Натан Рыбак - Переяславская Рада (Том 1)
– Изнываем в великих тяготах, панове бояре, войско королевское села палит, всех, кто замечен в непослушании шляхте, сажают на кол. Только в феврале месяце на Подолии сожжено двенадцать сел. Ведомо вам – сейм в Варшаве не утвердил Белоцерковского трактата. Сие означает – скоро новое посполитое рушение. С крымским ханом король ведет переговоры.
Подговаривает его сообща ударить на нас, чтобы гетмана с войском толкнуть против Москвы. Пусть братская кровь льется, вот чего хотят...
– Не беспокойся, посол, – ближний боярин Василий Васильевич Бутурлин чинно разгладил окладистую черную бороду. – Туркам выгодно, чтобы у Речи Посполитой руки были связаны, пока султан с Венециею воюет...
– Сие неоспоримо. Но живем в непрестанной тревоге. Единая надежда – ваша помога. Гетман дозволения просит послать посольство к вам, хочет просить царя принять под свою высокую руку войско наше со всеми селами и городами... – Искра, как подобает, помолчал минуту-две, потом продолжал:
– Король дозволил татарам в счет дани брать ясырь в южных землях наших.
Перекопский мурза больше шести тысяч жен и детей в ясырь забрал...
Православных на галерах теперь, как звезд в небе... Изнываем в тяготах, панове бояре. Одна ваша помощь может спасти. Еще гетман велел сказать: весной должен начать поход, дабы предупредить войну. Есть вести, что польный гетман Мартин Калиновский с отборным войском движется на нас.
Гетман Хмельницкий челом бьет, чтобы в том разе, если фортуна от нас отшатнется, дозволить ему со всем войском отойти в земли царства Московского, а только королю и панам ляхам не поддаваться.
Бояре – Бутурлин, Морозов, Милославский, князь Прозоровский, дьяки Алмаз Иванов и Григорий Лопухин – внимательно слушали Ивана Искру.
– Сами, панове бояре, видите, народ наш одного желает – быть с русским народом воедино. Сами видите, в каком большом числе идут в вашу землю. Поляновский договор...
Бутурлин только шевельнул плечом. Возразил:
– Поляновский договор – дело не вечное!
Иван Искра, сплетя пальцы рук, перегнулся через стол.
– Униаты силою заставляют людей ходить в свои церкви. Нами перехвачена грамота от кардинала-примаса униатскому епископу Климашинскому. Писано в грамоте: дескать, в каждой проповеди надо оскорбительно о православии говорить, и православные обряды языческими в том письме названы. Вот-вот дождемся, что на кострах начнут жечь наших попов... В Дубне из православного собора икону с ликом спасителя выбросили на мусор...
Искра перевел дыхание, заговорил спокойнее:
– Просит гетман оказать ему сейчас помощь, продать пушек тяжелых двадцать, да легких пушек числом тоже двадцать, мушкетов тысячу и гульденок двести. Могу ли быть в надежде?
– Будь в надежде, полковник, – Бутурлин кивнул головой. – Дело неотложное, скоро решим. Великому царю о просьбе гетмана будет сказано.
...В тот день велено было быть у царя Алексея Михайловича в Преображенском дворце стрелецкому воеводе Артамону Матвееву да ближним боярам – Бутурлину, Милославскому и Морозову.
Дьяк Алмаз Иванов, затаив дыхание, наклонив голову на правое плечо, записал:
«С пушечного двора боярина Морозова дать гетману Хмельницкому Богдану пушек числом двадцать да легких пушек числом двадцать тож. Брянскому воеводе князю Мещерскому и путивльскому воеводе Хилкову – дать мушкетов девятьсот, какие в их оружейнях для нового набора стрелецкого числятся».
Что затем было говорено, дьяк не записывал. Приговорили: посольство от гетмана Хмельницкого в Москву может прибыть, царь с ним говорить будет.
Про замышленный гетманом поход на Молдавию, приговорили: в сие дело не вмешиваться, а ежели король обратится, тогда и обсудить. Хмельницкому совет дали договора с крымским ханом на вечную дружбу не заключать, от турок держаться в стороне. Послам царя в Варшаве настаивать перед королем – дабы зла казакам не чинил, а соблюдал Зборовский договор. На все требования королевских послов оказать помощь Речи Посполитой, двинуть стрелецкие полки против гетмана Хмельницкого, отвечать: «Того не можем».
Поляновским договором предусмотрена помощь в случае нападения врага из чужих краев, а тут война домашняя, – ведь и сам канцлер пан Лещинский о событиях на Украине писал, что сие есть «беллюм цивиле».
Из-за всех этих решений возникало одно: Поляновскому договору – конец. Да теперь уж никто из бояр иначе и не мыслил. Шла речь только: когда именно? А спешить в таком деле не следовало.
