Михаил Казовский - Тайна крепостного художника
— Видно, что-то знает, но не хочет сообщать.
— Отчего все они боятся рассказать правду?
— Неужели мы не добьемся истины? — подал голос Сашатка.
— Вероятно, что не добьемся.
— Может, что-нибудь узнаем от душеприказчика?
— На него вся надежда.
Но назавтра, встретившись в беседке с вице-губернатором, как и было назначено, от произнесенных Кожуховым слов совершенно оторопели. Он стоял, нахохлившись, руки заложив за спину, и смотрел исподлобья; говорил сугубо официально:
— Мне вас нечем порадовать, господа. Я узнал, кто хранил завещание старого Милюкова — Афанасий Петрович Ноговицын. И послал к нему. Человек же мой вернулся в недоумении: накануне утром Афанасий Петрович обнаружен был мертвым, в петле висящим.
Сестры Новосильцевы не могли и слова вымолвить от смятения.
— Я велел прийти полицмейстеру, — продолжал Евгений Алексеевич, — и имел с ним беседу. Он сказал, что как будто бы представляется затруднительным выяснить, сам покойный повесился или кто ему помог… — Пожевал губами. — Словом, если «кто-то», то уместно предположить, что сей «кто-то» очень не желает разглашения тайны завещания старого Милюкова… И послушайте моего совета: не пытайтесь и вы узнать. Уезжайте из Твери побыстрее. От греха подальше.
— Что же это такое, господин вице-губернатор? — неожиданно возмутилась Екатерина. — Получается, что у нас правду не найти? Торжество несправедливости?
Он глубокомысленно закатил глаза:
— Се Рассея, матушка. Правду здесь испокон веку отыскать было невозможно. — Посмотрел на нее печально. — Нет, шучу, конечно. Дело понемногу сдвигается с мертвой точки. Но попробуйте в одночасье изменить вековые устои! Ломка взглядов, ломка жизней! И до справедливости очень далеко.
Сделал шаг на ступеньку вниз, будто нисходя с пьедестала, и сказал чуть проникновеннее:
— Искренне советую: уезжайте из Твери как можно скорее. А иначе безопасность вашу гарантировать не смогу.
— Вы, вице-губернатор?!
Кожухов воздел руки:
— Все под Господом ходим.
— И управы не найти на злодеев?
— На каких злодеев? Этак весь народ пересажать можно. Он сегодня образец добродетели, а потом пошел и зарезал кого-нибудь, а потом снова молится и винится: «Бес попутал!» Все не без греха.
Софья потянула сестру за рукав:
— Ну пойдем, пойдем. Нам и вправду пора уезжать отсюда. — Поклонилась коротко. — Благодарствую, милостивый государь Евгений Алексеевич, за внимание и заботу. Извините, что отвлекли от дел государевых.
Он махнул ладошкой:
— Будет, будет — и ступайте с богом.
Посмотрел им вслед и пробормотал: «Правда правде рознь… И бывает она такая, что уж лучше бы ея и не ведать вовсе».
А Екатерина по дороге на постоялый двор заявила твердо:
— Он, подлец, знает обо всем. Это милюковские происки, я уверена. Разумеется, Николай Петрович сам душеприказчика в петлю не совал — хотя не поручусь, что не сам. Копия-то копией, но нотариус мог бы и без копии разболтать ее содержание. Вот его и повесили.
— Страшная история. У меня аж мурашки по телу бегают.
— Если бы не дети, я бы ни за что не уехала. Растрясла бы это осиное гнездо. Камня бы на камне от него не оставила. Но боюсь за детей. А особенно за Сашатку — он, как сын Сороки, получается тоже в наследниках, и ему это могут не простить…
— Да, но брата и сестру его в Покровской не трогают?
— Потому как они не ищут завещания, никуда не лезут.
Быстро собрались и уже через час находились в вагоне поезда Петербург — Москва, проходящего через Тверь.
Глава третья
Осень 1869 года выдалась прелестная: весь октябрь было еще тепло, небо чистое, дождики недолгие, а зеленщики и фруктовщики зазывали наперебой в свои лавки — персики, виноград, чернослив, гранаты, яблоки и груши лопались от сока, сами просились в рот. После приезда в Москву Вася и Сашатка в первое время часто навещали дом Новосильцевых, а потом началась учеба, и вообще времени не стало. Но скандал, приключившийся с их племянником Юрием, все переменил.
Дело вышло так. 22 октября были именины Сашатки, и Екатерина Владимировна предложила отпраздновать это событие у нее, по-семейному. Мальчики отпросились у Доната Михайловича и в начале третьего пополудни, отутюженные, начищенные, причесанные, с купленным специально в кондитерской тортом, подходили к особняку. Навстречу им выскочил Юрий в распахнутой гимназической шинели. Судя по всему, был он весьма нетрезв. (Позже выяснилось, что его отругал отец за небрежную учебу в лицее, сын ответил грубо и демонстративно хлопнул дверью; а затем, выпив коньяку, вознамерился провести вечер во всех тяжких). Налетев на набилковцев, замер, преградив им дорогу. С вызовом спросил:
— Вы какого лешего здесь торчите?
