Фердинанд Оссендовский - Ленин
Однако у подавляющей части учителей, как сразу заметил наблюдательный мальчик, совесть не была чиста и благонадежна. В беседе с директором они были недоверчивы, осторожны, воздержанны. В их глазах легко можно было прочитать неприветливость по отношению к представителю власти.
Однако господин Ульянов этого не замечал. Внешне все было в порядке. Он безразлично выслушивал жалобы на скверное оснащение, на нищету, на недоброжелательное отношение жителей к школе и даже вражду к учебе и учительству; это находилось за рамками его компетенции, об этом должна думать центральная власть. Он отвечал за то, чтобы все было в соответствии с инструкциями.
Он выезжал из деревни спокойный и удовлетворенный, даже не подозревая, что в сундуках народных учителей лежали старательно замаскированные брошюрки авторов «Народной воли», которые намного отважнее, нежели официальные, оплачиваемые «ученые», расправлялись с историей святой Руси.
С тяжелым сердцем возвращался молодой Ульянов домой.
Он понимал, что народ не монолитен, что он поделен на враждующие племена, предан местечковому патриотизму и не знает общих стремлений и принципов.
Для него была очевидна бездонная пропасть между деревней и городом, между крестьянством и интеллигенцией, которую мужики не понимали и не любили, так как была она для них воплощением правительства или чем-то дьявольским со всеми ее знаниями, наукой и чуждыми обычаями.
— Справиться с ними мог только Чингисхан или иной великий захватчик! — думал Владимир. — Кровавой рукой гнал он их за собой к покорению мира, вел к самим собой обозначенной цели. С той поры ничего не изменилось, поэтому и теперь нужен был новый хан или наш русский — дерзкий, жестокий Антихрист, новатор-мечтатель с толстой дубиной в крепкой руке — Петр Великий!
Своими впечатлениями мальчик подробно делился в доме Остаповых.
Все там любили его и называли ласково — Воля.
Впервые он услышал это имя от хрупкой, златовласой Елены и, сам не зная почему, покраснел по самые уши.
Старый доктор Остапов с изумлением слушал рассказы серьезного Воли, который говорил, как взрослый человек со сформировавшимися взглядами.
Логика, понятная без преувеличений и эмоциональных порывов мысль; простая, но жесткая диалектика занимали старого доктора. Не один раз думая об этом, он формулировал свои впечатления следующим образом:
— Ни мое поколение, ни сверстники моего сына не демонстрировали таких строгих, ясных и смелых мыслей. Ха! В жизнь вступает новое поколение, абсолютно непохожее на нас. Быть может, они не только смогут строить блестящие здания на глиняном фундаменте, но возведут что-то действительно великое и вечное, например — пирамиду русского Хеопса!
С Владимиром старый доктор вел беседы часами. Мальчик предпочитал их безразличному, полному сомнений профессору.
Однажды, когда Владимир с глубокой уверенностью утверждал, что можно изменить взгляды, будучи законопослушным и нравственным, молодой Остапов произнес горькие, безнадежные слова:
— Ничего не получится! Россия обречена на уничтожение…
От этих горьких, унизительных мыслей повеяло холодом.
Только Ульянов, внимательно взглянув на профессора, сразу ответил:
— В России живет 130 или 150 миллионов людей, на всем земном шаре, наверное, два миллиарда, которые страдают и чувствуют одинаково. Так пускай гибнет Россия во имя торжества правды… общечеловеческой.
— Ну нет — это уже перебор! — воскликнул врач.
— Мы не можем устанавливать исключительно русскую правду, — ответил Владимир. — Не имеет она ни цели, ни средств.
— А общечеловеческая правда?
— Над ней будут работать все вместе: мы, англичане, негры и индусы. Вместе получится лучше и быстрее!
— Какая же это правда? — спросил профессор.
— Я еще не знаю, но чувствую ее… здесь, здесь…
Говоря это, Володя пальцем дотронулся до своего лба.
В уголке, наклонившись над вышивкой, тихонько сидела Елена.
Когда Владимир произнес последние слова, она подняла на него глаза. Увидев его, указывающего на свой лоб, опустила веки и тихо вздохнула.
После ухода отца и брата, не отрываясь от вышивки, спросила:
— Воля убежден, что правда находится в мозгу?
— Да! — ответил он. — Только в мозгу.
— Я думаю иначе! — возразила девушка, покачивая светлой головкой. — Великие идеи только тогда могут овладеть людьми, когда переходят в чувства. Это значит, что в деле созидания, укрепления и принятия правды должно участвовать сердце…
— Нет! Как только в игру вступает сердце, начинаются компромиссы, а их я не выношу и не признаю! — резко воскликнул Володя.
