Артем Анфиногенов - Мгновение — вечность
— До него не доберешься. Еще застрянем... «Не нужен нам этот «ЯК», — думал Кулев. — Все пути на север перекрыты, разъезд Конная горит...»
— Цепляем с ходу, в два счета!
Кулев колебался.
— Майор Егошин нас похвалит. — Шебельниченко выкручивал баранку в сторону база. — И здесь, скажет, сработали за «маленьких»!
...Выпрыгнув из кабины, Кулев рысцой спешил к истребителю, подгонял товарищей: «Быстренько, быстренько... сто двадцать шагов в минуту!»
При торопливом осмотре истребителя мнения высказывались различные.
— Хорош гусь хозяин, натаскал хворосту — и деру...
— В какую сторону?
— Пробоин нет, бензобак булькает.
— «ЯК» надраен, как медный котелок... Приготовил к сдаче?
— Как он его сюда загнал, вопрос... Грузовик не подберется.
— Камешки из-под колес вынуть, он своим ходом скатится. Внизу его зацепим.
— Быстренько, быстренько!
— Товарищ лейтенант! — донесся из амбара сдавленный голос. — Вы голову промыть дадите?
Возглас излился, несомненно, из женской груди; старшина, вслушавшись, авторитетно заявил, что в амбаре моет голову не кто иная, как Глафира Кожемякина.
— И здесь знакомая, — отметил лейтенант. Шебельниченко, мимикой открестившись от знакомства, шепотком пояснил:
— Ее из бани по тревоге выкурили, так она за свою недомытую голову начальнику штаба плешь проела. Потом ее перевели.
— Кожемякина! — почему-то нараспев обратился в сторону амбара Кулев.
— Не Кожемякина. И не Глафира, — ответил ему неприязненно женский голос, делая ударение на «не». — А самолет заминирован, учтите, я предупредила...
Мужчины, как по команде отступив от «ЯКа», воззрились на бревенчатую стену хуторского строения.
— Бабы, когда голову моют, о другом думают, — заявил Шебельниченко. — Лейтенант, ну его, «ЯК»... К своему «ИЛу» не поспеем.
Он отрекался от своей находки. Предлагал отходную.
Кулев, гонимый беспокойством, перестал спешить. Мытье женской головы — многотрудное занятие. Мама приступала к нему после длительных приготовлений, в особом расположении духа и как бы что-то загадав. Священнодействие с кувшином, мыльным раствором, просушкой и укладкой волос предполагало отрешенность от всех прочих дел, и тайное желание мамы сводилось, видимо, к тому, чтобы никто из соседей по коммунальной квартире не помешал ей исполнить важный замысел; обычно она приступала к ответственной процедуре ночью, когда квартира отходила ко сну... А степь, этот хутор с часу на час превратятся в арену боя...
Кулев быстрым шагом обогнул амбар, тронул массивную дверь на кованых петлях.
Гулко брякнула щеколда.
— Не подглядывать! — взвизгнул женский голос. «Скушали? — мимикой спросил его Шебельниченко. -
Что я говорил?»
Кулев пристыженно слушал сердитое плескание в тазике.
Раз и два шумно сливалась вода.
— Банно-прачечный трест, — сказал он, чтобы не молчать. — Нашли чем заниматься.
— Дюрит лопнул! — в сердцах отозвалась моющаяся. Он представил, как она стряхивает мыльную пену с рук и осуждающе смотрит в его сторону, на запертую дверь. — Масло из системы выбило, на черта стала похожа... Да еще машину драила.
«Женское пополнение! — осенило Кулева. — Женское пополнение, о котором столько разговоров на КП Егошина»,
— Из хозяйства Дарьюшкина, что ли? — спросил он примирительно. — Из Песковатки?
— Колхоз Кирова.
— Колхоз Кирова! — Теперь пришла очередь Кулева мерить взглядом старшину: «Глафира Кожемякина...» — Мы в колхозе Кирова берем прикрытие, а рядом «мессера», подкарауливают наших...
— И не ваших... И в Нижне-Чирской — тоже.
— В Нижне-Чирской?! — усомнился старшина. — Отставить панику!
— В Нижне-Чирской нас обстреляла зенитка и тут же прихватили «мессера»... Как по нотам.
— Когда?
— Я сама против паники. Вчера... В восемь десять — восемь пятнадцать утра примерно... Шумный сброс воды — и тишина. Молчание.
Наконец она открыла дверь. Чистое, промытое лицо без свекольного оттенка. Скорее оно было бледно.
— Я не прохлаждаюсь, товарищ лейтенант, — с опозданием, сдержанно пояснила летчица. — Я здесь приземлилась и отсюда взлечу. Сержант Бахарева, — и подобралась, свела каблуки брезентовых, в потеках масла сапожек, как образцовый строевик, отработавший курс молодого бойца. Румянец постепенно приливал к ее щекам.
— А если немец двинет?
— Сижу без масла, — сказала она веско. — Дюрит заменен. Доставят масло, я заправлюсь и — домой.
— Кто доставит? Откуда?
— Из Малой Россошки...
Кулев вспомнил взмыленных коней заградотряда.
— Сержант Бахарева! — Он по-командирски приосанился. — Берем «ЯК» на прицеп, и сей же момент — ходу.
Она отрицательно покачала головой.
Не мина с секреткой, бог весть куда подложенная (подложенная ли?), ограждала ее самолет, но румянец к лицу, строчка свежего подворотничка и, конечно, грубоватой ткани светлая лента в волосах... Кулев не ошибся, предложив серьезную заботу о прическе. Лента в волосах, старательно промытых и слегка на висках пушившихся, вместе с твердым отказом покинуть хутор как-то разом возвысили летчицу в его глазах. Опрятный, не глаженный после стирки, сильной рукой выжатый комбинезон был также на ней хорош.
— Тогда... двинули, — сказал Кулев своим, не трогаясь с места.
— Очень плохая вода, — поделилась с ним Бахарева, недовольно прощупывая волосы. — Холодная, жесткая... ужас. Никак голову не промою.
Это все, что она могла ему сказать, оставаясь здесь с «ЯКом».
— Когда-то авиация жила на касторке...
— Мензурка бы касторки не помешала.
— Моторное масло не подойдет?
— Нет, — без улыбки ответила она, вместе с непринятой шуткой отставляя еще дальше лейтенанта от своих расчетов и планов, где тайны косметики и получения заправочного масла соседствуют с готовностью взлететь на сияющем чистотой истребителе по этим колдобинам и буеракам.
«Как же она приземлилась здесь, целехонька?» — запоздало удивился Кулев.
— Товарищ лейтенант, все ясно, едем, — сказал старшина. — Майор Егошин нас заждался...
— Майор Егошин... дома? — насторожилась Бахарева, глядя мимо Кулева и что-то поправляя в волосах.
— Был дома.
— Вы когда... оттуда?
— С «пятачка»? Третий день. По коням!
— Обождите, на Обливскую водил... Егошин?
— На Обливскую? Может быть.
— Самолет его пестрый, как зебра?
— «Черт полосатый», да... Не обязательно водил Егошин, — сказал Кулев, потолкавшийся на КП. — Другие на «черте» тоже летают...
— Мы прикрывали, — упавшим голосом призналась Бахарева, кровь схлынула с ее лица... — Действительно, «черт», от земли не отличишь...
— Плохо прикрывали?
— Чужая машина, мотор отказал. — Она мельком, неприязненно глянула на самолет, сиявший чистотой.
— Так... Остальные?
— «Парой» ходили... Старшина Лубок да я. Но Егошин все видел! Все знает...
Громыхая бидонами, на баз влетела двуколка.
— Эмэс?! — нетерпеливо крикнула Бахарева вознице, и Кулев тотчас узнал в нем моряка из кавалерийского заслона.
— Как будто эмэс...
— Будто?
— Гэсээмщик заверил: авиационное масло эмэс.
— Спрос будет с тебя, не с гэсээмщика.
— Ты, Лена, за канистры не хватайся, тяжелые, я снесу, товарищи помогут.
Вскользь глянув на Кулева, моряк поднял два бидона, понес к самолету.
— Ветер утих, без воронки заправимся, — говорил моряк. — С товарищем сержантом сработались, есть контакт... Товарищ капитан подъедут, уточним насчет документи-ков...
— Каких документиков. Костя?
Она подошла к двуколке и стала над долгожданными бидонами, веки ее как будто отяжелила тень, изменившая выражение бледного, на одной мысли сосредоточенного лица. Или заявило о себе сомнение, или, напротив, решимость взлететь отсюда по рытвинам и ямам? У солдат перед боем замечал Кулев выражение, какое было сейчас на лице Бахаревой. «Как на смерть», — подумал он, отворачиваясь от летчицы.
— Каких документов? — повторила она. — Товарищи из братского полка... полка майора Егошина. Я их знаю. Выискивают упавшие «ИЛы». Хотели мне помочь, но мне их помощь не нужна... зачем? — говорила она медленно и тихо, сосредоточенная на своем так, что все происходящее вокруг не могло иметь для нее значения. «Рвать когти, — понял Кулев, глядя на летчицу. — Знаем мы эти боевые убранства милых головок, — говорил он себе. — Знаем, встречали. Планеристка из Коктебеля, побивая рекорды, вплетала в свои волосы ленту, потом лыжница-свердловчанка, чемпионка страны... Рвать когти!..»
...Спустя несколько часов полковые эвакуаторы мчали прочь от гула танковых моторов, сотрясавших за их спинами ночную степь. Шебельниченко гнал во весь дух, не зная, как далеко немецкие танки, в каком направлении движутся, куда вернее от них уходить. Кулев, повторяя свой жест, вскидывая над коленями и опуская руки, пытался подсказывать ему и умолкал, сбитый с толку, надеясь и не веря, что они оторвутся, уйдут, что авантюра по спасению «ИЛов» их не погубит...