Вася ответил хладнокровно:
— Мы, во-первых, не торчим, а идем к вашим тетушкам. И потом, не «какого лешего», а по приглашению. У Сашатки сегодня именины.
— Это все равно: именины, не именины… И мои тетки не хозяйки тут, а приживалки. Мы хозяева, мы: я и мой отец. Посему — пошли вон, болваны, чтобы духу вашего в нашем доме не было!
У Антонова налились жилки на висках.
— Вы, пожалуй, не очень тут командуйте, Юрий Александрович. Можем не посмотреть, что вы барич. Вздуем так, что мало не покажется.
Лицеист выкатил глаза:
— Как ты смеешь, хам? Грязный оборванец. Я тебя в полицию отведу, и пойдешь по этапу до Сахалина. Прочь пошел, я сказал, а не то узнаешь.
Тут Сашатка попытался разрядить обстановку:
— Хорошо, хорошо, ссориться не станем. Вася, коли нас не желают видеть, можем и уйти. Как-нибудь заглянем потом.
Но его приятель не согласился:
— Чтобы уступить этому засранцу? Никогда.
— Как ты меня назвал? — вспыхнул Юра.
— Да как слышал.
— Повтори.
— Он еще и глухой, выходит.
— Я сказал: повтори.
— А, понравилось? Повторяю: вы засранец и шиш.
— Кто шиш? Я — шиш?
— Шиш и засранец.
— Я сейчас тебя буду бить.
— А силенок хватит, голубая кровушка?
— Вот сейчас увидишь. — Юра размахнулся, но коньячные пары раскоординировали его движения, и замах вышел вялым.
Между тем Вася ловко перехватил его кулак, дернул руку вниз и, будучи искусным драчуном, двинул лбом в скулу обидчика. Новосильцев взвыл.
— Ты меня ударил? Ты — меня — ударил?!
— Да господь с вами, Юрий Александрович, у меня и руки-то заняты вашими холеными ручками. Чем же я могу вас ударить?
— Ты за это ответишь, тварь.
— Надо доказать. Нет свидетелев. Ты же ведь не видел, Сашатка?
— Ничего не видел, — помотал головой Сорокин. — Я глаза закрыл от испуга.
— Слышите? Не видел. Посему ступайте, куда шли. И не трогайте мирных набилковцев.
— Я пойду в полицию.
— Скатертью дорога. Вас там, пьяного, с удовольствием встретят.
Неожиданно гимназист шморгнул носом плаксиво:
— Недоумки… ненавижу вас…
— Ну, не хнычьте, не хнычьте, Юрий Александрович. Все ж таки дворянам нюниться не пристало. — Вася издевался. — Все ж таки катковец. Будущая надежда России.
— Тварь! Подлец! — взвизгнул неприятель и, внезапно вырвав торт у Сашатки, вмазал в физиономию Антонова.
Тот стоял ошалелый — все лицо в креме, перепачканная шинель, а на шее болтается проломленная картонка.
Новосильцев же, торжествуя, быстро ретировался.
— Погуляли, нечего сказать… — проронил Вася. — Торт испорчен, вид изгажен… Как теперь появимся в доме? Стыдоба…
— Ничего, ничего, — приободрил его Сорокин. — Ехать восвояси в этаком конфузе много хуже. Объясним — тетушки поймут. И умоешься, и шинель почистишь.
— Неудобно, Саш…
— Неудобно суп вилкой кушать.
Сестры Новосильцевы, увидав Антонова, сразу же заохали, закудахтали, но ребята, по благородству своей души, выдавать племянника не хотели и проговорили туманно, что на них напали неизвестные местные драчуны. Софья повела Васю мыться, а Екатерина заметила с сожалением:
— Да, по улицам ходить иногда бывает небезопасно. Люди страх потеряли. И свободу понимают как вольницу.
— Без свободы жить тоже отвратительно, — возразил ей Сашатка. — Хуже, чем в тюрьме.
— Кто же говорит о тюрьме? Речь идет о некоей золотой середине. Строгие, но разумные законы — вот что нужно нам. Чтобы люди их соблюдали, но без унижений. Только и всего.
— А законы, говорят, пишутся только для того, чтобы их потом ловко обходить.
— Это говорят прощелыги и уховерты. Новое поколение так рассуждать не должно. Мы обязаны воспитать законопослушных людей.
— Было бы чудесно.
Сестры подарили Сашатке модные и не слишком дорогие карманные часы из Швейцарии, массово изготовленные для России. Назывались они Qualité Сальтеръ, крышки открывались сверху и снизу, а завод и перевод стрелок мог производиться специальным ключиком. Молодой человек взял их в руки потрясенно и не верил своему счастью. Наконец сказал:
