Феликс Дан - Борьба за Рим
— Никогда! — вскричала с негодованием Рустициана. — Пока я жива — никогда!.. Я — при дворе тирана! Моя дочь, дочь Боэция — любовница Аталариха! Да его окровавленная тень…
— Хочешь отомстить за эту тень? Хочешь уничтожить готов? Ну, так не раздражай меня и делай, что тебе говорят. Ведь не о себе же я хлопочу, не за себя хочу мстить: мне не сделали ничего дурного. Ты же сама вытащила меня из моего уединения, упросила стать во главе заговора, уничтожить Амалов. А теперь ты раздумала? Не хочешь? Ну, прощай, я возвращаюсь к своим книгам.
— Подожди, не уходи. Дай мне опомниться. Ведь это так ужасно — пожертвовать Камиллой!
— Кто же тебе говорит, что Камилла будет жертвой! Не она, а сам Аталарих. Камилла должна не любить, а только властвовать над ним. Или боишься за сердце твоей дочери? — прибавил он, пристально взглянув на вдову.
— Моя дочь! Полюбить его! Да я собственными руками задушила бы ее!
— Хорошо, — задумчиво ответил префект. — Я сам поговорю с ней.
И он прошел в комнату Камиллы. Девушка с детства привыкла находить в нем защитника и помощника. Поэтому и теперь, увидя его, быстро встала ему навстречу и доверчиво заговорила:
— Ты знаешь, вероятно, все. И пришел помочь нам?
— Да, я пришел помочь тебе отомстить.
— Отомстить! — вскричала девушка. — Но как же?
До сих пор Камилла плакала, думала о бегстве отсюда, но мысль о мести не приходила ей в голову. Теперь же вся кровь вскипела в ней: месть, месть за смерть отца, за оскорбление, нанесенное ей! И глаза ее заблестели.
— Слушай. Ни одной женщине в мире не сказал бы я того, что теперь скажу тебе. Слушай: в Риме составился сильный заговор против господства варваров. Меч занесен уже, и теперь отечество, тень твоего отца призывают тебя, чтобы опустить его на голову тирана.
— Меня? Я должна мстить за отца? Говори же скорее, что надо делать.
— Надо принести жертву.
— Все, что хочешь, свою кровь, жизнь! — вскричала девушка.
— Нет, ты должна жить, чтобы наслаждаться победой. Слушай: король любит тебя. Ты должна ехать в Равенну, ко двору, и погубить его. Мы все не имеем никакой власти над ним. Только ты, в силу этой любви, можешь управлять им. И этой властью ты воспользуешься, чтобы отомстить за себя и отца и погубить его.
— Его погубить! — странно тихо сказала Камилла, и голос ее задрожал, а на глазах заблестели слезы. Префект молча взглянул на нее.
— Извини, — холодно сказал он наконец. — Я не знал, что дочь Боэция любит тирана. Я ухожу.
— Что? Я люблю его? — с болью вскричала Камилла. — Как ты смеешь говорить это! Я его ненавижу, ненавижу так, как я никогда даже не подозревала, что могу ненавидеть.
— Докажи!
— Хорошо. Он умрет. Завтра… нет, сегодня же мы поедем в Равенну.
Она его любит, — подумал префект. — Но это не беда, она еще не сознает этого.
Глава V
Несколько недель уже Рустициана с дочерью живет при дворе. Но Камилла ни разу еще не видела короля. Он был сильно болен. Несколько недель назад он ездил охотиться в горы, и однажды приближенные нашли его без чувств у источника. Его привели в чувство, привезли домой. Но он тяжело заболел. Теперь, говорят, ему лучше, но врачи все еще не позволяют ему выходить из комнаты.
В чувствах Камиллы по отношению к королю постепенно произошла перемена: ненависть, жажда мести начала постепенно смягчаться жалостью к больному. Живя при дворе, ей часто приходилось слышать, с каким терпением он выносит тяжелую болезнь, как благодарен за малейшую услугу, как благородно кроток. И в сердце ее оживала привязанность. Но она старалась заглушить ее воспоминанием о казни отца. А когда сердце подсказывало ей, что несправедливо взваливать чужую вину, — ведь не он, а его дед казнил Боэция, — она сама возражала: а почему он не помешал злодейству?
В этой борьбе разнородных чувств проходили дни, недели. Однажды Камилла проснулась на рассвете. В комнате было душно, а на дворе так прохладно, хорошо. Она встала и пошла в сад. Там на берегу стоял полуразрушенный храм Венеры. Мраморные ступени храма спускались почти к самому берегу моря. Туда и направилась Камилла. Но, подойдя к лестнице, она увидела там Аталариха. Он сидел на ступени и задумчиво смотрел на море. Встреча была так неизбежна, что девушка, растерявшись, остановилась. Король, увидя ее, также смутился в первую минуту, но тотчас овладел собою и спокойно заговорил, вставая:
— Извини, Камилла, я не мог думать, чтобы ты пришла сюда в это время. Я сейчас уйду, только не выдавай меня: моя мать и врачи зорко наблюдают за мной, так что днем мне невозможно уйти от них. А я чувствую, как мне полезен морской воздух. Он так освежает, укрепляет. Прощай же, я знаю, что ты не выдашь меня.
