Юрий Щеглов - Малюта Скуратов. Вельможный кат
Пока шел розыск в Александровской слободе и Москве, пока тела осужденных новгородцев и псковичей зарывали в случайно подвернувшиеся ямы без обряда христианского погребения, пока жен и детей изменников государю вымаривали голодом и отстреливали из пищалей, а то и рубили саблями, на западных рубежах дозорные шныряли возле Ревеля, чтобы донести Малюте, не пронюхали ли шведы о близящейся угрозе. Очистить от них Эстляндию было давней мечтой Иоанна. Старый магистр ордена Фюрстенберг умер, и ливонцы искали ему преемника. Он не замедлил появиться — Готгард Кетлер, однако он не захотел превратиться в московского вассала и получить из рук Иоанна корону ливонского короля. Ливонские немцы-опричники — будущие наши мемуаристы, которые вскоре предадут и Иоанна, и интересы Московии, сбежав к Сигизмунду-Августу. — Иоганн Таубе и Элерт Крузе специально прискакали в Дерпт, чтобы подыскать своей второй родине приличного правителя. Магистр отверг их притязания, и тогда они обратились к герцогу Магнусу, датчанину, не исключено, что и родственнику в каком-то колене принца Гамлета, охотно согласившемуся приехать к Иоанну, который объявил его королем Ливонии и женихом двоюродной племянницы, прелестной девушки Евфимии, дочери князя Владимира Андреевича Старицкого. Здесь кроется, быть может, ответ на вопрос, заданный Сергеем Михайловичем Соловьевым: почему Иоанн пощадил старших детей брата?
Княгиня Одоевская была второй женой князя Владимира Андреевича. Первая — Авдотья — принадлежала к роду Нагих, а боярин и доверенное лицо царя, быстро набирающий силу фаворит Афанасий Федорович Нагой состоял в близком родстве со старшими детьми князя Старицкого. Евфимию ждала совершенно иная судьба, чем Евдокию, хотя и она вскоре умерла, но не палач все-таки оборвал ее дни, а чума, поразившая столицу.
— Цены тебе бы не было, Малюта, — часто замечал царь, имея в виду что-то неуловимо таинственное, тревожащее душу шефа опричнины, — если бы ты в шахматы играл.
С шахматами Иоанн не расставался — он и умер чуть ли не за партией. Малюта подыскивал ему партнеров в иностранных слободках среди немцев и англичан, увлекавшихся этой лукавой и дьявольски непонятной игрой. Малюта, наблюдая за передвижением фигур по доске, правила быстро выучил, но далее того не удалось пойти. В соперники себя Малюта никогда Иоанну не предлагал. А немцы-опричники первые шажки к трону за шахматной доской сделали, и английские купцы от них не отставали и до того царю понравились, что многим он выдал опричные грамоты на льготы. Герцог Магнус тоже баловался шахматами, и потому Иоанн ждал его прибытия с нетерпением. Сразиться с датчанами и обставить герцога лестно. Принимая ливонских пленников в опричнину, Малюта предупредил:
— Государь проигрывать не любит.
Возможно, шахматы и природная ловкость немцев, ставших по необходимости ливонцами, помогли втереться в доверие к царю, и он давал Иоганну Таубе и Элерту Крузе различные дипломатические поручения. Так или иначе, будущего короля Ливонии Магнуса встретили в Москве с распростертыми объятиями. Однако война и международные отношения не мешали розыску и судам. Новгородского архиепископа Пимена постановили сослать в дальний монастырь. Оскорбленные и истерзанные новгородцы в надежде сократить муки признавались в застенке Малюте в невиданных преступлениях, оговаривая своего духовного пастыря.
VI— С новгородцами покончено, — наконец решил царь. — Теперь, Малюта, выкорчуем измену подле нашего трона. И начнем с самых главных зачинщиков.
— Пресветлый государь, мудрей тебя нет во вселенной! — отозвался Малюта. — Брат печатника Третьяк Висковатов ударился в злоречие — вчера врал на поминках, что в Новгороде твои слуги много напрасной крови пролили и что не доказана измена Пимена. Прикажи взять его!
Иоанн приказал, и Третьяка взяли.
— Посмотрим, что скажет печатник Иван Михайлович. Станет ли заступаться за изменника? — Кто дороже ему, брат или царь? Не сам Третьяк выдумал про кровь невинную. Не сам! Иван Висковатов ему напел. Силу большую забрал. Посольским от своего имени указы раздает. Бояр покрывает и мне осмелился перечить. Припомни, Малюта, как он нас встретил после возвращения из похода! — говорил Иоанн раздраженно.
