Вальтер Скотт - Вальтер Скотт. Собрание сочинений в двадцати томах. Том 1
Кембелл
Уэверли в эту ночь не спал ни минуты. Едва забрезжил рассвет, он был уже на площадке перед старинными готическими воротами замка Карлейл. Он долго бродил по ней во всех направлениях, пока наконец не наступил час, когда, по установленным для гарнизона правилам, отворяли ворота и спускали подъемный мост. Эдуард предъявил свой пропуск, и ему дали пройти.
Место, где содержался Фёргюс, представляло собой мрачное сводчатое помещение в центральной части замка, огромной башне, как говорили — весьма древней постройки, окруженной еще наружными укреплениями, относящимися по виду ко времени Генриха VIII или немного позже. Стали раскрывать двери, чтобы впустить Эдуарда. На скрежет старинных засовов и брусьев, которыми она закладывалась, ответил звон цепей, когда несчастный вождь проволочил по полу свои тяжелые и прочные кандалы, чтобы скорее броситься в объятия своего друга.
— Дорогой Эдуард, — оказал он твердым и даже веселым голосом, — ты истинный друг! Я узнал о вашем счастье с величайшим удовольствием. А как поживает Роза? А как наш чудаковатый друг барон? Полагаю — хорошо, раз я вижу тебя на свободе. А как вы собираетесь разрешить вопрос о первенстве между тремя горностаями passant и медведем с разувайкой?
— Дорогой мой Фёргюс, как можешь ты говорить о подобных вещах в такую минуту?
— Да, что и говорить, шестнадцатого ноября прошлого года мы вступали в Карлейл под более счастливым знаменьем. Тогда мы шагали с тобою рядом и подняли на этих древних башнях наш белый флаг. Но я не мальчик, чтобы хныкать из-за того, что счастье отвернулось от меня. Я знал, чем рискую; мы вели смелую игру, и я намерен мужественно расплатиться. А теперь, раз времени остается мало, я задам тебе несколько вопросов, которые меня больше всего интересуют. Как принц? Удалось ему спастись от ищеек?
— Да, он теперь в безопасности.
— Слава богу! Расскажи мне все подробности его бегства.
Уэверли передал своему другу все, что было тогда известно об этой замечательной истории, и Фёргюс слушал его с глубоким интересом. Затем он осведомился о некоторых других друзьях и подробнейшим образом расспросил о судьбе людей своего клана. Они пострадали меньше, чем другие племена, замешанные в восстании, так как в большинстве своем рассеялись и вернулись по домам, как только их предводитель, был захвачен в плен, следуя в этом распространенному среди горцев обычаю. Таким образом, когда мятеж был окончательно подавлен, у них не оказалось оружия, и с ними обошлись менее сурово. Это Фёргюс услышал с большим удовлетворением.
— Ты богат, Уэверли, и щедр. Когда ты услышишь, что на жалкие владения этих несчастных Мак-Иворов покушается какой-нибудь жестокий надзиратель или агент правительства, вспомни, что когда-то и ты носил тартан их цветов и что ты приемный сын их племени. Барон, который знает наши нравы и обычаи и живет неподалеку от нас, научит тебя, как и когда оказать им покровительство. Обещаешь ли ты это последнему Вих Иан Вору?
Эдуард, как легко можно поверить, дал слово. Обещание свое он выполнил с лихвой, и память о нем и поныне живет в этих долинах, где его зовут не иначе, как Другом Сынов Ивора.
— О, если бы я мог, — продолжал предводитель,— завещать тебе мои права на любовь и преданность этих первобытных и храбрых людей или по крайней мере убедить бедного Эвана согласиться на их условия, спасти свою жизнь и стать для тебя тем, кем он был для меня, — самым любящим... самым храбрым... самым преданным...
Слезы, которых не могла исторгнуть у Фёргюса мысль о собственной участи, обильно полились, когда он подумал о судьбе своего молочного брата.
— Но, — сказал он, утирая их, — это невозможно. Ты не можешь быть для них Вих Иан Вором, а эти три магических слова, — продолжал он со слабой улыбкой, — единственный Сезам, откройся к их чувствам и симпатиям, и бедный Эван должен последовать за своим молочным братом в последний путь с такой же верностью, с какой он не покидал его всю свою жизнь.
— И я уверен, — сказал Мак-Комбих, поднимаясь с пола, на котором, из боязни прервать их разговор, он лежал так тихо, что в темноте Эдуард даже не заметил его присутствия, — я уверен, что Эван Дху никогда не желал и не заслуживал лучшего конца, чем смерть вместе со своим вождем.
