Арчибальд Кронин - Звезды смотрят вниз
— А, кстати, вы-то сами когда последний раз отдыхали, Энни?
Её кроткие глаза немного расширились от удивления.
— У меня бывали каникулы, когда я училась в школе, — сказала она. — Ну вот, так же, как теперь у Сэмми.
Таково было представление Энни об отдыхе, — ни о чём ином она и не слыхивала. Она не знала ничего о перемене обстановки и воздуха, о белых эспланадах, весёлых пляжах, о музыке, мешавшейся с шумом волн. От трогательной наивности её ответа у Дэвида перехватило горло. У него возникло быстрое и совсем неожиданное решение. Он сказал, как бы между прочим:
— А почему бы вам с Сэмми не прокатиться на недельку В Витли-Бэй?
Энни стояла неподвижно, устремив глаза на горячую от солнца мостовую. Сэмми испустил радостный вопль, впав затем в состояние священного трепета.
— Витли-Бэй! — повторил он. — Честное слово, мне бы хотелось туда поехать!
Дэвид не сводил глаз с Энни.
— Гарри Нэджент написал мне и предложил встретиться с ним там двадцать шестого… А я решил поехать на неделю раньше и отдохнуть там, — солгал он.
Энни по-прежнему стояла, не двигаясь, глядя на мостовую, и была ещё бледнее прежнего.
— О нет, Дэвид, — возразила она. — Я этому не верю.
— Ну, мама!.. — умоляюще воскликнул Сэмми.
— Вам не мешает передохнуть, Энни, да и Сэмми тоже.
— Сегодня, действительно, жарковато, — согласилась она. Перспектива провести с Сэмми неделю в Витли-Бэй была ошеломительна, но в голове у Энни толпились мысли о разных препятствиях к этому. О, этих препятствий было с полсотни, не меньше: ей не во что одеться, она «осрамит» Дэвида, некому будет присматривать за отцом и домом, Пэг может запить, если его предоставить самому себе. Тут её осенила блестящая идея. Она воскликнула: «Возьмите с собой Сэмми».
Но Дэвид свирепо возразил:
— Сэмми шагу не сделает без своей мамаши!
— Ну, мама!.. — снова прокричал Сэмми, и в его бледном личике было предостерегающее отчаяние.
Наступило молчание, и потом Энни подняла глаза и улыбнулась Дэвиду своей тихой улыбкой.
— Ну, хорошо, Дэвид, — сказала она. — Раз вы так добры, что хотите взять нас с собой…
Вопрос был решён. Дэвид почувствовал вдруг неожиданно-глубокое удовлетворение. В нём словно что-то внезапно разгорелось ярким пламенем. Он смотрел, как Энни и мальчик шли по направлению к Кэй-стрит, и Сэмми в своих слишком больших башмаках и лопнувшем воротничке прыгал подле матери, болтая, вероятно, о Витли-Бэй. Потом Дэвид направился домой по Лам-Лэйн. Теперь на дорожке, которая вела к его дому, не видно было больше сорной травы, садик у дома был приведён, наконец, в полный порядок, и по белым шнуркам на стене вились выращенные Мартой ярко-жёлтые настурции. Крылечко перед дверью было добела вычищено и обмазано трубочной глиной, а занавески на окнах украсились целыми двенадцатью дюймами чудеснейших фестонов, связанных так, как умели вязать только руки Марты. Во всех лучших домах шахтёров висели такие занавески с вязаными кружевами, — признак благосостояния хозяев, — но во всём Слискэйле не найти было кружев красивее этих.
Дэвид повесил в передней шляпу и прошёл в кухню, где уже возилась Марта, приготовляя ему кресс-салат и чай.
Марта постоянно что-нибудь делала для него: в её трезвой душе жила нечто вроде азарта гордой своим домом хозяйки. В кухне была такая чистота, что по местному выражению, «можно было бы пить чай прямо с пола». Деревянные части мебели так и блестели, посуда на поставце сверкала, священная семейная реликвия, красивые мраморные часы, полученные отцом Марты как приз за отличную игру в шары и перекочевавшие сюда вместе с Мартой из дома на Инкерманской Террасе, который она оставила навсегда, важно тикали на высоком камине. В доме царила мирная воскресная тишина.
Дэвид внимательно посмотрел на мать. Спросил:
— Почему бы и тебе не съездить на недельку в Витли-Бэй, мама? Я еду туда девятнадцатого.
Марта, не оборачиваясь, продолжала тщательно исследовать листья салата: она не могла допустить, чтобы на латуке или салате оставалось хоть единое пятнышко.
Когда Дэвид уже начал думать, что она не слышала его слов, она вдруг отозвалась:
— А чего я там не видела, в Витли-Бэй?
— Я думаю, тебе это доставит удовольствие, мама. Там будет и Энни с мальчиком. — Голос его звучал просительно. — Право, поедем, мама!
