Наташа Боровская - Дворянская дочь
— Так, значит, нет? — сказал он.
Я опустила голову и молча проглотила слезы.
— Теперь, когда няня мне рассказала, скольким ты обязана профессору Хольвегу, мне легче с этим примириться. — Он говорил спокойно и с достоинством. — Только не проси меня полностью отказаться от встреч с тобой: это выше моих сил. Возможно, я не увижу тебя несколько лет — наверняка до тех пор, пока не женюсь и не обзаведусь своим собственным ребенком, но я не хочу быть полностью отрезанным от тебя. Я хотел бы стать другом и наставником твоему сыну. Может быть, когда он подрастет, ты как-нибудь отпустишь его на лето в Веславу. Я не стану приглашать тебя к себе без твоего мужа. Я буду видеться с тобой только в его присутствии. Я забуду о том, что нас с тобой связывало в прошлом. Мы останемся кузеном и кузиной, братом и сестрой, не более того. Ты согласна?
— Да! — Для меня это было равнозначно отсрочке приведения в исполнение смертного приговора, и я на радостях чмокнула Питера в его пушистую головку. Ведь Стиви сказал, что нет ничего на свете, кроме смерти, чего нельзя было бы исправить. И кто знает, что может принести с собой будущее?
— Можно? — Стефан протянул руки к Питеру.
Я передала ему сына:
— Будь осторожней с его головкой. Он уже пытается ее держать, но пока не очень уверенно получается.
В больших руках моего кузена Питер был похож на куколку. Стефан уверенно и ловко держал его, склонившись над ним, чтобы получше рассмотреть его спящее личико:
— Какой кроха! Ты — не красавец, парень, но ты все равно выглядишь ужасно довольным собой. Проснись, чтобы я увидел твои глаза.
Питер подтянул ножки, высвободил ручки из-под синей шали, в которую был завернут, сморщил свой надменный носик и открыл глаза. Взгляд их, пристальный и осмысленный, остановился на Стефане. Стефан надул щеки. Глазенки Питера сощурились до узких щелочек, ротик открылся, и он издал звук, похожий на нечто среднее между визгом и иканием, но явно выражавший восторг.
— Няня, няня, он засмеялся! — позвала я, и няня буквально вбежала в библиотеку. — Петя в первый раз в жизни засмеялся!
— А может, это что-нибудь другое. — Она взяла малыша у Стефана. — Да нет, ты сухой. Так ты и правда засмеялся, ангелочек мой? Ну-ка, покажи еще разок, как ты это делал.
Питер принялся увлеченно пускать пузыри, дергая ручкой няню за кончик ее белой косынки. Стефан снова наклонился над ним и напыжил щеки, и Питер еще раз издал тот же звук — наполовину визг, наполовину икание; это определенно был смех.
В это время вошла Вера Кирилловна и, увидев, что мы все улыбаемся, тоже улыбнулась с довольным и многозначительным видом. Однако, узнав, что причиной веселья был первый смех Питера, она не смогла удержаться от выражения досады. Правда, ей удалось скрыть разочарование, когда она поняла, что ей никогда уже не стать фрейлиной будущей королевы Польши, и она лишь подчеркнуто внимательно спросила няню, не пора ли уложить ребенка поспать. Очевидно, она считала Питера Алексея ответственным за срыв ее планов.
После того, как няня унесла виновника ее огорчений, Вера Кирилловна повернулась к моему кузену:
— Вы не откажетесь отобедать с нами, cher prince[61]?
— Благодарю вас, графиня, но я должен идти. Таня, пока я не ушел, скажи, что я могу сделать для тебя?
— Польское правительство почему-то тянет с выдачей мне паспорта.
— Какая чепуха! Я немедленно этим займусь. Что-нибудь еще?
— У меня есть родственник, блестящий историк-любитель. Ты встречался с ним на Сомме во время войны. Он вернулся в Россию примерно в одно время с тобой, а прошлой весной бежал оттуда.
— Л-М? Очень симпатичный человек. Что я могу для него сделать?
— Он с трудом сводит концы с концами в Париже, работая журналистом по разовым договорам. Ему нужно было бы получить ученую степень в Сорбонне, чтобы он мог преподавать, но он — очень гордый человек. Просто так предложить ему деньги невозможно: он их не возьмет.
— Тогда надо будет организовать конкурс для живущих в Париже иностранцев с поощрительной стипендией в качестве премии или что-нибудь еще в том же роде. Я подумаю над этим. — Стефан сделал несколько пометок в записной книжке. — Это все?
Тут я отважилась попросить его:
— Нашему Центру по делам русских беженцев нужна усадьба, желательно под Парижем, где бы мы могли устроить maison de retraite[62] для пожилых беженцев.