— Значит, Воля никогда не пойдет за голосом сердца?
— Нет, никогда! Сердце — враг разума.
Она вздохнула и замолкла, еще ниже склонившись над столом.
— Почему Лена вздохнула? — спросил Владимир.
Ответа не было долго. Владимир терпеливо ждал, глядя, как свет лампы ложится золотыми пятнами на гладко причесанные волосы и ласкает длинные, толстые девичьи косы.
— Мне грустно… — прошептала она.
Ульянов промолчал.
— Мне грустно, — повторила девушка и вдруг подняла на него большие голубые глаза, наполненные горячим блеском. — Воля плохой!
Владимир не отзывался.
— А что, Воля ничего в жизни не любит?
Он подумал и ответил:
— Я желаю добра и правды всем людям во всем мире…
— То есть — любит?
— Нет! Для этого достаточно разума, — сказал он спокойно.
Спустя мгновение Елена, не отводя от его глаз удивительного, игривого взгляда, шепнула:
— И никого… не любит?
Он хотел ответить, но внезапно смутился и, покраснев, стал разглядывать лежащее на столе иллюстрированное издание Пушкина.
— Например, меня… Воля любит? — услышал он тихий шепот.
Ульянов вздрогнул и стиснул зубы.
— Потому что я люблю Волю… люблю, как отца, как когда-то любила маму… о, нет! Люблю еще больше — как Бога!
Он ответил сквозь стиснутые зубы:
— Не слишком убедительное сравнение!.. Бога, Лена, нет! Это устаревшая идея, случайно остающаяся в обороте.
Глаз на нее он, однако, не поднял, опасаясь посмотреть в ее полные сердечного блеска зрачки.
— Для меня Бог существует! Я Его люблю так же, как люблю Волю, — прошептала девушка.
— Лена! — бросил он удушливым, как будто зовущим на помощь голосом.
Он не видел, но догадывался, что она протягивает ему изящную, с ямками над каждым пальчиком ручку.
Схватив, он рванул ее почти жестоко, почувствовал возле своей груди бьющееся сердце Лены, притянул ее к себе, щуря темные раскосые глаза, и впился губами в ее холодные, дрожащие губы.
— Твоя, твоя на всю жизнь, до последнего вздоха!.. — шепнула она с воодушевлением.
— На всю жизнь! — повторил он, и сразу какой-то холод проник в его грудь.
Он не знал, фальшь этих горячих слов или плохое предчувствие послужили этому причиной.
Елена как настоящая женщина уже планировала всю их жизнь.
— Воля окончит университет и станет адвокатом, чтобы защищать только самых несчастных, самых обиженных, как, например, Дарья, отправившаяся нищенствовать; я научусь медицине и буду лечить самых бедных и униженных…
Дальнейший разговор прервал профессор Остапов. Он стал у порога и позвал:
— Пойдемте, друзья, ужинать!
После того разговора с Леной Ульянов каждую свободную минутку старался провести у Остаповых. Даже Маркса забросил. Сейчас, в период первой любви, он казался ему слишком холодным и беспощадным.
Мария Александровна догадывалась, в чем дело, и была довольна тем, как все складывалось.
— Очень порядочная и милая девочка! — откровенничала она с мужем. — Серьезная, честная, из хорошей семьи. Может, даст Бог, будет из этого толк. Я была бы довольна!
— Естественно! — соглашался Ульянов. — Отец — генерал, лучший врач в городе. Это — партия!
— Самое главное, что она очень стоящая девушка, рассудительная, с добрым сердцем! — поправила мужа госпожа Ульянова.
— Ну и слава Богу! — воскликнул, потирая руки, отец.
Никто не знал, что в это же время Владимир переживал муки сомнений.
Он чувствовал, что изменяет чему-то более важному, чем его личная жизнь. Ему припомнился пьяный Остапов, рассказывающий об угрызениях совести Иуды. Теперь он понимал Иуду… Понимал, что эта подсознательная, неуловимая измена связана с Леной.
А если поступить, как с коньками и латынью? Бросить Лену и снова взяться за Маркса, за свои записки и книжки?
Однако он не мог себя побороть и шел к Остаповым, смотрел жадным взглядом в глаза Елены, улыбался блеску ее золотых кос и ощущал приятную дрожь возбуждения, когда она слушала его, хмуря брови.
Он был молод и не мог понять, что, раз уж он сравнивал свое чувство к этой девушке со своим увлечением коньками, которые он отверг ради дела, значит, это не была любовь на всю жизнь до последнего вздоха.
