Станислав Хабаров - Юрьев день
Ему чего-то не хватало, как декораций и костюмов на репетиции, отчего взгляду со стороны неестественны движения актёров и голоса. В стакане его оставалось на донышке, и он подумал, что с этим у него получилось. «Отличная смесь и горечи не чувствуется». Остаток он выпил медленно и повертел языком, но опять не почувствовал горечи. Ему и в самом деле казалось, что он на зачётной репетиции. И хотя это не в самом деле, а только с «болваном», но если на ней получится, то и дальше в жизни всё будет хорошо.
– Скажите, – начинал Маэстро, еще не зная, о чем будет говорить, но веря, что слова, которые он пока не знает, обязательно придут, – скажите, не скучно здесь зимой?
Славка и Лена смотрелись белыми пятнами в противоположном углу, а Капа сидела рядом, но он не смог бы разглядеть ее фигуры, только лицо и руки на коленях.
– Лето, зима – какая разница?
– Никакой разницы?
– Никакой.
Потом, вспоминая эти минуты, он думал о растянутом времени, о разговоре, полном многоточиями, если бы его записать, не вяжущихся на первый взгляд вопросах и ответах, точно говорили они на разных языках.
Он точно не мог сказать: долго ли они сидели в темноте, разговаривая словами и паузами, но он чувствовал их красноречие, как дебютировавший дирижёр.
А потом из этого состояния, короткого в сравнении с жизнью, но длинного, если его сравнить с заканчивающимся днем, их вывел негромкий, но уверенный стук в дверь.
В коридоре стоял Володя, техник с черными волосами, в черном с ног до головы.
– Проходи, – уступая дорогу, сказал Маэстро. – Эй, в комнате, зажгите свет.
Свет зажгли, и всё разом исчезло, остались: обыкновенная комната и беспорядок на столе.
– Мы пойдем, – изогнувшись, как кошка, поднялась Лена, – нам нужно подготовиться к вечеру.
– Мы пойдем, – повторила Капитолина.
И Маэстро понял, что ей не хочется уходить.
– Хорошо, – ответил Маэстро. – Встретимся на танцах.
И провожая их до двери, он посмотрел на ноги Капитолины, и ему сделалось горячо и неловко, и он поспешно вернулся к столу.
– Пробуй крюшон.
Маэстро налил в ополоснутый стакан остатки смеси и подвинул Володе.
– Что я один?
– Возьми у меня в чемодане, – развалясь на кровати, приказывал Славка. – Да, не там, сбоку, глубже. Нашел?
На столе появилась «Столичная», обмотанная синей изоляционной лентой, консервы – рыба в маринаде, присохший хлеб.
– Остудить бы следовало, – заметил Славка и тут же разлил водку по стаканам.
– За знакомство… Поехали.
– Где это вы с ними, – с набитым ртом спрашивал Володя, – познакомились?
– А что?
– Они обычно с приезжими не связываются. У черненькой, у Капитолины был один из испытателей. Свадьба наклёвывалась. Учиться уехал, в Ленинград. Она писем ждет… А у стюардессы не знаю, не стану врать. Есть, должно быть, кто-нибудь. Не может не быть.
– Не может, по определению. Давай стакан. А почему стюардесса?
– Вы её раздетой видели? На пляже? Нет? Что ты. Божественная фигура.
Когда они с Дашкой приехали, все только ахали: фирменные девочки. Ходит, как по самолёту, конфетки раздает. Словом – стюардесса.
– Сколько ей?
– Отметили двадцать.
– А Капитолине?
– Старше на год.
– Значит в годах?
– В годах. Это точно.
– Хорошо, выпьем за годы.
Они разговаривали, смеялись.
– А вы – везучие парни. Они, как правило, к приезжим не заходят… Ой яй-яй, интеграл по контуру.
Володя вытащил из-под консервов бумажку из зайцевских черновиков.
– А ты знаком? – спросил Маэстро, кивая на бумажку.
– Я здесь вроде сантехника, а в жизни – студент-недоучка. Физтех. У нас на третьем курсе случилась заварушка и влип я, а папашка мой, определив мою моральную неустойчивость, сунул меня от греха на полигон. На время. Вот барабаню год, но тянет считать… Ленка ведь тоже не хухры-мухры: работала в Прикладной математике.
– Да, ну?
– Но что-то у неё не сошлось. Так что здесь натуральный отстойник.
Глава 9
Они вышли из гостиницы и остановились, прикуривая, под окном. Свет жёлтыми пятнами падал на их красные лица, на сигареты и спички.
– Тебе идти не рекомендуется, – сказал Володя Маэстро. Тебе можно, посмотрел он на Славку, – а тебе не следует.
«Тоже мне командир», – подумал Маэстро, но вслух спросил: Это ещё почему?
– Смотри, заметят и с площадки в 24 часа. Рапорт и до свидания.
– Я, когда нужно, соберусь.
