Аркадий Кузьмин - Свет мой Том I
С его кончиной пришли новые заботы. Анна совсем безоглядно завертелась по делам хозяйским. И ей с лихвой тогда досталось маяты и всяких беспокойств.
XIV
Раз во время косовицы ее запряженная лошадь, отчего-то испугавшись в Заказнике, у черта на куличках, где владел дедушка землей, неожиданно взбрыкнула, рванула и опрометью понесла телегу в целик — по зеленым кустам, по кочкам. В одиночку-то Анна уж до одури наездилась — намоталась туда-сюда. По бездорожью, гати. И все покамест ладилось: она как-то справлялась. А тут от неожиданности она вожжи из огрубевших рук выпустила (от рывка), не удержала их. Обмерла и ужаснулась она вся, к неминучей смертушке уже приготовилась; в уме у ней мелькнуло: верно, мать наконец докликалась, дозвалась ее… И до того щемяще-больно и жалко стало ей сестренок меньших — что они и без нее-то, старшенькой, их любящей, останутся теперь… Да откуда ни возьмись вдруг возник на пути ее ошалевшей лошади стройный молодец-крепыш со сверкнувшими глазами (видимо, сама судьба его послала); он накрепко схватил лошадь спереди за узду и оглоблю телеги — и вмиг осадил норовистое животное своей силой и добрым строгим мужским голосом:
— Тпру-у-у! Ну, балуй! Балуй! Стоять!
Та даже вздыбилась, попятилась, затанцевала.
И был это двадцатисемилетний Василий Кашин, росший сиротой, почти легенда деревенская по своим еще юношеским независимым поступкам. Хоть и не великаном в росте он был, но обладал изрядной ловкостью, сноровистостью и физической выносливостью. Он, провоевавший несколько лет (во время Первой Мировой и Гражданской войн), контуженный, недавно демобилизовался. И вышло (очень кстати), что именно в этот час он заехал в Заказник — один на паре чужих лошадей: он рубил лес, возил, пилил, колол и продавал его на рынке — для того, чтобы, прежде всего, прокормиться и приодеться мало-мальски. Значит, полностью (и давно) обслуживал сам себя в этом отношении. Не рассчитывал ни на чьи подачки.
И так необычайно познакомились Анна и Василий.
Смолоду родной отец Василия и отчим Трофима, Федор Гаврилович, был жестоким, пьющим — страсть! Бузил, скандалил уже со взрослым, женатым Трофимом; считал, что тот обчищал его карманы (малолетний Василий не мог — к нему еще не было претензий). По пьянке он выгнал Трофима из избы, с глаз долой, — за сказанное ему что-то поперек, и колясочку с его одиннадцатимесячным первенцем, Семой, выкинул в окно. Обирала же безбожно его вторая жена Степанида, лиходейка. Умер он, когда Василию было одиннадцать лет; оттого Василий кругом осиротел, как и Анна: его мать умерла ранее, когда ему исполнилось только четыре года. Так что молодеческие его годы отличались особой задорностью в отстаивании своих прав и убеждений перед сквалыгой мачехой, которая выламывалась и измывалась над ним, требуя с него, пасынка, самой черной работы. Никаких обнов она ему не справляла, хотя он рос и все горело-трещало на нем, работящем; она, издеваясь по привычке своей, зачастую и есть ему не давала — еду буквально из рук у него выхватывала — отбирала, хотя подпол в доме ломился от вкусных солений, варений, масла, сливок, сметаны — все это продавалось, куда-то уходило…
Как-то, когда она сидела — пряла из куделек в передней, он зашел к ней — решительный:
— Что же ты, мать, мне штаны не купишь? Посмотри — ведь все развалились…Срам ходить на людях!.. — Коленки-то он раздвинул, а штаны на нем уже клочьями ползут; не то, что коленки голые блестят, а зад прикрыть нечем — одна рвань.
Она взглянула на него — отважного оборванца, да и шикнула:
— Нечего! Нечего просить у меня! Я не буду тебе штаны покупать, не буду тебя одевать — пока обойдешься!
Он не стерпел — и поднялся:
— Ах, ты так?! Еще за материнской прялкой расписной сидишь, стерва, — и говоришь мне такое! — Хвать из-под нее прялку.
Степанида упала. Но тут же вмиг вскочила да схватила со стола длинный нож кухонный и — на Василия. Не хочет ему уступить. А он, молодец, уже силу набирал (хоть куда!) — нож вывернул из руки у ней, вырвал. Тогда она безмен с гвоздя сдернула, над его головой занесла. Он и безмен у нее перехватил, отнял. С безменом кинулся за ней. Она с одной обутой ногой (другая разутая), раздетая выскочила на улицу с криком. В апрельскую-то распутицу… Ну, старосту немедля привела, чтобы он рассудил их и взбучил его, фармазона. А Василий штаны свои показал ему: мол, посуди, негоже получается… Староста прижал Степаниду — пообещала она при нем же купить одежду Василию. Да едва тот ушел, она снова закусила удила. И снова у Василия с нею поднялся тарарам, да такой, что мачеха, впопыхах похватав свои манатки, побежала опрометью вон. Завыла. Семилетняя Поля, ее дочь родная, на печку забилась со страху, заплакала; а Василий и сказал ей, чтобы успокоить:
— Молчи, я тебя ж не трогаю и не трону вовек, только мать дурную выгнал. Мочи нет терпеть ее!..
