Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
– Пора внести ясность в сумбур нашей аграрной политики. Слабый и вечно пьяный мужик должен вымереть сам по себе. А богатый и трезвый – поднять Русь! Деревня обезлюдела, всяк мужик спешит в город, хоть дерьмо на тачке возить, только бы не нищенствовать в деревне. А здесь, в городах, его уже поджидают агитаторы, которые быстро делают из любого дурака революционера. Теперь этого не будет. Все должно измениться, князь!
Столыпин провел Мышецкого в пустынную комнату, где перед раскрытыми окнами стояли, прислоненные к стене, стулья на трех ножках, в полу зияли громадные щели. А стол, крытый дешевой каламянковой скатертью, совсем завалился на бок, падая.
– Садитесь, – пригласил князя премьер. – Только прошу осторожнее. Я-то уже привык сидеть как на вулкане…
Заглянула полная рослая дама, и Столыпин сказал ей:
– Лили, а вот князь Мышецкий, о котором я тебе не раз говорил. Помнишь? Это человек, который еще тогда, когда меня гнали отовсюду в шею, поддерживал мою программу обновления России…
– Ольга Борисовна, – сказал Мышецкий, – ваш Петр Аркадьевич склонен преувеличивать мои заслуги. Но положение в стране…
– Ужасно, ужасно, – заговорила мадам Столыпина, – вы, князь, даже не представляете, как ужасно! – И отчетливо кивнула мужу, уходя: – Надеюсь, князь останется у нас обедать?
Жена премьера удалилась, и Сергей Яковлевич решил внести некоторые поправки в столь любезный прием, оказанный ему. Он достал расписку великого человека – самого Феди Щенятьева:
– Прочтите, Петр Аркадьевич, каково мое истинное положение…
Столыпин схватил записку. Вчитался. И разорвал ее тут же в клочья. Громко хохотал, сидя на стуле, который имел три ножки.
– Да это же чепуха, князь! – хлопнул он себя по коленям. – Ну, да! Согласен: власть на местах отступила перед натиском революции! Ну, да! А как было ей не отступить, если революция наседала? – Столыпин сжал руку в кулачок и крепко трахнул по столу, который тут же свалился, едва успели подхватить. – Не только там у вас, но и здесь, в Петербурге, власть пятилась… Но теперь, слава богу, мы их не боимся. Первой забастовкой, очень умно поставленной, рабочие добились от нас многого. Вторая была уже непонятна массам, вызванная к жизни по указке сверху. Третья же закончилась разгромом и разложением… Наша задача – единение вокруг знамени, а знамя у нас может быть одно: монарх! И вокруг него, как и в древности, должна сплотиться великая, мудрая Русь!
Столыпин, выкинув руку, показал на окно, в котором виднелись головы его девочек в шляпах и лентах.
– Земля! – весело сказал премьер. – Земля, обработанная богатым русским фермером, окажет нам услугу. Она обогатит нас и примирит смуты. Но пока земля бедная, мы должны примирить отечество не плугом, а мечом… Выбросьте перчатки, князь! Ни о чем не думайте… Только – верьте! Голая рука сжимает меч…
Из дальней комнаты доносились звоны тарелок, перестуки ножей, смех Ольги Борисовны, потом прошли с улицы дочери Столыпина, торопливо сделав книксен перед Мышецким. Петр Аркадьевич отряхнул синие матросские штанишки своему сыну.
– Ступайте, дети, – сказал, – мы сейчас явимся тоже к столу.
Дети ушли. Выла где-то внизу, в приемной, баба. Явился генерал Замятнин со списком:
– Сорок три человека отобраны, ваше высокопревосходительство. Справитесь ли до четырех часов?
Столыпин машинально глянул в список просителей:
– Справлюсь. Нет такого дела, с которым бы я не справился. Что же, приму всех… хотя бы ночью!
Сергей Яковлевич просил уволить его от обеда за семейным столом, ссылаясь на строгую диету.
– Очень жаль, но вы не уходите, князь, – настоял Столыпин. – Я должен буду еще говорить с вами, и приму вас первым! Буду рад служить вместе и обновлять русского мужика… А чтобы сразу все разложить по полочкам, я сообщаю вам свое кредо: для меня патриотизм – то же, что монархизм. Из него выхожу, на нем стою, и не сойти мне с этой позиции. К черту все великие события! Да здравствует могучая, обильная, сытая и великая Русь! И только так…
Сунув большой палец за отворот сюртука, Столыпин – желтый и согнутый – проследовал за детьми в столовую.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Из числа знакомых среди просителей Сергей Яковлевич отыскал только церемониймейстера Воронина, с которым и раскланялся, радостно встревоженный.
– Счастливчик князь, – сказал Воронин, – вы уже наверху, говорят, побывали? А мы вот, старики, внизу топчемся…
Было неприятно, что его заподозрили в «искательстве». И он замкнулся в себе и своих мыслях.
