Николай Сергиевский - Семибоярщина
В это время поляки с конницей впереди и тяжелой немецкой пехотой позади двинулись к Кремлю. Завязался бой.
Разъяренные москвичи тучей окружили поляков, но, на их счастье, ветер с силой понесся в лицо русским, обжигая их пламенем пожара. Москвичи отступили; поляки прорвались в Китай-город и успели запереться в нем, основав в Кремле свою крепость.
Москвичи на время забыли о них и бросились спасать свои жилища. Стоны, вопли, проклятия, треск пожара и гул набата сливались в один страшный шум.
Маремьяниха, спасаясь от огня и дыма, бежала по улице и звала Силантия, а тот то вытаскивал детей из одного дома, то спасал чье-либо добро, то с другими молодцами разворачивал горящий дом.
По всей Москве стояли крики ужаса, отчаянья, и на каждом шагу происходили раздирающие душу сцены.
У князя Пожарского в острожке собрался совет: Терехов, Теряев, тот же Кузьмич и его друг Стрижов, начальники стрельцов и пришлые люди — все теперь слушались мудрого в воинском деле князя Пожарского.
— Тушить пожар и город от огня охранять, — сказал он, — теперь у нас только есть дела. Поляки не выйдут в открытый бой; они, наверное, послали за помощью и будут ждать королевского войска, а тем временем нам огнем досадят; так надо от огня уберечься. А помощь у нас большая будет: сегодня в ночь Плещеев подойти должен с коломенцами, Иван Колтовский, а там и Ляпунов будет. Свято наше дело!
— Так что же делать? — спросил Теряев.
— От огня беречься да огонь тушить, — ответил князь, — больше всего наказать Замоскворечье беречь. Эту сторону я уберегу. Белый город вы берегите!
Теряев с Тереховым вышли из острожка. Несмотря на поздний час, на улицах было светло от пожара, как в ясный день. Терехов и Теряев шли осторожно, потому что всюду приходилось обходить и трупы, и лужи крови.
— Вот они как добра нам желают! — с горечью сказал Теряев. — Не пожалели церквей и святыни русской!
— Княжна моя! — глухо простонал Терехов. — Что, если она где-нибудь в городе заперта и бьется, и мечется, а огонь палит ее?
— Оставь, не жалобь сердца своего! — остановил его Теряев. — Стой! Это кто?
По улице спешно шел отряд.
— Семен! — вдруг закричал Терехов, бросаясь вперед.
— И впрямь Семен! — воскликнул князь. — Откуда? Как поспел?
— Здравы будьте! Это я, я! Над твоими молодцами начало взял, князь. Не осуди!
— Спасибо тебе! За что судить-то? Ты скажи лучше, как сюда попал.
— А с ополчением Плещеева. Он здесь, у ворот остановился.
— Запоздал немного, — со вздохом сказал Теряев, — теперь ляхи в Кремле заперлись; не скоро их оттуда вышибешь. Ну, да еще подоспеют.
— А пожар с чего разлился?
— Ляхи подожгли. Теперь вот что, Семен: ратного дела никакого не будет, а потому иди ты со своими людишками и, где можешь, пожар гаси. Пусть не радуются своему, проклятые!
— А где встретимся?
— А где уж Бог пособит. Пока что хоть на Москве-реке, тут вот, у Чертольских ворот. Я шатер поставлю. Ну, с Богом!
Но Андреев еще медлил.
— Ну, — нерешительно начал он, обращаясь к приятелям, — а у вас что? Нашли, что ли, Пашку-то эту… ась?
Теряев махнул рукою.
— До того ли нам, милый человек, смотри, что на Москве делается!
Терехов тяжело вздохнул:
— Рвется мое сердце, Сеня, а что поделаю. Знаю только, что попадись мне этот поляк, я его так не оставлю… А Ольга… — Он помолчал и глухо прибавил: — Может, сгорела уже!..
— Ну, ну! — остановил его Семен. — Я теперь искать их буду. А теперь прощайте до утра! — И он спешно повел свой отряд по ярко освещенным улицам.
Город горел, и под звон набатов со всех сторон неслись крики отчаяния и ужаса. Народ метался во все стороны, то туша пожар, то спасая имущество, то убегая от невыносимого жара и дыма.
В то же время в дворцовой палате гетман Гонсевский держал совет со своими полковниками и изменниками-боярами. Вряд ли даже среди поляков находились в это время большие зложелатели, чем эти изменники. Особенно среди них волновался Салтыков.
— Что важности в Белом городе? — сказал он. — Сожгите его весь, и все-таки вокруг стены будут, которые ни вас не выпустят, ни к вам не впустят. Надо Замоскворечье зажечь! Сожгите все — и сразу проход будет. А то как сюда помощь от короля придет?
— Дело боярин сказал, — подхватили другие, — слушайся нас, гетман, жги весь город, иначе плохо будет!
