Райдо Витич - Имя - Война
— Здравствуйте… — начал Николай и удостоился хмурого взгляда и отповеди:
— Ааа, комуняка пожаловал! Что, рожа комсомольская, дали те фрицы жару?!
Санин опешил:
— Ты с головой — то дружишь?… Я попить попросить…
— Ща я те дам попить!! — заорал мужчина вставая, кинул в сторону лейтенанта сапог. — Ужо кровушки нашей не напились, так фриц вас вашей же напоит!!
Рука Николая к ножу потянулась — снял бы гада, но тут на шум жинка его видно, выскочила да двое малых мальчишек.
— Так дашь попить или нет? — процедил.
Мужик на него пошел:
— Дам! Я те рылу жидовскому ща до… дам!!
— Уходи! — замахала на Санина женщина. Лейтенант одарил схватившего жердину мужика красноречивым взглядом, запоминая эту сволочь, и вышел. Но уйти спокойно не пришлось — мужик следом побежал, крича на все улицу:
— Гнида ты комсомольская!! Да чтоб тебе сдохнуть, сучонок, в первом же овраге!! Люди добрые, вы гляньте на него!! Все власть Советов отобрала и еще явилась, нет ли чем поживиться!! Ах, курва!!
Санин зубы сжал. Еле сдерживаясь чтобы не развернуться и не ударить вздорного мужика. И заставил себя гордо пройти по улице, несмотря на взгляды вылезших из окон и ворот односельчан крикуна. Они жгли, они винили и злорадствовали. И это было невыносимо.
Понять что ж так-то — невозможно.
Он вернулся к друзьям и ни слова не сказал им об инциденте, а себе дал слово, что когда-нибудь вернется сюда и вспомнит этот день мужику, которому было жаль даже воды для человека.
— Ничего, — провела по его плечу Лена, успокаивая. Глупенькая искреннее посчитала, что Николай огорчен тем, что не добыл ни воды, ни еды. — Ни сильно и хотелось.
— Идемте, — бросил Дрозд, и они снова двинулись в путь.
К вечеру они оказались у железнодорожного полотна, недалеко от переезда, и, наконец, увидели своих. Только радости это не прибавило.
У дороги стоял покореженный Т-34, вдоль обочины видно просто скинутая танками техника и… трупы.
Длинная вереница израненных, потрепанных бойцов брела по дороге, пыля, кто ботинками, кто сапогами, кто босыми ногами. Конвой подпихивал отстающих, вальяжно перебрасывался шуточками с мимо проезжающими на мотоциклах и машинах солдатами. Гудели моторы, тяжело пылили танки, играла губная гармошка.
"Милы-ыыий мой Августин, Августин, Августин. Мииилый мой Августин"… Неслось над переездом.
— Это сон, — прошептала Лена.
Саша сжал автомат и сполз ниже в кусты, зажмурившись от злости. Николай продолжал оценивать силы противника и количество взятых в плен. Выходило, что о малом захвате речи нет. Развернута планомерная наступательная операция, силы затрачены такие, что сметают на своем пути все.
Глотая пыль рядом с солдатом пехотинцем, шел лейтенант артиллерист. Капитан, особист прыгал на одной ноге, поддерживаемый танкистом. Летчик с перемотанной головой, молодой испуганный курсантик, милиционер, простой мужичок в коротком старом пиджаке, но в галифе, пограничник, которого почти несла пехота…
Какие части, сколько — не понять. Как не понять, как они смешались, почему взяты, где были бои, чем закончились. Пленом…
Николай сполз следом за Сашей и потер лицо рукой: вашу Бога, душу, маму!
Лена осела рядом:
— Нужно что-то делать, нужно помочь нашим… Нельзя же так вот просто посмотреть и уйти… Не правильно.
— Правильней лечь под танк, — кивнул Саша. — Бронетехнику видела? Вооружение?
— И что? Нет, и что?! Нужно что-то делать!
— Тихо! — осадил ее мужчина. — Делать что-то нужно, но вдвоем с автоматами на танковую и мотострелковую дивизию переть смысла нет. Уходим вправо перебежками и через полотно. А там посидим и подумаем. Бегом.
Но в стороне по рельсам гуляли автоматчики с овчарками, и пришлось переходить полотно с боем, прорываться нахрапом, надеясь на удачу, а потом бежать как черти от ладана, слушая лай, крик и свист пуль за спиной. По троице лупили как по роте и вдогонку не меньше кинулось. Собак спустили с поводков, и пока мужчины отстреливали особо назойливых, Лена летела стрелой вперед, испуганная донельзя. В панике, ничего не соображая, подгоняемая собачьим хрипом за спиной, пулями, взвизгивающими со всех сторон, она неслась, не видя дороги, не помня себя.
Слетела с пригорка, ломая сучья, прокатилась по земле, собирая валежник и, вновь рванула в глубь леса. Бежала, пока не рухнула без сил, и словно сознание потеряла: ослепла, оглохла. Перед глазами пелена, в ушах стук собственного сердца и ничего, никого вокруг — мрак.
Медленно, трудно до нее доходило, что наступила ночь. Она не могла этого понять, забыв напрочь, что был день, что вообще есть день, есть ночь, что что-то есть, существует еще, несмотря на происходящий кошмар.
Дыхание выровнялось, шум в ушах стих, пелена слетела с глаз и Лена съежилась под деревом, чутко прислушиваясь к окружающим звукам. Она поняла, что оторвалась от лейтенантов, осталась одна, и ужас от этого пробрался не то что под одежду — казалось, в кости. Ей то и дело мерещились вальяжно, по-хозяйски вышагивающие немцы, прямо за ближайшими деревьями, слышался лай собак и грохот автоматных очередей, звук пикирующего бомбардировщика и мелодия, от которой хотелось завыть: "Милый мой Августин, Августин, Августин".
Она побоялась выйти из укрытия ветвей и долго сидела, чутко прислушиваясь к окружающим звукам, надеясь услышать шорох шагов Николая и Саши, их окрик. И заснула там, где упала от бега, никого не дождавшись. Но спала ли? То ли бред, то ли кошмар всплывал перед ней, в котором Надежда поворачивала к ней свое окровавленное лицо и читала стихи Маяковского, бомбы рвались прямо у ног, открывая взору цепь военнопленных, понурых, уставших, израненных бойцов, которые шагали под ненавистный мотив Августина и смотрели на нее зло и осуждающе.
Она то и дело в испуге выныривала из сна, оглядывалась, ежилась и вновь проваливалась в дремоту, уходила в кошмар.
Они ее потеряли. Куда убежала Лена, понять было невозможно — куда не повернись глухая стена лесного массива. Кричать, звать — глупо. Они только оторвались от немцев, но остановись, зашуми — вновь встретятся и на этот раз не уйти — боеприпасов нет, патроны израсходованы и автоматы можно использовать лишь как обух по голове, не иначе. Однако расставаться с ними мужчины не собирались: мало ли что случиться? На испуг взять придется или рожки добудут, в любом случае с оружием спокойнее, чем без.
Мужчины шагали по лесу и поглядывали вокруг, надеясь отыскать пропажу.
"Лишь бы жива была, лишь бы жива", — билось в голове Николая. Он ругал себя, что упустил Лену из вида и понимал — иначе не могло случиться. Не мог он разорваться, не может только за ней присматривать.
Саша плюхнулся на пригорок за зарослями малины и растянулся на земле.
— Давай передохнем.
Николай молча опустился рядом, ткнулся затылком в ствол сосны, обыскивая взглядом окружающие деревья: "Где же ты можешь быть, Лена?"
— Эх, покурить бы… Что будем делать, Коля? — спросил тихо Саша. — Я в плен не пойду.
— Свои части надо искать.
— Где? Где, черт их дери?! — рявкнул, в сердцах треснув по земле кулаком.
— Не знаю. А не найдем… Добудем оружие и будем воевать сами.
— Вдвоем?
— Думаю, не мы одни по лесу шатаемся.
— Ленка еще, — сел. — Куда ускакала? Напорется ведь.
Как ножом по сердцу Николаю полоснул. Он поморщился, рванул ворот испачканной, пропотевшей гимнастерки.
— Скрябин мне голову снимет, — свесил голову Дроздов. Санин настороженно уставился на него:
— Не понял.
— Да все ты понял, Коля. Давно.
— Ну, допустим, что и тебя полковник на службу внешней разведки прочил, мне было ясно — иначе вместе бы в отпуск не отправили и в одну часть не направили. Но причем тут Лена?
— Она его сестра.
— Знаю. Сказала. Ты откуда знаешь? Что тебе поручили? — развернулся к другу всем корпусом.
— За ней присмотреть. И за тобой.
— А потом докладную, да?
— Да! И не смотри на меня так, будто для тебя это новость. Сам тоже пишешь… писал. Ты на меня, я на тебя — система сбора информации, рутина для разведчика. Не обойти. Другое — что писать. Но ты ведь что нужно писал, как и я, и не кому-то, а нам нужно. Поэтому тему развивать не стоит. Гнилая. Проехали.
— Ох, Дрозд! — качнув головой процедил Санин. — Не ожидал от тебя.
— Тебя не в пансионат благородных девиц прочили, в разведку. Так что ожидал — не ожидал — частности.
— Ладно, — согласился подумав. — Лена причем?
— Не знаю. Сам всю дорогу в догадках плавал. Сейчас — то уже можно вслух подумать, что ты знаешь, я, вместе сложить… А, — отмахнулся. — Все равно смысла в этом уже нет. Чтобы не планировали, медным тазом накрылось.
— И все-таки?
— Какая теперь-то разница?… Я думал, у нее какое-нибудь задание, используют, понятно, в темную. А меня кинули проконтролировать и за тобой присмотреть, вердикт на морально-идейную устойчивость потом отписать.