Она все стояла спиной к нему и с минуту не отвечала. Но, наконец, сказала беззвучно:
— Нет. Мне и здесь хорошо! — И когда повернулась к Дэвиду с тарелкой салата в руках, на лице её было выражение застывшей суровости.
Дэвид знал, что убеждать её бесполезно. Усевшись на диван под окном, он взял последний номер «Независимого рабочего». На первой странице была напечатана его очередная статья, из серии, которую он помещал весь последний год, а на средней странице приведена полностью, слово в слово, речь, с которой он выступал во вторник в Сегхилле. Он не стал читать ни той, ни другой.
Дэвиду минуло уже тридцать пять лет. Последние четыре года он работал, как негр, разъезжая по району в качестве агитатора и организатора и не щадя сил. Он довёл в Эджели число членов союза до четырёх тысяч с лишним. О нём говорили как о мужественном, стойком и способном человеке. «Энвильская Пресса» выпустила три его монографии, а за газету «Государство и копи» он получил Русселевскую медаль. Медаль затерялась где-то наверху, вероятно, завалилась за комод.
Дэвида на миг охватила грусть: сегодня днём, там внизу, среди дюн, он слышал пение жаворонка, и это напомнило ему о мальчике, часто приходившем сюда почти двадцать лет назад. Потом мысли его перешли на Дженни. Где она? Милая Дженни, — несмотря ни на что, он всё ещё любил её, и скучал, и думал о ней. И мысль о ней, пробившись сквозь впечатления солнечного дня и песни жаворонка, опечалила его. Встреча с Энни и Сэмом, правда, привела его в хорошее настроение, но сейчас ему снова взгрустнулось. Может быть, в этом виновата мать, её непреклонность. Не бесплодно ли стремиться изменить пути масс, когда душа каждого отдельного человека остаётся скрытой, и недоступной, и неизменной? Вот мать: она неумолима, ничего не прощает.
После чая его настроение улучшилось, — салат, приготовленный неумолимой Мартой, был очень хорош, — и он сел писать письмо Гарри. Дэджен, и Беббингтон, и Гарри — все в этом году снова прошли на выборах и остались в парламенте. Беббингтона провести было нелегко: ходили сплетни в связи с процессом о разводе сэра Питера Аутрема, и о них вспомнили, когда была выставлена кандидатура Беббингтона, но дело это замяли, и Беббингтону удалось пройти.
Дэвид написал Гарри длинное письмо. Потом взял книгу Эриха Флитнера «Опыт государственного правления». Последнее время он зачитывался Флитнером и Максом Зерингом, в особенности его книгой «Атака на общество». Но сегодня Зеринг мало занимал его. Он всё время думал о другой атаке — предстоящей атаке на Витли-Бэй — и решил, что будет ужасно весело учить Сэмми плавать. А сливочное мороженое! Как бы не забыть о нём! Ведь очень может быть, что Энни питает тайную слабость к сливочному мороженому. Мороженое там настоящее итальянское, просто объеденье. Неужели Энни останется равнодушна, устоит перед такой прелестью? Он откинулся назад и громко засмеялся.
Все десять дней до отъезда у него не выходило из головы и Витли-Бэй, и плавание, и Энни, и Сэмми. Утром 19 мая он с настоящим волнением приехал на Центральный вокзал в Тайнкасл, где они с Энни уговорились встретиться. В последнюю минуту его задержали в суде, где разбиралось дело о выплате какой-то компенсации рабочим, и он поздно примчался к билетной кассе, где Энни и Сэмми уже дожидались его.
— А я боялся, что опоздаю, — воскликнул он, улыбаясь, запыхавшись и подумав про себя, что хорошо быть ещё молодым, способным радостно волноваться и бежать, что есть духу.
— Времени у нас ещё много, — сказала Энни со свойственной ей положительностью.
Сэмми не говорил ничего — ему наказали не болтать, — но сияющие синие глаза на великолепно вымытом лице выражали целую гамму чувств.
Они сели в поезд, идущий в Витли-Бэй. Дэвид нёс чемоданы. Энни это не понравилось, она хотела сама нести свой (вернее, чемодан, взятый ею на время у Пэга), потому что он был тяжёлый и слишком потрёпанный: неудобно, чтобы Дэвида видели с таким чемоданом. У Энни был такой расстроенный вид, словно она находила это верхом неприличия, а между тем она сама часто таскала корзину с рыбой в три раза тяжелее. Впрочем, протестовать она не посмела. Они вошли в своё купе, раздался свисток, и поезд тронулся.
Сэмми уселся в углу, рядом с Дэвидом, а Энни — напротив. Когда поезд, миновав предместья, помчался среди полей, Сэмми пришёл в величайший восторг и, забыв, что дал клятву молчать, щедро делился впечатлениями с Дэвидом.
— Посмотри какой паровоз! А вагоны, а кран! — кричал он. — Ох, смотри, какая большая труба! Никогда ещё я не видел такой большой трубы!