Маэстро курил не всерьез, не затягиваясь, просто дым пускал, и думал о том, как придёт на танцы, увидит принаряженных Капитолину и Лену. Пускай между ними ничего не было, и толком слова не сказали ещё, но всё у них впереди.
– Пойдёмте, что ли.
Они подошли к освещенной площадке перед клубом, где было тесно по случаю перерыва, где говорили, смеялись, курили и нестерпимо остро пахла джида.
И тут он увидел её. Она прошла в стороне, по границе света и тени, наклонив голову.
– Кто это? – выдохнул Маэстро.
– А это как раз из тех, тот самый случай, что видит око, да зуб неймёт. Женою Кумыцкого была. А теперь…
– Не жена?
– Жена, не жена. И какая разница? Вы думаете жены – мужьи? Нет, они божьи и не известно: с кем он их ещё сведёт?
Внезапно выпитое бросилось в голову Маэстро. Он растерял в толпе своих попутчиков, с кем-то говорил, у кого-то прикуривал, хотя потом, как ни старался, не мог вспомнить: с кем?
Пробравшись сквозь толпу курящих, он попал через фойе клуба в зал. В фойе было светло, в зале не очень, а один дальний от оркестра угол был совсем тёмен и пуст. Зал проветривали, но теплый воздух лениво впивался через открытые окна, затягивая перерыв.
Музыкальные инструменты, оставленные музыкантами, казались доспехами и оружием на поле брани, где ещё недавно кипел бой. Вдоль стен стояли кресла, скрепленные в ряды, вероятно, это был и зрительный зал. Маэстро уселся у окна и приготовился ждать. И тотчас, словно по команде, зал начал заполняться. Девушки были в кофточках или легких платьях, мужчины в пиджаках, несмотря на жару. Вошли музыканты, пробно подули в трубы и вдруг заиграли протяжно и слажено, и пары заходили, замелькали. Маэстро видел многих знакомых, которых встречал на площадке. Но тут в одиночку, без Славки он не решался поздороваться или заговорить, и ему никто не кивал. «Где это Славка?» – подумал он и тотчас о нём забыл.
Многие мужчины не танцевали, а стояли вдоль стен, иные даже спиною к залу, разговаривали, будто им было наплевать на музыку и на танцы, и на всё это вместе взятое. Просто наплевать. Мужчин было значительно больше. И, может, поэтому после танцев не оставались с партнершей. Кивали, благодарили, отводя их на женскую половину в темную часть залы. «Осознанная необходимость, – размышлял Маэстро, – нужно всем потанцевать».
Он увидел – Кумыцкого, что-то говорившего девушке из миковского буфета. А она танцевала, положив ему руки на плечи, улыбалась, глядя на него снизу вверх. «О чём они говорят, так увлеченно и заинтересованно? О чем? И куда это Славка, запропастился?»
Он видел, как танцевали Лена и Капитолина. И рослая Лена водила за кавалера. И это выглядело странным при избытке мужчин. Но у них получалось слаженно и слитно и многие любовались глядя. Когда они возвратились в темную половину, Маэстро встал и тяжело и уверенно пошел через пустующее пространство зала.
– Приветик, – сказал он, подходя и улыбаясь.
– Приветик, – ответила Капитолина. – Это вы до сих пор там пили?
Он ещё не успел ответить, как она торопливо спросила Лену:
– А если он пригласит?
Они разговаривали о своём, пользуясь затишьем, а он стоял, смущенно улыбаясь и чувствуя себя все более неловко с каждой минутой.
– Чего улыбаешься? – спросила Лена.
– Смешно мне.
Но тут заиграла музыка, и он хотел было пригласить Капитолину, но глядя ей в лицо, он вдруг увидел, что смотрит она не на него, а за ним. Лицо её изменилось, сделалось напряженным, пока за спиною его не сказали: «Разрешите». И она довольная, покраснев, кивнула должно быть тому, кого ждала. Но Маэстро все еще стоял на дороге, и она ему сказала раздраженно: «Да, пусти же ты». И пошла мимо с таким лицом, какого Маэстро ещё не видел у женщин, говоривших с ним.
– Смешно, – повторил он. – В груди его стало пусто, и он внезапно почувствовал, как тяжела его голова, жарко и хочется спать.
– Что смешно? – спросила Лена, оглядывая зал острыми, словно у хищной птицы глазами.
– А всё, – пожал плечами Маэстро. – Все, ваши пляски и разговоры.
– А ну тебя, – нетерпеливо ответила стюардесса. – Загороди, бретельку поправлю.
Она стала поправлять под кофточкой, не обращая на него внимания. А он вдруг представил себя со стороны: нескладным, в помятых рубахе и брюках, с большой лысеющей головой. И со сверхъестественной проницательностью, с желанием самобичевания начал ловить пустые взгляды танцующих, скользящие мимо, улыбки, которые убирались с лиц, наталкиваясь на него.