— Э, да ты, я смотрю, всерьез занялась филантропией! Бабушка гордилась бы тобой. Я найду для тебя подходящую усадьбу, дорогая кузина, только не надо там вешать никаких памятных табличек в мою честь, иначе мне дома несдобровать. Любая моя помощь русским должна оставаться анонимной.
— Ты многое делаешь анонимно, mon cousin[63], — сказала я, вспомнив о том, как был оплачен счет в родильном доме.
Вера Кирилловна укоризненно посмотрела на меня. С одной стороны, ее глубоко впечатлила манера решать проблемы «по-веславски», с другой — она была горько разочарована происходящим.
— Какие могут быть счеты en famille[64]? — возразил Стефан.
Я почувствовала себя мелочной и неблагодарной:
— Конечно же, никаких. И еще одно. Если хоть как-нибудь можно помочь Федору…
— Это — самая трудная просьба. Но если найдется хоть какая-то возможность, она обязательно будет использована.
Я безоговорочно ему поверила.
— Пожалуйста, передай от меня привет твоим родственникам в Англии, в особенности — лорду Эндрю. Спасибо тебе… за все.
— Не стоит благодарности. Пожалуйста, передай мой поклон профессору Хольвегу. Вера Кирилловна, если понадобятся мои услуги, вы знаете, как со мной связаться. Таня…
Он повернулся ко мне. Я протянула ему руку.
— Кланяйся от меня княгине Екатерине. И передай привет Казимиру. Он все еще в армии?
— Ему недолго осталось в ней пробыть. Он собирается начать приводить Веславу в порядок, как только выйдет в отставку.
Пристально глядя на меня, Стефан поднес мою руку к губам и поцеловал ее, затем посторонился, пропуская вперед Веру Кирилловну.
И вот уже его звучный голос донесся из прихожей, затем хлопнула входная дверь, и послышался шум отъезжающего автомобиля. Огонь в камине догорел и погас. Комната, казалось, стала меньше и холоднее. Часы на каминной полке с равнодушной точностью пробили без четверти час.
Не в силах двинуться с места, опустив перед собой руки, я стояла, окруженная свободно ниспадавшими складками бархатного халата, в торжественной позе, единственной, достойной этого высшего момента испытания, и не отрываясь смотрела на дверь, через которую вышел Стефан. Центр моего существа, где не так давно находился мой сын, сейчас заполняла ноющая пустота. Она разрослась до пределов куда больших, нежели материнская утроба, и подступила к самому моему горлу. Ничто и никогда на этом свете не сможет заполнить эту пустоту!
За эти несколько мгновений я стала на много лет старше. До этих пор, несмотря на все, что мне довелось пережить, я оставалась романтичной юной женщиной. Теперь же, после того как Стефан вышел через эту дверь, все мои девичьи грезы испарились.
Когда вернулась Вера Кирилловна и застала меня все в той же позе, с тем же застывшим печальным взглядом, она, должно быть, поняла, что говорить больше было не о чем.
— Жаль, что вашему кузену пришлось так рано уйти, — заметила она, раздвигая шторы и открывая вид на пустынную, продуваемую ветром улицу. — Такой щедрый и благородный молодой человек. Настоящий князь. Какая мерзкая погода! Боюсь, зима нынче будет холодная.
В дверях появился дворецкий и объявил, что кушать подано.
Вера Кирилловна вздохнула. Величественно подняв голову, с неподражаемым самообладанием, она пригласила меня пройти в столовую.
ЭПИЛОГ
Третьего декабря 1920 года, двух месяцев от роду, Питер Алексей Хольвег был крещен в русском соборе на улице Дарю. Крестной матерью его была графиня Лилина, а крестным отцом — князь Ломатов-Московский, Л-М.
Я не могла отказать миссис Уильямсон в удовольствии устроить по этому поводу праздничный прием в ее доме в Нейи и продемонстрировать придворные манеры, освоенные ею под руководством Веры Кирилловны, немало изумленным императорским высочествам, присутствовавшим на крестинах. В их числе были трое сыновей покойной великой княгини Марии Павловны — Борис, Кирилл и Андрей Владимировичи, последний из которых был женат теперь на своей прежней любовнице, знаменитой балерине Кшесинской, любимице императорской России.
Стол для приема готовил не кто иной, как поляк Анатоль, бывший шеф-повар Силомирских, позорно бежавший, когда в наш особняк ворвалась революционная толпа. Вера Кирилловна обнаружила его, когда принялась распоряжаться на кухне отеля «Ритц», и теперь, пристыженный, он дал себя уговорить порадовать нас своим кулинарным искусством.