Да, встреча получилась нерадостной. Висковатов, не убоявшись Иоаннова гнева, громким голосом сразу заявил:
— Негоже, пресветлый государь, людишек своих преданных на смерть отчаянную обрекать. Сколько погублено храбрых воевод и бояр! Сколько посадских мучительную смерть приняло от твоих опричников. Зачем Малюту с Грязным да с Ловчиковым и Зайцевым натравливаешь на послушных слуг престола? Кровопийцы первыми тебя один на один с врагом бросят. Опричные воевать не хотят, живота за тебя не положат.
На резкие слова, которым трудно подобрать настоящее определение, царь вначале отвечал спокойно, еще, видно, не решив судьбу братьев Висковатовых.
— Ты изменников, Иван Михайлович, защищаешь. Грешно! И напрасно опричных охаиваешь. Малюта по моему повелению дела вершит. И вершит хорошо! О России заботу имеет. А ты с турком о чем договаривался? Чужой вере способствовал. Крымскому царю родину продал!
Иоанн повторял обвинения опричников — Малюты и Грязного, которые все более захватывали контроль не только над сыскным ведомством, но и над дипломатическим. Малюта чувствовал, что сыск и разведка в сочетании с возможностью влиять на решение международных проблем и отношения с иностранными державами сделают его для Иоанна незаменимым. Но путь к Посольскому приказу преграждал старый ненавистник опричнины и известный за рубежом талантами и обширными знаниями Иван Висковатов. Когда Третьяка Малюта взял в застенок и начал усердно пытать, то брат не остался в стороне. Сплошь и рядом родственники не вмешивались в судьбу тех, кого постиг Иоаннов гнев. Мужья не протестовали, когда жен их ловили на улицах и привозили в дворцовую опочивальню, а потом отдавали на потеху опричникам. Кремлевские преторианцы, давно уверовав в абсолютную безнаказанность, вламывались в дома, избивали до смерти и холопов и хозяев, вытворяя прочие бесчинства и заранее зная, что им ничего не угрожает.
Иван Висковатов царя молил и разных бояр, ведущих дознание, убеждал, что на брата напраслину возвели и что по единому доносу негоже осуждать невиновного. Следователи обязаны доказывать преступление, а не заподозренный должен оправдывать себя.
— Не умничай, Иван Михайлович, — заткнул рот печатнику Малюта. — Коли трое кивают на твоего брата — тут уж ничего не попишешь.
И Малюта подумал: как ты-то сам выкручиваться умудришься?
Против Висковатова улик накопилось, по мнению опричных, предостаточно. А успехи дипломатического ведомства — пустое. Царя везде боятся — вот и все успехи. Сильный любой стране волю навяжет, а слабого слушать не пожелают, будь он и семи пядей во лбу. Царь — сильный, вот послов его и уважают.
Судьба Третьяка была напрямую связана с долгой беседой Иоанна и Висковатова после возвращения опричного войска из Новгорода и Пскова. Не поостерегся тогда печатник. Куда подевался живой и изворотливый ум?! А Малюта сразу сообразил, что участь Висковатовых незавидна. Царь слов на ветер не пускает. Он Висковатова честно предупреждал и не однажды:
— Я вас еще не истребил, а едва только начал. Но я постараюсь всех вас искоренить, чтобы и памяти вашей не осталось. Надеюсь, что смогу это сделать, а если дело дойдет до крайности, и Бог меня накажет, и я буду принужден упасть ниц перед моим врагом, то я скорее уступил бы ему в чем-либо великом, лишь бы не стать посмешищем для вас, моих холопов!
И даже после этих откровенных речей Иван Михайлович не угомонился, а продолжал приставать ко многим, радея о судьбе брата. Глупец! В Кремль ездил по-прежнему, в Посольской избе чужеземных гостей привечал да кваском холодненьким потчевал, Третьяка хвалил и вину его наотрез отрицал. С надменным казначеем Никитой Фуниковым секретно беседовал, и Фуников через сестру свою — жену князя Афанасия Вяземского — пытался помочь приятелю. А Вяземский сам на волоске висел! Иоанн ему обидное обвинение в Опричной думе в лицо швырнул:
— Ты, князь, медленно налоги из земщины выбиваешь. Не нарочно ли вред нам наносишь? Измена кругом, а ты дьяков да подьячих на что нацеливаешь?
— На выяснение истины, пресветлый государь!
— Истины? А что есть истина? — засмеялся царь.
Ну, ладно! Любуйся собой, князек, мелькнуло у Малюты, любуйся. Перечь царю, перечь. Когда Вяземский о Третьяке ему заикнулся, Малюта отрубил:
— Много на себя, князь, берешь! Облегчить недолго. А кому облегчить — ты подумал? За царева недоброхота и государственного преступника просишь. Смотри не промахнись! — И, чтобы побольше уязвить, добавил: — С родичем своим Никиткой целуешься, а казна государева тощает.
