Руй Кастро - Рио-де-Жанейро: карнавал в огне
Уже в те дни в карнавале участвовало все население. Пресса и писатели, вне зависимости от того, одобряли они действо или нет, подробно его описывали (современники немало писали о карнавале девятнадцатого века). Долгие месяцы подготовки заканчивались празднованием, которое занимало три-четыре дня. Парады стоили денег, и гуляки занимали их у лавочников. Последние всегда неплохо наживались на карнавале, продавая костюмы чертей, маски в виде черепов, дурацкие колпаки, фальшивые носы с очками, поддельные груди, свистки и инструменты для же-перейраш. Даже само правительство поддерживало празднующих: на каждой площади возводили эстраду для оркестров и они никогда не пустовали. Еще ребенком, будущий император Педру II, спуская пар в энтрудо, обливал водой благородных дам, стараясь попасть им в декольте. Позже торжественность новой роли заставила отказаться от подобных проделок, но втайне его сердце все еще билось в ритме барабанов и кастрюль. Говорят, во дворце в Петрополисе мальчишка (позже, при республике, он стал послом) без предупреждения бросил горсть конфетти как раз в тот момент, когда уже пожилой Дон Педру открыл рот, так что тот чуть не задохнулся, и все же монарх счел инцидент забавным. А ведь это было даже не настоящее итальянское бумажное конфетти, а гранулированное гипсовое, какое делают здесь, в Бразилии.
В 1889 году монархия была свергнута, установлена республика, и с неизбежной самонадеянностью, которая следует за любой сменой режима, кто-то из новых правителей посмел угрожать карнавалу и потерпел крах. В 1882 году префектура Рио решила, что карнавал не следует устраивать в феврале — слишком жарко (этот месяц «благосклонен к дождям и лихорадке»), и попробовала перенести его на июнь, когда в Рио наступает наша символическая зима. Кутилы притворились, что послушались приказа, и воспользовались случаем, чтобы устроить два карнавала — традиционный в феврале и «официальный» в июне. На следующий год приказ был отозван. Вот одна из причин, почему невероятно популярный барон Риу Бранку, отец бразильской дипломатии, с присущим ему чувством юмора не без удовольствия отметил, что в Бразилии (он имел в виду Рио) «организованно проходят только две вещи — беспорядки и карнавал». Сам барон непредусмотрительно скончался за два дня до карнавала, что вызвало большую суматоху. Был объявлен национальный траур, и карнавал отложили до апреля. И снова Рио, как бы он ни любил барона, вышел на улицы в ближайшие несколько дней, а потом и еще раз, в день, указанный префектом, — он в том году совпал с Пасхой. И с тех пор власти оставили попытки изменить дату карнавала.
В самом начале двадцатого века, после того как префект Перейра Пассуш снес немалую часть старого колониального города и превратил его в копию Парижа, Рио и карнавал стали «цивилизованными». Энтрудо полностью запретили — вместо воды и помоев люди теперь перекидывались настоящим конфетти и серпантином и обрызгивали друг друга lança-perfumes (парфюмированными спреями): так значительно приятнее. Недавно появившиеся трамваи превращали в карнавальные платформы, и они ездили по своим маршрутам, а все желающие могли примоститься на сиденьях и где придется. В 1900 году впервые появилась песня, специально созданная для карнавала, марш «Ó abre alas» («Расступитесь, я иду») пианиста и композитора Чикиньи Гонзага. И совершенно случайно зародилась традиция, существующая до сих пор, — кавалькады на автомобилях по авенида Сентрал, которую тогда только-только открыли.
Это случилось в субботу, во время карнавала 1907 года, когда дочери президента Альфонсу Пеньи, пребывая в веселом настроении, решили прокатиться в президентском автомобиле мили полторы по новому бульвару туда и обратно. Все обладатели машин (а в Рио тогда было уже несколько сотен автомобилей) тотчас сочли идею превосходной и последовали этому примеру. Череда украшенных серпантином сверкающих «фордов» модели «Т» со спущенным верхом, полных людей, которые дудят в рожки и поют, проезжая по улицам, густо усыпанным конфетти, еще несколько десятилетий будет неотъемлемой приметой карнавала. Эти романтические прогулки, несомненно, заставляли замирать и трепетать сердца молодежи того времени: можно только догадываться, сколько парней и юных девушек втискивались в один автомобиль, тесно прижавшись друг к другу, сколько там было не случайно соприкасавшихся бедер, блуждающих рук и влажных панталончиков — все это были самые сильные ощущения, какие могла себе позволить молодежь из уважаемых семейств.
