Вадим Полуян - Кровь боярина Кучки (В 2-х книгах)
Род слушал уже в третий раз о подвиге слуги. И в третий раз как эхо повторил:
- Ты спас мне жизнь! - И с горечью прибавил: - Кому она нужна? Разве вот сыну? Юный инок вовсе и не инок. Это мой сын.
Очи Силки в отсвете костра расширились, как у обрётшего ночное зренье филина.
- Вот оно как, боярин? Пригож твой сын! Я сразу заподозрил сходство, сам себе не веря… Большую жизнь за сорок лет ты прожил, взрастив такого сына!
- Не я его растил, - признался Род. - А жизнь - большая… Множество людей… То появляются, то исчезают… Иные возвращаются… А я средь них - наедине с собой… Опять ты смотришь в поле?
- Луна совсем исчезла, - испугался Силка.
- Должно быть, хмарью заволочена? - предположил Род.
- Нет, небо не моложное. - Силка снял горшок с костра. - Вот кипяток, боярин. Заваривай! Пусть крепость зверобоя дрожь в тебе уймёт.
- Боюсь я за Якима, - отхлебнул Род зелёный кипяток, - Введёт его моя судьба в великий грех! Помнишь, что ты подслушал?
- Как не помнить? - пососал Силка сахарный сколок и отпил. - Дословно помню: «Если братцу не дадут жить, клянусь убить самовластца!»
- Ему не ведомо, что я остался жив, - вслух размышлял Род.
- Зря ты боишься за боярина Якима. - Силка отёр губы рукавом. - От страшных слов до страшных дел… ух, далеко! А хоть бы и исполнил клятву… Наш нынешний властитель - такая ноша на плечах народа, слишком долго не протащишь. И тиуны, и мытчики Андреевы овец умеют превратить в волков. Нельзя так помыкать людьми!
Род дул на кипяток, отхлёбывал и снова дул.
- Не торопись, Силантий, - молвил он. - Все властелины - тяжкий груз. И чем их больше, тем тяжельче. При Гюргии не жизнь была, а кровь. Андрей хотя и кулаком, да обуздал князей. Боюсь, с его безвременным уходом нас, северян, ждёт лютая судьба южан. Не хочу этого. Теперь вот даже сокрушаюсь, что не попригожу напоследок говорил с великим князем. Промеж нас не государственные, а сердечные дела. И все ж таки не попригожу…
Силку, видимо, не пронимали речи Рода. Или он попросту не понимал господских дум. Опять глядел из чащи в поле…
- Ой, что с луной? - вскочил он вдруг. - Вновь обозначилась… Сперва черна, потом кровава, а теперь двулика… Одно лицо зелёное, другое жёлтое… А посреди неё два ратника секутся обоюдоострыми мечами… У одного кровь из головы… Другой белеет ликом, как молоко текущее…
Род тоже встал, всмотрелся и быстро вышел в поле:
- Гаси костёр. Седлай коней.
- Помилуй, Родислав Гюрятич! Што с тобой? - ополохнулся Силка.
- Со мной ништо. С Андреем худо, - сказал Род. - Страшное явление в небе знаменует княжью смерть. Скачем в Боголюбов!
- Никуда не поскачу, - оперся Силка. - Тебя не отпущу. Довольно! Из Москвы в столицу сыкнулся неслухом, едва остался жив. Сегодня рвёшься сызнова. А коли на сей раз не выручу? Опомнись!
Нет, одержимый не опомнился. Тщетно Силка повисал на нём, напрасно хватал за руки…
Род поскакал: Ощущение - как в Диком Поле в предрассветный час побега. Только впереди не видно Беренди. И окоёма не видать, лес застит окоём. А ветер, как тогда… Ах, Силка! На кого оставлен? Да ещё с ломовой конягой, выпряженной из телеги смертника. Своего-то Воронка господину уступил.
А ведь так ладно все было придумано! Род предвкушал укрыться в тишине Букалова новца, пересидеть, доставить туда сына Глеба и - в Вятскую республику! Там тешиться сыновним благом, наконец- то усластиться долюби тем миром, что создал Бог для человека… Как просто было: из Мостквы-реки да в Волгу, а из Волги - в Каму, а там - Хлынов, и Кошкаров, и Никулицын - богатый выбор вольных городов для сына, для себя, для внуков… И - все прахом! Мечты - в сторону, голову - в омут!
Вот просека, поляна, где зарыты тела злосчастных катов… Вот торная дорога Владимирская…
Надобно, не доскакав заставы, сделать клюку, обтечь столицу лесными тропами. Кружной путь долог, да короче, чем разговоры со сторожами: «Кто таков? Откуда? И зачем?»
Должно быть, крепко спит Владимир в предрассветный час. Не ведает беды. А если нет её? Избегнув казни, рваться в Боголюбов - все равно что из огня в полымя… А полымя уж близко. Между Владимиром и Боголюбовом вёрст десять с небольшим, как между Киевом и Берестовом.
Вот и застава… Как миновать её? Рогатина опущена, но… сторожей не видно. Что за притча?
