищного обмана со времен Иуды Искариотского. Я не желаю, чтобы ты, мой дорогой сын, стал жертвой этого предательства. Ты совершил еще слишком мало в своей жизни. Достигнув Коньи, ты войдешь в число тех рыцарей, которые останутся ближе к Святой Земле, чем все остальные воины Христовы, принявшие обет Креста и сохранившие свои жизни. Дервиши, которым я доверяю, помогут тебе добраться до столицы Рума».
«Дервиши? — и вовсе изумился я. — Ты доверяешь иноверцам?»
«Я привык доверять тем, — отвечал отец, — кто не пытается стать моей тенью, заговаривая со мной на моем языке и укрываясь тамплиерским плащом».
Спустя три года я стал комтуром Конийской капеллы.
Невеста бывшего комтура Конийской капеллы покинула своего жениха только один раз. Случилось это, когда она узнала, что наши собственные с Фьямметтой странствия должны завершиться последней встречей с дервишем Хасаном по прозвищу Добрая Ночь, которому несомненно было известно мое имя и который несомненно владел моей утраченной памятью.
Она вновь надела ассасинскую амету, взяла коня рыцаря Эда, исчезла и появилась на другое утро.
— Ты говорил, брат, что Хасан Добрая Ночь — из братства джибавиев? — переспросила она и, получив утвердительный ответ, сообщила: — В этом году джибавии будут проводить обряд попирания в Иерусалиме. Это должно случиться в середине следующего месяца.
— Святая Земля! — воодушевился я. — Мне суждено наконец обрести себя на Святой Земле! Добрый знак!
— Прости меня, я не смогу поднять меч и облегчить ваш путь, — сказал мне на прощание мой брат, Эд де Морей. — Мне остается только помолиться за тебя нашему Господу.
— Все рыцари из нашего рода жили долго, — отвечал я ему. — Теперь и тебе остается жить долго и счастливо, брат. Я тоже помолюсь за тебя, как умею.
— Я буду молиться о вас и госпоже Буондельвенто, — сказал на прощание добрый приор.
— А у вас, брат приор, в ближайшие дни будет много богоугодных хлопот, — сказал я ему.
— Ассасинам запрещено возносить молитвы, — сказала Акиса, прощаясь с нами последней. — Но я тоже помолюсь за ваши жизни тому Богу, Которому повелит мне молиться мой будущий муж.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЕГИПЕТСКИЙ СУЛТАНАТ МАМЛЮКОВ. ПАЛЕСТИНА
Разогретые жарким солнцем холмы Святой Земли трепетали и переливались, как волны небывалого золотистого моря, и на этих волнах мерно покачивался вдали, подобно ковчегу, благословенный Иерусалим.
Не привыкшая к такому властному зною, моя светловолосая Фьямметта целыми днями пряталась в душном сумраке повозки и обмахивалась страусиным веером, еле шевеля то одной рукой, то другою.
— Только одно воодушевляет меня, — говорила она, так же едва шевеля губами. — То, что мы достигли Святой Земли, где жил и страдал Спаситель. Я надеюсь, что здесь мои молитвы будут услышаны быстрее, и Христос подвигнет вас, мессер, скорее принять таинство крещения. Тогда, наконец, мы сможем стать мужем и женой по закону.
Признаться, еще добрый приор Конийской капеллы уговаривал меня принять крещение, но я оставался упрям: я хотел во что бы то ни стало узнать поначалу свое имя. К тому же, если бы дервиш назвал его мне, то, окажись оно христианским, это имя означало бы, что я уже был крещен в прекрасной Флоренции и потому в повторном, третьем уже по счету рождении, как бы лишающем всякой законной стоимости мою утраченную память, вовсе не нуждаюсь.
Провидение благоволило нам. Еще в Конье, накануне отъезда, мы случайно повстречались со старым знакомым, армянским купцом Варданом. Он как раз собирался в Палестину и с радостью взял нас с собой, хотя, взглянув на мою светловолосую невесту и выразив на ее счет всякие опасения, долго качал головой.
В дороге они часто беседовали между собой, и уже в предместьях Иерусалима, совсем замученная жарой, Фьямметта тихо пожаловалась многомудрому Вардану на мое упрямство в решении самого важного дела.
— Не слишком сетуйте, сударыня, — успокоил ее торговец. — Принять крещение, а затем вступить в законный брак посреди земель, захваченных неверными, — это такой подвиг, который можно вполне приравнять к Крестовому походу.
Его караван остановился у Яффских ворот Святого Города, и он, отправившись в него, вернулся в тревожном расположении духа.
— Обстановка в городе неблагоприятна, — сообщил он нам. — Наместник неделю назад поднял втрое залоги на всех находящихся в плену христиан. Это значит, что всех приезжающих в город иноверцев, в том числе и свободных торговцев, могут ожидать неприятности. Я опасаюсь, что все мои повозки подвергнутся тщательному обыску, и, если эти варвары увидят такую красавицу, которую слишком трудно выдать за татарскую служанку, то я никогда не прощу себе ту опрометчивость, с которой я отозвался на вашу просьбу. Мой старый приятель, купец Сулейман из Басры, стоит сейчас со своим караваном у Ворот Источника. Я поговорю с ним. Он — честный человек и не откажется помочь. Я полагаю, что безопасней всего вам будет проникнуть в город под видом христианских невольников Сулеймана, которого знает наместник.
Так мы с Фьямметтой, сменив одеяния, стали «рабами» Сулеймана из Басры. Однако, едва оказавшись внутри городских стен, торговец Сулейман тоже тревожно нахмурил брови.
— Кто-то напугал наместника ассасинами из Персии, проникшими в Иерусалим вместе с какими-то торговцами, — сообщил он нам, ненадолго отлучаясь. — А я как раз везу оттуда лучшие беширские ковры. Опасаюсь, что все мое имущество будет тщательно обыскано, и вас могут ожидать неприятности. Есть у меня один знакомый, лекарь Авраам, который однажды вылечил меня от язвы на ноге. Он — добрый человек. Его несомненно оставят в покое. Я поговорю с ним, и, полагаю, он не откажется укрыть вас в своем доме хотя бы на один день и одну ночь.
Так мы оказались в доме лекаря Авраама, который, действительно, оказался добрым человеком. Однако и этому доброму человеку мы доставили недобрые хлопоты. Вернувшись под вечер с базара, он долго вздыхал, а потом поведал нам, что всем иудеям предписано три дня не выходить из дома, потому как наместник, подобно царю Ироду, затеял их перепись.
