Владимир Возовиков - Поле Куликово
- Николка! Ранили? Наши-то где, живы ли?
Николка узнал Дарью, губы его задрожали.
- Что ты, Николка, больно? Погоди, миленький, счас легше станет, - она торопливо налила в глиняную черепушку пахучей зеленоватой жидкости из небольшого жбана.
Николка всхлипнул:
- Юрка… убили… И деда твово…
Снадобье плеснуло через край, Дарья охнула, отступив, и монашек взял у нее черепушку, поднес ко рту Николки, в самое лицо прошипел:
- Ты што, дубовая колода, помолчать не мог? Пей.
Николка проглотил снадобье, не понимая, за что бранит его лекарь - ведь правду сказал. Дарья поставила жбан на землю, иссохшим голосом сказала:
- Пошла я…
- Куда это? - монашек заступил ей дорогу.
- Деда искать. Может, живой?
- Ты што? Ума лишилась? Ты знаешь, што там!
Девушка шагнула в сторону, пытаясь обойти монашка, но тот схватил за руку.
- Сродственников искать идешь? А этих болящих, кои помощи ждут, бросаешь? Пусть помирают ратники, за нас принявшие лютые язвы, штоб деду твому не скушно было в пути ко господу? Так, што ль?.. Дуреха! Убитых не воротишь, а этих мы спасти должны. Должны!
- Я там спасать буду…
- Там! Там тебя спасать придется. Девицам средь мечей не место, а тут тебе нет замены. Нет замены, слышь!..
Ближние раненые оборачивались на громкий голос монашка, и тогда Дарья, надвинув платок на самые глаза, взяла жбан и пошла на чей-то громкий стон у дальней стенки ограждения.
- Иди, сядь вон под телегу, а то приляг, тебе это важно, - монашек подтолкнул Николку, сам же, встретив нового раненого, спросил: - Что там? Крепко стоят?
- Стоят! Запасный-то еще не трогался, стал быть, бьют… И большое знамя на месте… Господи, сколько душ хрестьянских загубил, окаянный, сколь народу изувечено, а конца не видать.
Николка пробирался к выходу. Ему стало легче, и оставаться он все равно не мог. Снаружи послышались громкие крики, он выбежал, и первое, что увидел - запасный полк. Качая лес копий, полк двигался в сторону битвы, заворачивая вперед правое крыло. Николка глянул туда, где недавно стоял с земляками, и в груди оборвалось: там клубился такой же страшный омут, какой видел он на левом крыле войска, когда тащил Юрка, и через этот клокочущий омут бурно текли серые ручьи вражеской конницы, смывая светлые островки расколотого русского войска. А дальше, у Зеленой Дубравы, уже не отдельные ручьи - грозный поток Орды хлестал в широкий прорыв, растекаясь и охватывая выдвигающийся навстречу запасный полк.
- Ба-атя!.. Батяня-аа! - Николка, не чуя боли в руке, схватил оставленное кем-то копье и, не обращая внимания на крики колченогого мужика, кинулся навстречу страшному серому потоку, в котором сгинул отец со всеми односельчанами.
До полка левой руки Димитрий Иванович не добрался, ввязавшись в ожесточенный бой на самом крыле большого, где были похоронены остатки тумена Бейбулата, поддержанные свежими сотнями Темучина и Батарбека. "Государь с нами!", "Димитрий с нами!" - этот клич вспыхивал, подобно знамени на ветру, всюду, где появлялся государь, и войску начинало казаться, что великий князь - сам ангел мщения, чей дух несокрушимо стоит под большим знаменем, светя воинам издали облачной белизной ферязи, а плоть с мечом, карающим ворога, носится по полю сражения. Трудно даже бывалым ратникам равняться с неистовой дружиной государя, состоящей из богатырей. Как смерч, прорывалась она сквозь живые стены и свалки, внося страх в ряды врага, вселяя мужество и уверенность в души своих.
"Наш, истинный воин, - говорили молодым ратникам старые бородачи, гордясь Димитрием, словно сыном, которого сами вырастили. - С этим не пропадем!" - "Чего же он с малой-то дружиной? - тревожились молодые. - Беды б не вышло?" - "А мы - не дружина? Все войско ему дружина, всяк за него голову положит. Да и Васька с Гришкой глянь как его заслоняют - этих сам черт не возьмет!"
Еще до того, как многотысячный вал ордынской конницы захлестнул остатки полка левой руки и крыло большого, Димитрий послал гонца к Дмитрию Ольгердовичу и Микуле Вельяминову с приказом - подвести запасный полк ближе к стыку большого с полком левой руки. Великий князь теперь видел: враг почуял слабое место, его конница стекается сюда, и прорыв неизбежен. Нельзя, чтобы прорыв оказался слишком потрясающим для русского войска, а главное - вынудить Мамая бросить сюда основные силы… Димитрий снова выдвинулся в первые ряды полка.
- Слышь, Васька? Больше мово коня за повод хватать не смей - руку отрублю! Береги государя, как хошь, а держать себя не позволю. Сейчас от меня одна польза - мой меч.