Опять пришел староста, привел пожилых мужиков, чтобы урезонить Василия, а тот вышел к ним на крыльцо с топором — непреклонный.
Степанида несколько дней-ночей не приходила домой — не показывалась, но затем забрала Полю к себе — в отсутствие Василия.
Поскольку они никак не возвращались в дом, Василий пригласил жить Трофима с семьей. Тот охотно согласился. Однако впоследствии и с ним все разладилось. Пустяшным, зряшным образом. На Виденье привел Василий абрамковского Цыгана (так того все звали). Они втроем стали выпивать, толковать о чем-то. Керосиновая лампа стояла на краю стола. Василий-то невзначай и зацепил рукой ее — она упала на пол, и разбилось стекло. Вскочил тут Трофим — горячий был, как и папенька не родной:
— А-а, ты такой-сякой, приводишь всяких парней!..
Давай ругаться. И спешно тогда Трофим начал строиться рядом. Строился толково, очень основательно…
Когда же Василий наконец отслужился, объявился дома, Степаниде запонадобилось в суд советский (справедливый по ее соображению) обратиться с иском. Подала она туда (во Ржев) бумагу на раздел жилья, из которого она некогда в бега пускалась. Выкрутасничала она — ой!
И вскоре суд по-справедливости присудил ей только одну кухню-то, что на Полю, ее дочку от Федора, полагалось здесь, но не на нее саму, как владелицу-хозяйку, пришедшую, значит, на все готовое сюда, в мужнин дом. Вот как все обернулось. Она, известно, очень просчиталась: разыграла себя такой обиженной (она умела прикинуться такой) перед обществом, перед властью и думала, наверное, что первым номером пойдет, а вышло, что сама себя наказала, высекла. После этого-то они с Полей стали в кухне жить. Отгородились стенкой от Василия. Он лишь прорезал в ней небольшой квадратик-окошко (и вставил затычку), через которое можно было наскоро сообщаться друг с другом и поделиться либо солью, либо спичками, либо мылом…
Был это 1923-й год, в который Анна и Василий встретились так памятно.
XV
После такого происшествия Анна наотрез отказывалась от зажиточных неместных женихов, предлагаемых захожими сватами, — невестой она считалась в округе хорошей, видной; когда она стала встречаться с Василием намеренно и на гулянках, ей было как-то просто, легко, словно он обладал каким-то магическим свойством привлекать к себе людей. Скоро ли или нет, и он, робея и очень волнуясь, сделал ей предложение стать его женой; она без раздумья согласилась быть замужем за ним, и он несказанно обрадовался этому: в обиходе с девушками он был чересчур стеснительным и совестливым — он счел еще, что из-за его бунтарской славы (что воевал со зловредной мачехой) уж никто из здешних невестившихся девушек не выйдет замуж за него. И родители-то их будут против него… Нет, Аннины дедушка и бабушка тоже изъявили свое полное согласие с выбором внучки, которую любили. Причем дедушка по-здравому, по-жизненному рассудил:
— Счастье, Аннушка, в твоих руках — ты сумеешь с ним совладать. И здесь, в родной деревне, ты будешь еще заместо матери для своих сестричек младшеньких. Нам-то, старикам, уже не век жить-поживать, пора и меру знать.
Приданого у Анны оказалось немного, а у Василия добра — и того меньше. Гол сокол. И дедушка еще сказал с усмешкой:
— О-о, у нашей родни много везде знакомых. Пойдет по ним внучка — по кусочку наберет, проживет, дай бог!
А Василий тут же и добавил:
— И уж мне кусочек достанется-перепадет…
Так предугаданно и стало. Сестры стали заглядывать к Анне, как к матери, в ее мужний дом:
— Анка, надо это сшить-скроить…
— Аннушка, надо вот что сделать, помоги…
Вскорости свои дети родились — пошли один за другим. Люльку ей тетка Нюша дала — с отцепом. Двое ребят — Наташа и Валера — на таком отцепе качались; потом двое — Антон и Саша — на жердине, какую Василий приладил; трое потом (когда и жердинка эта прикончилась) — Вера, Слава и Таня — в кроватке, собранной им же, отцом. Раз Наташа качала люльку с Верой ногой — и так, оступившись, сама полетела, перекувырнулась и кроватку с сестренкой перекувырнула. Испугались того, что Вера станет поэтому горбатой, не дай бог; по врачам ходили, ездили много раз. Не уберегли, однако, маленького Славу от какой-то болезни — он скончался в один морозный день. Особенно морозный.
