Александр Тавровский - Герр Вольф
Гитлер поймал взгляд Шпеера и долго, словно гипнотизируя, смотрел ему прямо в глаза. Шпеер внутренне напрягся, но взгляд не отвел и в целом выглядел спокойным и уверенным в себе.
– Хорошо, – улыбнувшись, сказал он, – я готов. Но позвольте тогда оценить обстановку на фронте прежде всего с позиции министра вооружений.
Гитлер согласно кивнул в ответ.
– Мой фюрер, вы абсолютно правы: войну мы должны закончить к концу октября, в любом случае до начала русской зимы. Иначе Германия рискует ее проиграть. Я предчувствую, что этот год станет переломным в нашей истории. Следовательно, мы можем победить лишь тем оружием, которым располагаем сейчас, а не тем, что собираемся произвести в будущем. К сожалению, наша промышленность сегодня способна дать фронту лишь четверть того, что давала в Первую мировую войну. Блицкриг не удался, а на затяжную войну с Россией наша оборонная промышленность, увы, не рассчитана.
Гитлер защелкал пальцами – верный признак того, что он начинал перевозбуждаться. Но Шпеер, прекрасно знавший своего шефа, как вольно называли Гитлера за глаза его приближенные, был уверен, что грубым фюрер позволял себе быть только с постоянными обитателями ставки, а с гостями умел подавлять свои необузданные инстинкты.
– Но наступление развивается успешно, – капризно возразил Гитлер. – Шпеер, вы явно преувеличиваете наши проблемы!
– Мой фюрер! К сожалению, наше наступление теряет темп. Мы еще способны значительно продвинуться вперед и даже нанести ряд поражений противнику, но… левый фланг восточнее Киева все больше растягивается. По мере приближения к Кавказу и Сталинграду коммуникации увеличились настолько, что мы уже не в состоянии обеспечить ни нормальную связь с войсками, ни нормальное управление, ни нормальное снабжение всем необходимым. Лишь огромными усилиями удалось восстановить железнодорожное движение на захваченных территориях. В рейхе попросту отсутствует достаточное количество подвижного состава. Интендантские службы не поспевают за наступающими частями, стремительно иссякают запасы запчастей для танков и боеприпасы, горючее на исходе. Как я уже сказал, ежемесячный выпуск вооружений не соответствует столь широкомасштабному наступлению. По моим расчетам, при благоприятных обстоятельствах только к сорок четвертому году промышленность сможет в несколько раз увеличить выпуск артиллерийских орудий и танков. Но уже сегодня износ боевой техники на таких огромных расстояниях превышает все мыслимые пределы. По нормам испытательного полигона в Кумерсдорфе гусеницы и двигатели тяжелых танков нуждаются в капремонте через каждые 650–800 километров. Но русское бездорожье несравнимо ни с каким полигоном!
– Эти трудности можно преодолеть, как и любые другие! – Гитлер попытался вскочить с кресла, но запутался в пледе. – Как только откроется путь на равнины южнее Кавказа, мы легко развернем наши армии и создадим базы снабжения. А через год или два начнем наступление в подбрюшье Британской империи. Минимальными усилиями мы сможем освободить Персию и Ирак! Население Индии восторженно встретит наши дивизии!
Шпеер с любопытством наблюдал за метаморфозами обожаемого им фюрера. Но при всем к нему респекте, как технократ и прагматик до мозга костей, он не мог не заметить, что часто Гитлера заносит ничуть не меньше Гиммлера.
Ему вспомнилось, как в начале лета фюрер лично приказал бросить в бой первые еще не прошедшие обкатку шесть «тигров». Гитлер пребывал в упоении от фантастических возможностей новых танков, способных, по его мнению, в одночасье изменить ход войны. Горя от нетерпения поскорее увидеть их в деле, он рисовал захватывающую картину боя, в котором советские противотанковые пушки, легко пробивающие лобовую броню танка Pz.IV, будут тщетно стрелять по «тиграм», пока те не сомнут их своими гусеницами.
Штабисты робко возражали: выбранная Гитлером местность не позволит осуществить тактическое развертывание танков, так как по обеим сторонам дороги болота. Гитлер смотрел на них как на канцелярских крыс, лишенных полета фантазии и рыцарского самопожертвования.
По приказу фюрера «тигры» пошли в атаку. Русские хладнокровно пропустили их через позиции противотанковых батарей и прямой наводкой выбили первую и последнюю машины. Оставшиеся «тигры», зажатые между горящими танками и болотами, были обречены.
Сообщение о бесславной гибели «тигров» и их экипажей не вызвало у Гитлера никакой реакции. Он попросту проигнорировал этот факт.