Дружинники как можно теснее сомкнулись вокруг Димитрия - уже посыпались стрелы, стуча в щиты и брони. Димитрий извлек меч в рыжих пятнах засохшей крови, плашмя положил на конскую гриву; Копыто вопросительно глянул на Тупика: не увести ли, мол, князя силой - пусть потом рубит головы? Васька отрицательно качнул головой - бесполезно и пытаться. Да и прав теперь государь: все приказы, почитай, отданы, осталось - рубить. И по рядам ратников катился говор: "Государь - впереди", - потому, может быть, и самые молодые в поределом русском войске так бестрепетно следили за приближением несметной ордынской силы. Тупик внезапно вздрогнул: впереди на поле среди убитых врагов и своих, разбросав руки, лицом к небу лежал Таршила. Казалось бы, Васькино сердце должно было закаменеть от вида смертей, от бессчетных дорогих потерь, но его омыла такая горечь, что стоном прорвалась сквозь стиснутые зубы. Обернулся, ища лагерь у Непрядвы, но лишь поднятые копья и секиры качались перед ним. "Будь счастлива, касатка моя! А нам, видно, приспело последнее счастье…"
С протяжным "ура!" конная дружина Федора Моложского выплеснулась навстречу орде из узкого пространства, разделяющего пешие ряды полков; вдали, в углу, образованном речкой Смолкой и опушкой Зеленой Дубравы, последние дружинники Василия Ярославского смешались с серыми всадниками, и тогда пешие ратники полка левой руки, уцелевшие после всех атак врага, тоже двинулись вперед. Три зыбких ряда светлых кольчуг и рубашек шли, качая тяжелые копья, затупившиеся о железо и вражеские кости, шли, перешагивая через тела убитых, скользя по кровавой траве, шли, словно этот отчаянный бросок мог уравнять их в силе со всей массой конницы, заполнившей степь от Смолки до Красного Холма.
Димитрий не увидел последнего столкновения ратников полка левой руки с противником, потому что рядом с ним все вдруг пришло в движение, пешцы подались вперед, и он со своей богатырской стражей оказался огражденным копьями и щитами, живыми телами тех простых "черных" мужиков, которые именовали его своей надежей и защитой, но в действительности сами защищали государя от домашних крамольников в дни смут и от чужеземных врагов на полях битв.
В который уж раз вздыбились гривастые степные кони над копьями русской пехоты, опрокидываясь вместе со всадниками, давя живых и мертвых, но задние ряды конных сотен Батарбека, опытных, закаленных войнами и учениями, не убавили бега, видя зыбкость опустошенного строя русов, и захлестывали все новые его ряды. Да и нельзя было поворачивать - в спину давили переброшенные сюда отряды из центра и с левого крыла ордынского войска, главным образом отборные тысячи, сохраненные темниками до решающего момента битвы. Вот уж передние дружинники великого князя скрестили мечи с неприятелем и стали похожи на пловцов, отчаянно бьющихся в бурной струе, которая уносит их от берега. Димитрий послал гнедого вперед, но еще раньше подались навстречу опасности Копыто, Семен и Шурка, их мечи разорвали серый поток, вражеских всадников проносило мимо напором сзади; они мелькали по сторонам, визжа и воя от бессильной злобы - ни один не мог достать мечом блистающего доспехами князя; сеча кипела вокруг, а Димитрию пока и оружием взмахнуть не пришлось - впереди те трое, справа - рослый и плечистый, как дуб, Гришка, слева - "заговоренный" от смерти Васька Тупик. Черный ордынец с необъятной шириной плеч надвинулся на Ивана Копыто, взметнулся широкий меч его, похожий на бледную молнию, Димитрию показалось - он услышал, как враг ухнул, и в тот же миг, прощально сверкнув, меч его вместе с кистью улетел в свалку; запомнились изумленно выпученные глаза на широком плоском лице да поперек открывшейся груди - пестрая перевязь, какими награждают первых богатуров на больших ордынских состязаниях, - а Копыто крестил уже юркого, гибкого всадника, тот ужом вертелся в седле, пока вдруг не распался надвое от плеча до пояса. Следующий, не в силах отвернуть в давке от страшного рыжебородого рубаки, прыгнул с седла, нырнул под чью-то лошадь. Но в тот же момент рядом с Иваном вскрикнул Шурка, пораженный копьем в грудь, и Копыто качнулся к нему вместе с конем, подхватил, нечеловеческим усилием отбросил отяжелевшего Шурку назад, к своим, где его приняли новые руки. И тут же два хвостатых копья ударили в незащищенный бок рыжей лошади сакмагона, мелькнуло искаженное, с оскаленными зубами лицо Ивана, когда он, исчезая в свалке, не переставал рубить встречных. Словно рухнул защитный мысок впереди, Семена мгновенно отбросило, серая масса хлынула на князя; он с каким-то сладостным торжеством опустил меч на голову врага, притиснутого к нему боком. Потом, как во сне, возникали и исчезали новые лошадиные морды, плоские лица, поразительно похожие на одинаковые необожженные кирпичи, которые кто-то в бешенстве швырял и швырял в князя, обозленный испорченной закладкой печи, и Димитрий отражал, с непроходящим торжеством раскалывая этот сырой товарец жестоким булатом своего меча. Снова постепенно выдвинулись Гришка, Тупик и Семен, с боков держались другие стражи, и Димитрий, лишенный пьянящей страшной работы, разгневался, готовый сам поломать заслон, как вдруг враги отхлынули. Казалось, посреди буйного течения кто-то опустил волнорез, и за ним оказался московский князь со своими дружинниками. Не успел опомниться - впереди полыхнули алые халаты, и десяток ордынских богатырей, закованных в сталь, на рослых грудастых лошадях выметнулся из серого потока. Тонкий металлический голос покрыл топот и человеческие крики:
