Юрий Когинов - Багратион. Бог рати он
Так Суворов, к той поре уже граф Рымникский, получил приказ: сниматься с турецкого театра войны и идти штурмовать Варшаву.
Недавний покоритель днестровских и дунайских крепостей в белом летнем колете и коротком холщовом плаще поверх старческих острых и узких плеч, на приземистой казачьей лошадке нагнал русские войска, когда те подходили к Брест-Литовску.
В ту летнюю ночь Софийский карабинерный вместе с другими полками в час пополуночи при лунном свете перешел речку Мухавец и достиг Буга. Из Бреста и Тересполя русских заметили. Поляки выкатили на горушки три четырехпушечные батареи и открыли огонь.
Суворов, решил: в центр неприятеля ударит пехота, с флангов — конница.
Кони и пехота вязнут в песке, всюду рытвины и ямы, а чуть поднимешься выше — кустарник, а за ним лес.
Дважды наши атаки захлебывались. И тогда один из софийских эскадронов на нашем левом фланге взял еще, левее, да так круто повернул, что ударил оборонявшимся в тыл. Это был Багратион и его конники.
Одна из польских колонн почти вся полегла под острыми русскими саблями. Та же участь постигла и вторую цепь, и третью, когда в боевые неприятельские порядки врубились наступавшие в центре и справа.
Чудом уцелевшие стали уходить, оставляя победителям Брест и Тересполь. Но в том ли победа, что занять города, а противнику, хотя понесшему, изрядный урон, дать уйти? Бегущие переведут дух, соберутся вновь вместе, и — что же? — начинай с ними бой заново, опять теряя своих людей?
Багратион уже усвоил с Кавказа — так воевать можно без конца, ежели считать, что ты прогнал врага с какого-то места и сам туда вступил. А он, противник, из-за скалы, с вершины горы, откуда ты даже его не ожидаешь, бах-бах! И ты, считавший себя уже победителем, или оказался в окружении, или понес невосполнимый урон.
— Вперед! Не дай бегущим уйти! — скомандовал князь Петр.
Нет, бегущих не пытались непременно поразить острою сталью. Кто сам кидался на тебя с клинком или пытался сразить пулей, тот получал свое. Но бросавших оружие и поднимавших руки тут же отправляли в тыл, где собирали пленных.
Пятнадцать верст преследовали конники отступавших. Зато знали: впереди на немалые расстояния теперь не встретят серьезного сопротивления.
И все же драться приходилось часто. Седьмого июля, при Седлицах эскадрон Багратиона разбил выходивших из лесов и собиравшихся в боевую колонну повстанцев, взяв несколько десятков пленных.
Двадцать шестого июля с полусотней солдат был командирован в район Деречан, чтобы забрать там оставленный неприятелем фураж. Но неожиданно навстречу — полторы сотни всадников из так называемой народовой кавалерии. Перевес — один к трем! Но Багратион дает команду «За мной!» и врезается в середину колонны. Атака была столь ошеломляющей, что на месте осталось лежать до сотни поляков, а поручика, хорунжего и двух нижних чинов захватили в плен.
Сентябрь, двадцать первое число. Одним своим эскадроном бросился преследовать неприятеля, пытавшегося ударить под селением Татаровка. Гнался около десятка верст, пока не встретил свежие неприятельские силы. Они состояли из одного пехотного батальона и роты коронной литовской гвардии. И снова — атака вихрем. Враг разбит, в плен сдалось семьдесят человек.
Так, в схватках, прошел конец сентября и первая половина октября. И все — по лесным дорогам, прочесывая самые, казалось бы, непроходимые лесные чащи.
Как кстати здесь сошлись опыт великого Суворова с мыслями тридцатилетнего подполковника — не допускать того, чтобы противник, опамятовавшись и вновь собравшись с силами, бил в спину.
Сия мысль была главною в суворовских наставлениях, коим он учил своих подчиненных: бить неприятеля до конца, а не довольствоваться тем, что он, убегая, оставляет тебе территорию.
Уж коли атакуешь молниеносно — так же молниеносно стремись закончить и всю войну. А закончить ее можно лишь одним способом: если у противника не останется армии.
Но в Польше проявилась одна немаловажная особенность, с которою Суворов здесь сталкивался и ранее, в первом своем Польском походе, и особенно в приволжских и оренбургских степях, когда гонялся за остатками армии Пугачева. Милосердие к тем, кто сам складывает оружие.
Если ты отдал наступающему на тебя противнику саблю или ружье, не хочешь ни своей, ни его смерти, — значит, можно простить. А цель все равно достигнута: армия, стоявшая против тебя, не существует. И лучше, что цель сия достигнута не огромною кровью, а милосердием.
Вот почему подполковнику Багратиону, заслужившему сей чин в этой походе, Суворов поручил:
— Походи, походи по лесам, не бойся залезать, если сможешь, в дикие трущобы. А больше сдадутся тебе в плен — меньше и ихней, и нашей крови прольется. Хоть большею частью они не православные, но все же — христиане.
Условились: армия спешным шагом идет к Варшаве, а те, кто очищает леса от заблудших и напрасно рискующих жизнью, соединятся с главными силами в Праге.
Прага — это место на правом берегу Вислы, супротив самой столицы, а на самом деле — часть Варшавы. Но та ее часть, что вся — бастион, вся — неприступная крепость.
Суворов предложил сдаться. Прага еще более ощетинилась пушками.
Кто-то из старослужащих вспомнил язвительный стишок, пущенный Суворовым про Потемкина, когда тот на год затянул осаду Очакова: «Я на камушке сижу, на Очаков все гляжу».
— Нет! — тряхнул седым хохолком на голове Суворов. — Три дня учиться, в день — овладеть штурмом!
Там, в крепости, тридцатитысячный гарнизон, более ста пушек. А перед цитаделью — высокие валы с глубокими рвами, тройные заграждения — палисады, из камня сложенные; дополнительные башни, построенные на горах; наконец, волчьи ямы со вкопанными на дне тонкими, словно бы спицы, бревнами остриями вверх.
Как пройти сии преграды, как овладеть замком, который открывает путь в саму Варшаву?
Полки, батальоны, роты разбились на команды. Одни сооружают деревянные лестницы, по которым — вверх, на гребень крепостных стен, другие вяжут плетни, что надо бросать поверх волчьих ям, третьи учатся плетни сноровисто подносить, не боясь встречной ружейной и пушечной пальбы. У четвертых задача — первыми по этим плетням, фашинам и лестницам вскарабкаться на бастионы и с них — на головы врага уже по ту, неприятельскую сторону крепости.
То здесь, то там вдруг появляется он сам, Суворов:
— Все усвоили, все понятно? Тогда повторяй за мной, как сказано в моей памятке, что я назвал наукою побеждать. Итак, бросай плетни через волчьи ямы, быстро беги по ним, прыгай через палисады, кидай фашины, спускайся в ров.
Переход к другой группе — и прямо с ходу:
— Стрелки-стреляй по головам, лети через стену.
Неприятель бежит в город. Его пушки обороти по нем, бегущему. Коли неприятеля на улицах штыком. Конница — руби. В дома не ходи. Обывателя не обижай — солдат не разбойник. Ставь гауптвахт, расставляй вмиг пикеты к воротам, погребам, магазинам…
Двадцать четвертого октября ровно в пять утра — штурм. Гул, грохот, залпы с обеих сторон. Первые десятки шагов отвоеванного у неприятеля пространства. Вот и первый ров. Накрыли волчьи ямы плетнями, закидали ров фашинами, связанными в огромные пучки прутьями — и перебрались на вал.
Сшиблись в штыки. Первая оборона прорвана, вторая, следом — третья… «Ура!» не смолкает, перекатывается волнами все далее вперед и вперед.
Все укрепления — наши! И тут взрыв огромнейшей силы потрясает все вокруг. Камни — в воздух, от неприступных стен остаются искромсанные зубцы. То наши артиллеристы меткими выстрелами взорвали неприятельские запасы пороха…
Чуть свет на следующий день от варшавского берега — лодки. С белым флагом. Депутация с ключами от столицы.
Суворов принял посланцев:
— Больно смотреть на погибших и на остатки крепостных стен? Много мы положили здесь, в Праге, ваших сынов-поляков. Но разве вы не видели, что мы не щадили и своих жизней? И все для того, чтобы окончилось кровопролитие, которое вы развязали. Да, иногда случается так — войною надо кончать войну. А условия мои такие…
Депутация не поверила своим ушам — русский полководец просит: исправить мост через Вислу, свезти, из Праги все пушки за город и там их побросать. И еще: оказать тотчас всеподобающую честь своему королю.
— Всем сдавшимся — волю. И никто не пострадает от произвола русских солдат, ибо мы — принесли вам мир…
Багратион ходил возле крепостных стен. Думал, высматривал, что-то про себя отмечал.
Лучшим ли маневром действовали наступающие? Сам он со своим эскадроном врубился в драку, когда, поставленный Суворовым в резерв, вдруг заметил, как конница противника вырвалась из ворот, чтобы ударить штурмующим во фланг.