— А теперь, — сказал Фёргюс, — раз мы уже заговорили о кланах, что ты думаешь о предсказаниях Бодаха Гласа? — И, не дав Эдуарду ответить, продолжал:— Я опять его видел прошлой ночью... Он стоял в луче луны, который падал из этого высокого и узкого окна на мою постель. «Чего мне бояться,— подумал я, — завтра, задолго до этого времени, я буду таким же бесплотным, как и он». «Обманчивый дух, — сказал я, — пришел ли ты в последний раз на землю, чтобы порадоваться падению последнего потомка твоего врага?» Призрак, как мне показалось, поманил меня, улыбнулся и исчез из виду. Что ты об этом думаешь? Я задал этот вопрос моему духовнику; он славный и неглупый человек. Ему пришлось признать, что церковь допускает возможность таких видений, но он советовал мне не сосредоточиваться на этих мыслях, так как воображение иной раз играет с нами странные шутки. Что ты об этом думаешь?
— То же, что и твой духовник, — сказал Уэверли, не желая в такую минуту вступать по этому поводу в спор. В этот момент стук в дверь возвестил о приходе достойного священника, и Эдуард удалился на то время, пока он совершал над обоими осужденными последние обряды по ритуалу, предписанному римской церковью. Примерно через час Уэверли снова впустили. Вскоре после этого в темницу вошел отряд солдат с кузнецом, который сбил кандалы с ног заключенных.
— Ты видишь, какого высокого мнения здесь о силе и смелости наших горцев. Мы пролежали здесь в цепях, как дикие звери, пока у нас ноги не отнялись от судорог, а когда с нас сбили оковы, к нам выслали шестерых солдат с заряженными мушкетами, чтобы мы, чего доброго, не захватили замок штурмом!
Впоследствии Эдуард узнал, что эти строгие меры предосторожности были приняты после отчаянной попытки заключенных совершить побег, в чем они едва не добились успеха.
Вскоре после этого барабаны гарнизона пробили сигнал «к оружию».
— Это последний сигнал на построение, который я услышу и выполню,— сказал Фёргюс. — А теперь, мой милый, милый Эдуард, прежде чем мы расстанемся, поговорим о Флоре — это такой предмет, который способен расшевелить в моей душе всю нежность, какая у меня осталась.
— Но мы же не расстанемся здесь? — воскликнул Уэверли.
— Нет, именно здесь. Не сопровождай меня дальше. Меня не страшит то, что меня ожидает,— сказал он гордо. — Природа иной раз беспощадней палача. Каким счастливцем мы считали бы человека, который мог бы пройти все муки жестокой смертельной болезни за полчаса? А это дело, как бы с ним ни тянули, дольше не продлится. Умирающий может встретить смерть бестрепетно, но зрелище его последних мук способно убить живого друга. Этот закон о государственной измене, — продолжал он с удивительной твердостью и хладнокровием, — одно из тех благодеяний, Эдуард, которыми ваша свободная страна наградила бедную старую Шотландию: ее законодательство, как я слышал, было намного мягче. Но я предполагаю, что когда-нибудь, рано или поздно, когда уже не останется ни одного дикого гайлэндца, чтобы воспользоваться их милостями, англичане вычеркнут из своих законов эту статью, которая ставит их на одну доску с каннибалами. И что за комедия — выставлять на всеобщее обозрение отрубленные головы? У них даже не хватит остроумия украсить мою бумажной короной; в этом по крайней мере заключался бы сатирический намек. Все же я надеюсь, что ее выставят на Шотландских воротах, чтобы я и после смерти мог смотреть на голубые горы моей родной страны, которые я так люблю. Барон бы тут обязательно прибавил:
Moritur, et moriens dulces reminiscitur Argos.[241]
В эту минуту со двора замка донеслась какая-то суетня, грохот колес и конский топот.
— Я объяснил тебе, почему ты не должен меня сопровождать, а эти звуки говорят, что минуты мои сочтены. Скажи мне только, как ты нашел бедную Флору?
Уэверли прерывающимся голосом рассказал ему о ее душевном состоянии.
— Бедная Флора! — ответил предводитель. — Она могла бы вынести смертный приговор себе самой, но не мне. Ты, Уэверли, скоро узнаешь в супружеской жизни все радости взаимной любви — наслаждайся же с Розой этим счастьем долго-долго. Но ты никогда не сможешь испытать всю чистоту чувства, соединяющего двух сирот, как Флора и я; мы были брошены одинокими в жизнь, и с самого детства каждый из нас был для другого всем на свете. Но у Флоры такое сильное сознание долга и она так поглощена своей преданностью королевским изгнанникам, что в этих чувствах она почерпнет новые душевные силы, лишь только притупится острота разлуки. Фёргюса она будет вспоминать тогда как одного из героев нашего рода — она так любила говорить об их славных делах.