И он начал спускаться со ступеней.
— Нет, король готов. Останься. Я не имею ни права, ни желания мешать тебе. Я ухожу.
В эту минуту над морем взошло солнце, и лучи его образовали на гладкой, как зеркало, поверхности воды широкую золотую дорогу, залили развалины храма и статуи на лестнице.
— О Камилла, — вскричал король, — взгляни, какая прелесть! Помнишь, как мы в детстве играли здесь, мечтали и воображали, что эта золотая дорога из солнечных лучей на море ведет к островам блаженных.
— Да, к островам блаженных! — повторила Камилла, удивляясь, с какой легкостью он отдалял воспоминание о их последней встрече.
— А знаешь — продолжал король, — я должен повиниться перед тобой.
Камилла покраснела: вот теперь он заговорит об украшении дачи, об источнике. Но Аталарих спокойно продолжал:
— Помнишь, как часто спорили мы в детстве о том, чей народ лучше. Ты превозносила римлян и их героев, я — своих готов. А когда блеск твоих героев грозил затмить моих, я смеялся и говорил: «А все таки настоящее и живое будущее принадлежит моему народу». Теперь я не скажу этого. Ты победила, Камилла.
— А, ты осознал, что твой народ не может сравниться с нами.
— Мы уступаем вам только в одном: в счастье. Мой бедный, прекрасный народ! Мы забрались сюда, в чуждый нам мир, в котором не сможем укрепиться. Мы подобны чудному цветку с вершины Альп, который занесен бурей вниз, на пески долины. Он не сможет укорениться там. Так и мы здесь завянем и умрем.
И он с тоской смотрел вдаль, на море.
— Зачем же вы пришли сюда? — резко спросила Камилла. — Зачем вы перебрались через эти горы, которые Господь поставил, как вечную преграду между вами и нами?
— Зачем? — повторил Аталарих, не глядя на девушку, а как бы про себя. — А зачем мотылек летит на яркое пламя? Оно жжет, но боль не удерживает мотылька и он снова и снова возвращается, пока это пламя не пожрет его. Совершенно то же с моими готами. Оглянись кругом: как прекрасно это темно-синие небо, это чудное море, а там дальше — величественные деревья, и среди них, залитые солнцем, блестят мраморные колонны! А еще дальше, на горизонте, громоздятся высокие горы, а на море зеленеют чудные островки. И надо всем этим мягкий, теплый, ласкающий воздух, который все освежает. Вот те чары, которые вечно будут привлекать и погубят нас.
Глубокое волнение короля передалось и Камилле. Но она не захотела поддаться ему и холодно ответила:
— Целый народ не может поддаться чарам вопреки рассудку.
— Может! — вскричал король с такой страстью, что девушка испугалась. — Говорю тебе, девушка, что целый народ, как и отдельный человек, может поддаться безумной любви, какой-нибудь сладкой, но гибельной мечте. Может, Камилла. В сердце есть сила, которая действует на нас гораздо сильнее, чем рассудок, и часто ведет нас к заведомой гибели. Но ты этого не понимаешь, и дай Бог, чтобы никогда ты не испытывала этого. Никогда! Прощай.
И он быстро повернулся и пошел во дворец. Камилла несколько минут смотрела ему вслед, а затем, задумавшись направилась домой.
Глава VI
После этого утра молодые люди виделись ежедневно. Врачи разрешили королю гулять, и каждый вечер он несколько часов проводил в обширном саду. Сюда же выходила и Рустициана с дочерью. Вдова большею частью оставалась с Амаласвинтой, а молодые люди, разговаривая, уходили вперед. Амаласвинта видела, что сын ее все сильнее привязывается к Камилле. Но она не препятствовала этому, напротив, была даже рада ее влиянию, так как Аталирих теперь стал гораздо спокойнее и мягче с нею, чем был раньше.
Камилла чувствовала, как ее злоба и ненависть к королю ослабевали с каждым днем. С каждым днем она яснее понимала благородство его души, его глубокий ум и поэтическое чувство. С большим усилием заставляла она себя смотреть на него, как на убийцу своего отца. И все громче говорило в ней сомнение: справедливо ли ненавидеть Аталариха только за то, что он не помешал казни, которую вряд ли мог бы предотвратить. Давно уже ей хотелось откровенно поговорить с ним, высказать ему все. Но она считала такую откровенность изменой своему отцу, отечеству и собственной свободе, и молчала, но чувствовала, что с каждым днем все сильнее привязывалась к нему, что его присутствие стало уже необходимым для нее.