Всадник с разгону перемахнул препятствие. Заря ещё не занялась, а улицы полны людьми. Куда они спешат? Град Боголюбов невелик, Андреем учреждённый и украшенный. Род здесь впервые. Обычай городских застройщиков везде один: прямое перекрестье улиц, посреди - храм, площадь и детинец. Туда все и спешат. Зачем? Ему не отвечают.
Истошный крик:
- У Михна занялось!
И сразу многогорлое:
- Шарапь, ребята!
Не горожане - бродники…
Вот и гранитное узорочье дворца. Красива воплощённая мечта Андреева! А где же обережь? Ни одного охраныша!
Род беспрепятственно вошёл. Стрельчатые окна уже обильно пропускали свет. Украдкой, по-мышиному то там, то сям мелькали людские тени с воровскими ношами. Никто не останавливался на его оклики, будто не видя и не слыша. Мышиное шуршанье в мёртвой тишине…
Узкие высокие ступени каменной лестницы в кровавых пятнах… Лестница с крутыми поворотами. Пятна увидят в нишу под неё. Род подошёл и на полу в углу увидел человеческую руку в белом рукаве ночной сорочки. Рукав кровавый. Из отрубленной руки вся кровь уже стекла. Он поднял эту руку. Червлёный след повёл его к чёрному ходу из дворца. И тут было не заперто. Даже открыто. «Опоздал! - шептали губы, словно заговор творили. - Опоздал!»
Род с невысокого крыльца спустился в огород. Ещё сверху увидел в огороде белое тело в пятнах красных ран. Узнал ужасное лицо Андрея. Десницы у князя не было. Спинами к нему стояли двое, громко вздоря. Один-то Анбал Ясин, другой Роду незнаком.
- Не трожь его! - кричал Ясин незнакомцу. - Собаку выбросим собакам. Кто дотронется, тот враг нам и умрёт, как он.
На это незнакомец тихо молвил:
- Ах ты изверг! Государь наш взял тебя в рубище, а ныне ходишь в бархате. А тело благодетеля оставил без покрова…
Ясин, весь в брызгах крови, не вложивший в ножны кровавого меча, бросился с ним на обвинителя.
- Остановись, Анбал! - произнёс Род.
Оба обернулись. Лик незнакомца выражал лишь скорбь. К ней примешалось удивление при виде Рода, держащего отрубленную руку. Зато Анбал перекосился от испуга.
- Ты… ты живой? - по-щучьи разевал он рот, как выброшенный на песок из родной тины.
- Кто он? - Родислав кивнул на обвинителя Анбала.
- Кузьмище… Кузьма Кыянин…
- Ах, Кузьма Кыянин…
Род положил отрубленную руку на грудь убитому.
- Поди, Анбал, и принеси, чем накрыть тело.
- Где я возьму? Дворец разграблен…
- Ты ключник. Знаешь что и где, - выпрямился Род.
Ясин торопливо удалился.
- О, господин мой, господин мой! - запричитал Кузьмище, склонясь над телом. - Как не учуял ты лихих врагов, когда они на тебя шли? Как не сумел их одолеть? Ведь ты одолевал булгар поганых! - Кыянин посмотрел в сторону Рода. - И этот из их числа!
Род, проследив за его взглядом, заметил рудую каплю на своём корзне. Стало быть, от княжеской отрубленной руки… Однако на подозрение Кыянина он не ответил. Не было сил пускаться в разговор. И не подумалось, чем это обернётся для него.
Вернулся Ясин из дворца, принёс ковёр. В него и завернули тело.
- Помоги отнести в церковь, - велел Род.
Снесли втроём. Церковь оказалась запертой. Анбал привёл пьяного сторожа. Тот отказался отпирать:
- Бросьте в притворе. Вот носятся, нечего делать…
На крупный разговор сошлись зеваки. Все с ранья были пьяны. Всех боголюбовцев споили погреба великокняжеские.
Кузьмище вновь запричитал:
- Уже тебя, мой господин, твои холопы знать не знают! Бывало, из Царьграда гость придёт иль из какой иной страны, христианин ли из Руси, поганый ли из Поля Дикого или латынец фряжский, прикажешь: «Поведите его в церковь в ризницу, пусть смотрит истинное христианство, крестится…» Бывало, и крестились многие. Узрели славу Божию и украшение церковное. Теперь везде восплачут по тебе… Свои же не пускают тебя в церковь положить…
Род, взявши за плечо, остановил Кыянина:
- Слезам не время. Приведи попа. Чтоб государь был похоронен по поставу.
Кузьмище, всхлипывая, удалился. Сторож запер дверь в притвор.
Род обернулся к Ясину:
- Веди к Якиму.
Анбал повёл, клюя покляпым носом после кровавого ночного пиршества. Род глядел по сторонам, стремясь запомнить путь. Боярские хоромы, у коих бревна-то ещё не потемнели, жались ближе к дворцу. Далее тянулись избы и с ними вперемежку - терема дружинников.