Но опять-таки этот карнавал предназначался только для белых: вечеринки belle époque[1] (времена с 1890 года и до начала Первой мировой войны), с корсетами, нижними юбками и накрахмаленными воротничками. Любое сексуальное возбуждение и тем более разврат находились под запретом, это был карнавал от пупка и выше. Для сравнения, жители черных кварталов из бедных районов, которые с 1860-х годов уже вынашивали нечестивые музыкальные замыслы, устраивали для себя карнавал получше — откровенно ниже пояса. И именно такому карнавалу судьба позволила одержать верх.
Вот уж действительно любопытно, что из всех иностранцев, прибывавших в Рио со своими искусствами и обычаями, самый глубокий след в культуре города — музыке, футболе, религии, кулинарии, языке, не говоря уже характере, — оставили именно те, кто попал сюда против воли: негры.
В прошлом, приходится с грустью признать, Рио был одним из крупнейших рынков рабов, какие видел свет. За несколько веков более двух миллионов африканцев прибыли в этот порт в цепях, почти все из Гвинеи, Анголы или Конго, и половина из них как раз между 1808 годом, когда Рио стал домом португальского королевского двора, и 1850-м, когда под давлением работорговлю в конце концов прекратили. Не все рабы, проходившие через Рио, оставались здесь. Большую часть увозили в глубь страны, на кофейные плантации или золотые копи. Но и оставшиеся превратили Рио в самый большой негритянский город в мире. В 1849 году, считая и рабов, и свободных, темнокожие кариоки составляли 90 000 из 200 000 населения, в то же самое время в Новом Орлеане выходцев из Африки было менее 20 000. Во второй половине девятнадцатого столетия из-за окончания торговли и высокой смертности среди рабов и благодаря значительному притоку европейских иммигрантов город статистически «побелел». Но не настолько все-таки, чтобы остановить развитие пикантной афро-кариокской культуры, которая буйно расцвела на улицах, протоптанных péde-moleque — буквально «стопами уличных мальчишек»: это название происходит от огрубевших пяток черных (чаще всего) ребятишек, которые по ним бегали.
Процесс этот был неизбежен, поскольку рабство в Рио приняло иные формы, нежели в других местах. Даже в своем зените оно никогда не укладывалось в рамки клише: молчаливые, настороженные негры, чьи глаза горят во тьме рабских кварталов, бредут на заре на работу, а кнут надсмотрщика уже щелкает по их спинам.
Изначально рабы-кариоки в большинстве своем выполняли городские функции. Кто-то работал по хозяйству и жил в доме хозяев, появляясь в присутствии посетителей. Другие трудились где-то еще и большую часть времени проводили на улице. Многие принадлежали иностранцам и потому говорили не только по-португальски, но и по-французски, по-английски и по-испански и становились искуснейшими поварами. Чтобы служить дворецкими и экономами, им пришлось обучиться «манерам». Отправляясь с хозяевами наносить официальные визиты, они шли босиком, но им приходилось наряжаться в бриджи, сюртуки и парики. И, кроме того, рабы-кариоки, как мужчины, так и женщины, отличались красотой — Рио почти всегда оказывался их первой остановкой, а ведь именно в этом городе сосредоточилась значительная часть богатства страны, и, естественно, самых высоких и сильных, с самыми крепкими зубами и костями покупали и оставляли здесь. Некоторые из них на родине, в Африке, были принцами и принцессами. Неудивительно, что в вальяжной замкнутости больших городских домов некоторые хозяева не могли оставить в покое этих прекрасных негритянок с обнаженной грудью — так уж было заведено, и их жены, зачастую дурнушки с вполне заметными усиками, не осмеливались протестовать. Дети, рожденные от этих связей, мулаты, в основном появлялись на свет свободными, их принимали в семью, и они получали возможность занять неплохое положение в обществе.
Если отбросить унижение, присущее рабству, рабы-кариоки жили значительно лучше своих собратьев, отправленных на плантации. Это не значит, что их не били — их презрительные хозяйки держали небольшой хлыст под рукой для «мелких» провинностей, а если они пытались бежать, то их выставляли к позорному столбу, и там их пороли специально нанятые люди. Но учитывая, как немного шансов бежать у них было, попытки были редки. Когда же им удавалось скрыться, они объединялись в квиломбо, которым иногда даже присваивали законный статус, и вскоре уже торговали с белыми. Одна из таких общин в Леблоне, который в те времена находился в далеком предместье, выращивала камелии для города, и туда можно было отправиться на трамвае (конном) — вот ситуация совершенно в духе кариок!