К действительности Шпеера вернули последние слова Гитлера. Тот наконец освободился от пледа и теперь гордо с простертой вдаль рукой возвышался над сидящим в кресле министром вооружений.
– Эта война не закончится уничтожением арийских народов Европы, как полагают евреи, Шпеер! Результатом этой войны будет истребление евреев! Повсеместно, до последнего человека! Кстати, Альберт, когда уже вы позволите мне очистить Берлин от последних евреев? Гиммлер и Геббельс пугают меня перспективой бунта миллионов военнопленных во главе с этими исчадьями ада. И это не шутка!
Еврейский вопрос для Шпеера был не нов. С тех пор как он заменил на посту министра вооружений разбившегося в авиакатастрофе Тодта, ему не раз приходилось убеждать Гитлера чисто из прагматических соображений не трогать евреев, работающих на берлинских оборонных предприятиях. «Еврейский потенциал» был незаменим. Никакие миллионы рабов с Востока не могли и близко компенсировать даже несколько тысяч первоклассных и трудолюбивых еврейских специалистов.
– Мой фюрер! Я не скажу ничего нового. Пусть Гиммлер и Геббельс занимаются своими делами. В конце концов, каждому свое. А рабочую силу, кем бы она ни была, предоставят мне. Буду с вами откровенен: мне не по душе… радикализм нашей партии в отношении евреев. Он неконструктивен и опасен. Но поверьте, защищая берлинских евреев от депортации, я руководствуюсь исключительно интересами дела.
Глаза Гитлера потухли. Последний взрыв эмоций окончательно истощил его.
– Ну ладно, – он безнадежно махнул рукой. – Гиммлер и Геббельс подождут. Мне очень жаль, Шпеер, что именно вы не хотите видеть источник истинной угрозы арийской цивилизации. Все эти дегенеративные восточные племена со временем исчезли бы и без нашего участия, как полчища гуннов. Но евреи как пыль под ногами! Они пережили всех: древних римлян, египтян и вандалов! И я очень боюсь, что из-за таких альтруистов и прагматиков, как вы, переживут и нас с вами! Не спорьте! Евреи, как гранитная плита под «Вервольфом», излучают какую-то дьявольскую энергию! Победа или поражение в этой войне – ничто по сравнению с исторической битвой, которую я веду с самым страшным и коварным врагом рода человеческого – христопродавцами-евреями! Прощайте, Шпеер! Рад был вас видеть! Вы действительно один из немногих, к кому я испытываю дружеские чувства и кому доверяю. Мне что-то нездоровится… Эта сумасшедшая жара! Она добьет меня раньше русской бомбы! Жара… и эти мои бездарные генералы! Я вас о чем-то хотел спросить, Шпеер! Что-то насчет гранита и моего бункера… Что-то такое… Но не сейчас. Нет, не сейчас! Позовите ко мне Линге! Что-то мне совсем не по себе, шайсе!
Глава 15
Ночью температура у Гитлера поднялась до сорока градусов. Жутко болела голова, скакало кровяное давление, начались судороги. Его тошнило, он жаловался, что кровать раскачивается под ним, как палуба парохода, и норовит сбросить его за борт.
Срочно вызванный личный врач Морелль применил все известные ему в подобных случаях средства, но температуру сбить не удалось. Был созван консилиум. Врачи диагностировали, правда, не очень уверенно, грипп и нетипичную пневмонию. У Гитлера все и всегда было нетипично и не поддавалось простому объяснению. В конце концов, после долгих споров его состояние было признано критическим.
Тем не менее утром Гитлер попытался встать с постели. С помощью горячо протестующего Линге он сделал несколько шагов к двери и…
– Линге, – с ужасом сообщил он камердинеру, – я не чувствую собственного тела! У меня такое ощущение, будто я все время заваливаюсь на правую сторону!
До смерти перепуганный фюрер позволил снова уложить себя в постель. Велел экстренно вызвать Геринга.
Геринг явился через час. Бравый пилот Первой мировой был не на шутку встревожен, а увидев лежащего в постели беспомощного, словно постаревшего на пятнадцать лет Гитлера, вообще пришел в крайнее смятение духа, похожее на смятение в кресле стоматолога.
Разговор был короткий. Заерзав в постели, фюрер потрескавшимися губами произнес нечто вроде политического завещания. Геринг слушал, стоя, хотя обычно на совещаниях ему единственному из военных, то ли из уважения к положению наследника фюрера, то ли из сострадания к его тучности, приносили складной стул.
Он мысленно благодарил судьбу, что с утра уже успел принять известную дозу кокаина, потому что слушать такое на трезвую голову не позволяли его комплекция и темперамент.
