Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)
– Что за бредни, малыш, – перепугался Гудила, аж зубами застучал, кинулся очерчивать громовые знаки – маленькие солнца – от вездесущих злыдней, – Ящера скинуть, великих богинь скинуть, быть такого не может! Ох, не услыхали бы они, не осерчали б на нас! Вечные они! Знаешь ведь, что вечные. Опять встрял, а Дир не велел перебивать, коли ты заговоришь! Так ить страшно, дело какое. Пытать ли дальше? Дир придет, хвоста-то накрутит. Погоди маленько, сем-ка меда выпью, ужо посмотрим.
Мальчик продолжает рассказ, не дожидаясь вопроса, он розовеет и поднимается на лавке, а тело его не гнется, но Гудила не в том состоянии, чтобы заметить это.
– Новый бог стоит на месте Ящера. Тело из мореного дуба, голова серебряная, усы золотые. Стрела молнии в руке и палица в другой. Неугасимый огонь из дубового леса днем и ночью горит вкруг святилища. Волхвы ему прислуживают новые, жрецы-воины. Днем и ночью бог ищет себе жертвы, но ни масло, ни петух, ни конь не по вкусу ему, ему надобно кровавую жертву человеческую.
– Ох, малыш, да замолчи наконец! Ну его к навьям, это будущее, не под силу уразуметь этакие страсти. Пусть лучше Дир, он рассудительнее, дела ведает, князей понимает, дело какое, а я – что, я больше по коровам да по бабам, не до перемен богов мне, не до их Перунов. Страшно мне, малыш, мудрено. Княжьи боги – дело темное. Я же не против другой какой веры простой. Ну шаман из чуди там с бубном повыскочит, повыпрыгнет, повоет да попляшет, филином поорет, у нас, вон, и Дир мог бы шаманом… Ну кузнец иной, древлянский, Сварогом мучимый, волком перекинется, на четырех лапах побежит, овцу зарежет, а все ж-таки свой брат лесной… А уж чародейки-меря с чашами, по мне – вовсе красота; мрачноваты порой, но не все, не все, ей-ей. Молчи, малыш, до прихода Дира, пора бы уж ему воротиться. Дай-ка, мы его возвернем. Я ведь умею кой-чего, не просто так мед пью.
Гудила попытался уложить мальчика на лавку ровненько, но тело того словно окостенело. Нимало не обескураженный неудачей, прикрыл больного меховым покрывалом, проворно достал с полки хозяйский квас, набрал полный ковш, трижды обернулся, жадно глотнул, после начал уже медленно прихлебывать. Немедленно с улицы откликнулась сорока, застрекотала.
– Подействовало! – удовлетворенно отметил Гудила и объяснил спящему: – Дир поспешает. Верное средство: не успеешь ко рту поднести, а тот, кого ждешь уж на пороге. Но не пропадать же добру, – выхлебал ковш и чинно уселся к столу, лицом к двери.
Вольх вошел, пригибая голову под низким косяком, сердито взглянул на приятеля из-под густых темных бровей, длинные волосы его, стянутые вкруг головы узкой расшитой тесьмой, казались совершенно черными против света.
– А, Дир! Ужика прикормил, гляжу. Такой, понимаешь, ужик потешный приползал, гладкий да шелковый, что женская задница, – тараща, чтобы придать им честности, круглые глаза, завел Гудила. Но вынести сурового взора друга не сумел, отвернулся к полке на стене, засуетился. – Не то квасу налить с дороги? Квас у тебя важный. Так налить квасу-то? Я вот думаю, ты в него добавляешь чего-то. Не калган, нет? Или от лягушек такой дух приятный. Квас-то, поди, лягушками остужаешь?
– Похозяйничал, – процедил хозяин, и гость испуганно умолк, но через минуту тягостного молчания принялся тараторить:
– Ну чего ты, чего? Самую малость мальчонку повыспрашивал, а он ничегошеньки и не рассказал, считай. Разве, про главное Святилище, то, у истока. Ты сам-то видал его, нет? Подумай, сказал, что разорит его князь Олег и своего Перуна поставит. Что будут Перуну человеческие жертвы приносить. А Великого Ящера закопают не то утопят, не понял толком. Когда еще будет! Да будет ли! И жертвы-то, поди, из пленников да рабов выбирать будут, как водится… Пустяшные жертвы, да? – Гудила внезапно всхлипнул, но тотчас принялся усиленно улыбаться:
– А мальчонка неплохо глядит, смотри, светленький весь и сидит даже. Веселый мальчонка. Ты его разбуди маленько, а то у него тельце чуток затекло, это, дело такое, с непривычки…
Вольх отвечал негромко, но громадная ольха на поляне тотчас зашумела, поднялся ветер, зашлепал волнами по реке. Гудила опускал голову, съеживался на глазах под страшными словами о безответственных жрецах, о смертельной угрозе, о несчастной доле тех малых и слабых, кто вручил себя недостойному их веры. Велеречив был Вольх и безжалостен к другу, увлекся, обличая, перегнул палку. Когда он дошел до недостойного веры, Гудила встряхнулся, как пес, перестал стыдиться, а напротив, как-то развеселился даже. Вольх и рад бы остановиться, но собственная речь несла его могучим потоком, ни островка в ней, ни выступающей косы, чтобы замедлить движение. Заслушалась любопытная берегиня в окошке, приоткрыла маленький рот от усилия понять, не поняла ничего, чихнула от огорчения, перебила речь, и Вольх замолчал, растерянный.