А церемониймейстер разговаривал с ротмистром Федоровым.
– Не совсем так, молодой человек, – говорил он. – Знак беспорочной службы носится справа, вот здесь. А если вы имеете Владимира, то поверх муара… Князь, разве вам скушно?
Мышецкий с трудом подавил нечаянный зевок.
– Я с удовольствием слушаю вас, Александр Александрович.
– То-то же! Ваш Александр Александрович все тонкости знает.
– А ежели Владимир с бантом? – вожделенно спросил Федоров.
– О-о, тогда особая статья! – сразу воодушевился Воронин. – Тогда вы, молодой человек, берете этого Владимира…
Из швейцарской, над головами людей, пролетел вопль отчаяния:
– Держите же его – у него борода чужая!
Мышецкий видел, как вошли трое: два молодых офицера и статский.
У одного из них отлипла бутафорская борода. Ротмистр Федоров уже героически ринулся вперед, чтобы перехватать…
Все трое подняли над своими головами портфели.
– Свобода, – сказал один.
– Анархия, – сказал второй.
– И все! – заключил третий.
Портфели упали…
…Было темно, словно наступила ночь. Никто не кричал.
Сергей Яковлевич долго смотрел на Воронина. Церемониймейстер в роскошном золотом мундире стоял в оседающей пыли взрыва как ни в чем не бывало. Стоял неподвижно, словно истукан.
Только не было у него… головы. Покачнулся. Рухнул.
Торчали из потолка балки, сыпалась из столовой Столыпина разбитая посуда: тарелки, супники, ножи и вилки. В волосах князя Мышецкого запуталась длинная вермишель. Спотыкаясь о мертвецов и кашляя от удушья, он выбрался на крыльцо.
Но крыльца тоже не было – князь спрыгнул прямо на травку.
– Без головы! – закричал Мышецкий, глупо смеясь…
Три портфеля – три бомбы: этого хватило на просителей и на самих убийц. Не хватило только на Столыпина: из проема второго этажа торчала его острая цыганская борода.
– Врачей! – выхрипывал премьер с высоты дома, словно с рушащейся башни. – Зовите же полицию… Наташу убило, Сережа мой умирает… Дети мои… люди!
Сергей Яковлевич дошел до дерева и обнял его, обессиленный.
Волоча по траве обрывки сбруи, к нему подхромала раненая лошадь. С крупа ее свисали клочья обгорелой шкуры. Животное шумно вздохнуло, доверчиво кладя умную голову на плечо человека.
Теплое дыхание лошади упало прямо ему в лицо. И только теперь Мышецкий пришел в себя. Только сейчас все понял – понял, и увидел в окне черную бороду Столыпина, услышал крики умирающих в доме премьера людей.
Лошадь плакала… Текли крупные, чистые слезы.
Тогда заплакал и он, подняв лицо к небу:
– Господи, ныне отпущаеши раба своего… Доколе же?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Был обычный день – день 12 августа 1906 года.
Все так же величаво струила свои воды Нева, по серой ряби реки плыли белые пароходы, откуда-то издалека, из пышных кущей парковых островов, долетала тихая музыка вальса…
До краха Великой Российской Империи оставалось всего одиннадцать лет.
Впрочем, одиннадцать лет – срок немалый.
И можно свершить очень многое за это время – дурного или хорошего…
Из обломков взорванного дома Столыпин пристально глядел на Мышецкого. Петра Аркадьевича очень опасно иметь своим врагом, но зато выгодно быть его другом.
Итак, еще ничего не решено.
ДОПОЛНЕНИЕ
Теперь я, милостивые государи, стою
в стороне, пропускаю мимо себя нестройные ряды идей, мнений, постоянно сбивающиеся с ноги, и всем говорю: «Хорошо!» Но мне уже никто не отвечает: «Рады стараться, ваше превосходительство…» Я кончил.
Иван Горбунов
Валентин Пикуль работал над двухтомным романом «На задворках Великой империи» в начале своего творческого пути. Работал страстно, увлеченно, надеясь со временем продолжить роман и написать третий том, чтобы рассказать о дальнейшей судьбе главных героев.
Одним из центральных исторических персонажей в романе выведен Петр Аркадьевич Столыпин, которого в шестидесятые годы можно было характеризовать только с отрицательной стороны, и, таким образом, написание третьего тома откладывалось…
Большой удачей автора является образ князя Мышецкого Сергея Яковлевича. Аристократ и ученый, умный и образованный человек, он отказался от придворной карьеры и принял пост губернатора города Уренска на восточной окраине России. Все события, происходящие в романе, показаны через взгляд либерального губернатора, реформатора и патриота своей страны, который хочет устроить жизнь по-новому, но условия жизни самодержавной России того времени зачастую добро превращали во зло для народа.