Гонсевский сидел задумавшись. Ему жалко было прекрасного города, и не того он ждал от всего похода. Ему представлялись торжественная встреча Владислава, общее ликование, а там католическая Русь и великая слава Речи Посполитой. В то же время настоящее положение дел не позволяло долго думать. Здесь, в Кремле, без внешней помощи, запертые, как в мышеловке, без достаточного провианта и с малыми силами, поляки неизбежно должны были погибнуть. Надо было действительно и устрашить москвичей, и проложить себе дорогу. Гонсевский провел рукой по лицу, словно сгоняя с него грусть, и решительно сказал:
— Ну, на то воля Божья! Значит, решим теперь же: с завтрашнего утра будем жечь город. То, что в Белом городе не дожжено, дожжем да запалим Замоскворечье.
— А кто пойдет? — спросил Зборовский.
— Да много ли надо? Пан Маржерет пойдет для прикрытия со своей пехотой, а уланы, ну, хоть ротмистра Чупрынского да гусары с Ходзевичем пусть жечь пойдут. А теперь отдохнем!
Гетман поднялся с кресла.
— А за помощью уже послано? — трусливо спросил Салтыков.
— Ротмистр Свежинский поскакал в Можайск, да не знаю, доехал ли, — ответил Гонсевский и, обратившись к Зборовскому, отдал приказ: — А вы, пан, пошлите на Ивановскую колокольню выглядывать пана Струся. Если завидите его, сейчас со своим полком на коней и помогите ему к нам прийти. Ну, спокойной ночи.
Но хотя Гонсевский и пожелал спокойной ночи, вряд ли она была спокойной хоть для одного поляка.
— Ну, поживились мы с тобою! — сказал Боровский Казановскому. — И дернуло нас пойти с Жолкевским. Сам небось ушел да в королевском стане кичится.
— Ох, плохо дело! — вздохнув, ответил Казановский. — Если бы не сражения каждый день, офицеры разнесли бы меня на саблях.
А измученные, в крови и копоти офицеры тем временем предавались попойке как лучшему средству восстановить свои силы.
Ходзевич и Чупрынский на другой день чуть свет вышли под прикрытием Маржерета дожигать город. У каждого жолнера в руках были пакля, смоляные лучины и тлеющий фитиль. Они тихонько вышли, спустились на лед Москвы-реки и стали осторожно двигаться к Чертопольским воротам.
Вдруг пред ними очутились ряды плещеевских стрельцов и пушки Колтовского.
— Ишь, черти! — проворчал Чупрынский. — Не хотят в обиду даться.
— Вперед! — скомандовал Маржерет.
Его пехотинцы в кованых латах, с железными шлемами на головах двинулись вперед.
— Панове, панове, — вдруг взволнованно заговорил Ходзевич, — ворота!
— В бой! — заорал Чупрынский и бросился со своими уланами вперед.
Ходзевич заметил, что русские по оплошности оставили Водяные ворота под Пятиглавой башней открытыми, и поляки стремительно ворвались через них в город. Раздался вопль растерявшихся русских. Плещеев побежал со своими стрельцами. Ходзевич первый добежал до церкви Святого Ильи.
— Жгите! — приказал он.
И скоро запылала церковь, а за нею Зачатьевский монастырь и ближайшие дома.
— Чего вам? Чего, черти? — обозленно отмахнулся Чупрынский от двух жолнеров, спешно говоривших ему что-то.
— Нас послали из Кремля. Пан Струсь идет. Надо впустить его, а то москвичи задержат его под Деревянной стеной.
— Струсь идет, Струсь! — пронеслось среди поляков.
В то же время через реку по льду промчался в Замоскворечье отряд Зборовского.
— Жечь Замоскворечье! — закричал Маржерет, поворачивая фронт своих солдат.
Поляки бросились через реку. Смешавшиеся москвичи старались не пустить поляков, и те, пробиваясь через их толпы, косили их без пощады.
Колтовский бросился москвичам на помощь, но пехота Маржерета отбросила его залпом из мушкетов. Деревянная стена, огибавшая Замоскворечье, уже пылала. Треск пожара, залпы выстрелов, крики и стоны смешивались в сплошной гул. Стена представляла собой сплошной огонь. Со свистом и шипением он истреблял сухое дерево, и одна из башен с грохотом рухнула на обезумевших москвичей.
В тот же миг через груды развалин сквозь огонь и дым проскочил на коне неустрашимый полковник Струсь, крича:
— За мной!
Следом за ним друг за другом посыпались жолнеры, быстро проскакали огненную брешь и, выстроившись, ударили на русских.
— Хвала Богу! — кричали поляки.
Струсь со своим отрядом проскакал в Кремль. Гонсевский, плача от радости, обнял его.
![Ирина Кнорринг - Повесть из собственной жизни: [дневник]: в 2-х томах, том 1](/uploads/posts/books/41661/41661.jpg)