– Давай, давай, срами меня, – подхватил эстафету воспрянувший Гудила. – Разве бродячий жрец к чему пригоден? Только квас пить да коровам хвосты крутить. Да нахлебничать. Да корюшку на базаре копченую таскать.
Перечисление открывало широкие перспективы, продолжать можно было долго и со вкусом, но любопытная берегиня совсем расчихалась от усердия, и Гудила, привычно почесав шею под широкой бородой, запнулся, недоумевая, что мешает ему привести очередную слабость нерадивого жреца, дополнить перечень.
– Ну завел, снова здорово, – пробурчал Вольх, успевший остыть и раскаяться, а также разбудить найденыша, усадить того к столу, достать горшок с кашей и кувшин с козьим молоком. Взгляд у мальчика был мутный, как у хмельного.
– Ой, нехорош найденыш. Неужто вправду из-за меня? – расстроился Гудила.
Вольх хмыкнул и успокоил:
– Поест – получше станет, я в молоко траву кладу, да действует недолго.
– Болотный аир али что? – заинтересовался Гудила. – А не пробовал в воду из колодца, когда звезды уже упали туда, покласть корень валерианы, растертый с красной дорожной пылью?
Друзья углубились в обсуждение различных снадобий, как заправские зелейники, пока Вольх не напомнил о завтрашнем дне, о праздничной купальской ночи. Все должны участвовать: ладожане, жители окрестных деревень, заезжие гости. На холме за посадом большой сбор, принести жертвы, посмотреть последний в году русальский танец придут князь Игорь, дружина и волхвы. Бул передал весточку, что приедет в Ладогу к этому дню, наконец-то они увидят друга, вернувшегося из самого Царьграда, узнают самые свежие новости. А после церемонии, жертвоприношения и пира – Купала, пьянящая короткая ночь, опасная ночь. Того, кто не примет участия в игрищах, могут и наказать по княжескому указу.
Вольх решил праздновать за главным столом наверху, за одним столом с князем и дружиной, а не на склоне холма, среди народа, и не в отдаленной деревне за лесом. Как известный кудесник и облакопрогонитель он имел на то право, пусть давно не пользовался им. Необходимо посмотреть на князь-Игоря и его двор своими глазами, настало время. И главное – на новую дружину. Трудно принять решение, опираясь на слухи, на чужие глаза. Несчастье над князем Олегом он увидел сам, вернее, сумел наконец расшифровать то, старое предсказание. Найденыш должен подтвердить догадку своим сном, но сможет это сделать лишь после того, как получит имя, с князьями без имени нельзя. Вот здесь-то и пригодится Щил, ведь это будет опасный сон; за себя Вольх не боялся, но друг должен охранить мальчика. И это не все – предсказанию надо еще дать жизнь, выпустить в мир на легких ногах. Может, врут о князь-Игоре или не врут, а ошибаются. Да, и слухи противоречивы. Пусть князь-Игорь собирает новую дружину для себя, это еще не означает, что он пойдет против родной крови, своего дяди и князя. В конце концов, это вещий Олег приказал племяннику подобрать людей для нового похода, сам приказал. А он потому и вещий, что далеко видит. Правда, у князя Олега сейчас не много силы в стольном граде. Самая надежная, испытанная часть дружины во главе с Асмудом не вернулась из Табаристана, вернется к началу зимы, успеет накопить силы для следующего похода, конечно. Но сейчас нет с Олегом верных русов. Преданные советники с другой частью старшей дружины сопровождают мирное посольство в Царьград, заодно разведывают царьградские хитрости, пути пролагают. Ясно, что новый поход будет на юг, но на юге много городов, конечная цель держится в тайне. Вернутся и эти, но сегодня у Олега остались только гриди, младшая дружина. А у князь-Игоря – большая сила.
Сидел бы вещий Олег в своем Киеве – беды нет, но собирается в Ладогу… Народ всегда почитал, любил и страшился своего князя, всегда поддерживал. Однако Олег упрочивает культ Перуна, княжеского сверкающего бога, в ущерб родным, близким ремесленнику и торговцу, земледельцу и рыбаку. А ведь при этом может статься, что от почета, любви и страха останется один страх. Как ни крути, Олегу приезжать в Ладогу без воинов опасно, да ведь он опасности не боится. Месяц остался до праздника Перуна, официального повода. Скоро Князю Олегу выезжать, надо успеть предупредить его о том, что означало предсказание на самом деле. А он может вместо благодарности за то голову снести. И если предупреждать ни к чему, если все рассуждения Вольха – ошибка? Не решить. Но времени есть немного. И есть нечаянный помощник: найденыш со своими снами.