Конец договора означал объявление войны. Можно и нужно было ожидать создания новых союзов.
Боярин Морозов был прав. Речь Посполитая уже сейчас нащупывала пути к заключению военного договора с Крымом, вела переговоры в Стокгольме с шведскою королевою Христиной, да и папа Римский не замедлил вмешаться.
Принятие Хмельницкого с войском и со всем народом под высокую цареву руку будет первым и решительным шагом, который положит конец Поляновскому миру и начало войне. К такой войне надо было притти не с голыми руками. Два десятка стрелецких полков дела не решали. Тут шла речь уже не о мелких военных стычках, а о великих баталиях, в которых придется рисковать судьбою Московского царства. Шла речь о войне с державою, на помощь которой придет немало сил.
Царь Алексей Михайлович, выслушав бояр, сказал:
– Гибнуть народу, родному нам по вере и крови, не дадим.
Ближние бояре поняли: быть войне.
Что ж касается просьбы гетмана о дозволении казакам селиться на русских землях, было приговорено:
«Московская держава богата великими и обширными землями, есть где в ней селиться, и если снова казаки угнетены будут поляками, его царское величество дозволяет им перейти на речки Дон и Медведицу, в места просторные и пригожие, а если селиться войску в иных местах кучно, вблизи рубежей, то будут нежелательные стычки и наезды».
Иван Искра имел еще две приватных беседы с боярином Василием Васильевичем Бутурлиным и, долго не задерживаясь в Москве, выехал в конце марта в Чигирин.
Глава 10
Удивительное единодушие проявили на этот раз Выговский, Капуста и Мужиловский. Во всяком другом деле каждый твердо держался своего, а тут все в один голос:
– Казнить смертью.
Гетман не спешил. Послать человека на виселицу – вещь нехитрая.
Сказать по правде, в глубине души и он был того же мнения, что и старшина.
Но особое внутреннее чувство, к которому он прислушивался и которым редко пренебрегал, подсказывало: «Не спеши». Правда, человеку, который поднял руку на полковника его войска и причинил ему смерть, была одна дорога – на кол. Будь это на месяц-два раньше, гетман ни минуты не колебался бы. Но теперь, после многочисленных универсалов про послушенство, после раскрытия заговора среди старшины и крутых мер, какие он принял, вопреки предостережениям многих из его сотоварищей, теперь, накануне важных событий, он должен был проявить всю осторожность. Речь шла о казаке, да еще о таком, которого знали в полку. Следовало хорошо подумать.
– Помысли, Богдан, какой поступок, – настаивал Выговский, – руку поднял на Громыку. Да чего тут толковать: на кол – и конец! Распустились, собачьи головы! На каждого из старшины нож за голенищем держат. Казнить его прилюдно, чтобы все казачество знало, как таких злоумышленников карают.
Мужиловский и Капуста одобрительно закивали:
– Непременно так поступить.
– Написать универсал, чтобы все казаки знали!..
Гетман молчал. Казалось бы, о чем толковать? Так полагали полковники.
Но не так думал Хмельницкий.
***...С той минуты, когда Васько Приступа и есаул схватили Нечипора за руки, скрутили их за спиной, хотя он и не сопротивлялся, прошло не много времени.
Связанного Нечипора спешно доставили в чигиринский замок, на суд и расправу к Лаврину Капусте. Есаул Кравец знал, как поступить. Оставить Нечипора в Репках было бы небезопасно. Кто знает, как на это посмотрит и поспольство, и казаки. Нашлись такие, которые вместе с Галайдою были и под Зборовом, и под Берестечком. Рассказывали, как когда-то Нечипор спас полковника от смерти, как ходил за языками, как саблею рубил врагов, так, что пыль столбом... А теперь вишь до чего недоля да обида довели. Джура всюду разболтал: «Полковник кричали, ударили казака по лицу...» Он своею грудью его от пули заслоняет, а тот в благодарность кулаком по роже!..
Видали! Куда годится? Есаул понимал, чем грозят такие речи. Не мешкал. В тот же день Нечипора, связанного по рукам и ногам, кинули в телегу, накрыли рядном, и под охраною десятка верных казаков отправили в Чигирин.
Лежа на холодных сырых камнях в подвале чигиринского замка, Нечипор припоминал до мелочей тот роковой день. Нет, не с плохим намерением шел он к Громыке... Но разве поверят, что только оскорбление, нанесенное ему полковником, вызвало этот неистовый порыв, что страшная злоба мгновенно залила сердце и едкою желчью ослепила взор? Кроме сабли, он тогда ничего уже не видел. Выхватив ее из ножен, понял, что это единственный миг, когда можно отплатить за все: за мучения на гуте, за дикую расправу жолнеров, за обездоленных родителей, за несбывшиеся надежды...
