Лев Яковлев - Романтичный наш император
— Я начинала думать, что вы перешли на другой способ измерения часов.
— Прости, Наташа. Я вконец заговорил Николая Ивановича. Но право, это извинительно — ему дан редкий талант слушать.
Плещеев, улыбаясь, придвинул жене стул, наклонившись на миг к ее плечу, будто шепнуть что хотел на ухо; коснулся спинки стула, приготовленного для Новикова. Тот кивнул благодарно, сел, с наслаждением положив ладонь на прохладную скатерть.
— Сергей Иванович, так вы не договорили про Турчанинова. Смею ли спросить?
— Бог мой, стоила бы того история! Петр Иванович, управляющий конторой строений государыни, на руку был нечист, к тому же нагл сверх меры. Что он там построил для Екатерины Алексеевны, Бог ведает, но держался, словно второй вице-канцлер. Так вот, государь, встретивший на выходе, сказал только, чтобы никто более в столице его не видел. И представьте: Турчанинов исчез, как сатана его унес! Ни на одной заставе не видели, слуги не знают, куда уехал. Но деньги взял!
Мужчины рассмеялись; Плещеев кивнул дворецкому, поднесшему графин с мадерой. Наталья Федоровна покачала головой, зазвенев чуть слышно, серебристо, сережками:
— Право, история о пропавшем человеке невесела, кто бы он ни был. Павла Петровича не коснется обвинение, и все-таки… Легко сетовать и судить тем, кто видит все со стороны. Государь дал отставку Федору Сергеевичу Барятинскому;[3] не скажу, что он плохой человек, и тогда, в Ропше, был еще молод, но находиться при дворе после всего этого… Дочь, Катя Долгорукова, просила за него Нелидову, и та вчера вечером подошла с ней вместе к государю. Сказано было всего две фразы. «Ваше величество, эта женщина хочет просить вас за отца». — «У меня тоже был отец». Может быть, это сурово. Но после всего бесстыдства, ставшего обыкновением, после насмешек над верными мужьями и женами, открытых разговоров в свете о видах на наследство — знаете, это прекрасно!
— Бесспорно, Наталья Федоровна. Если бы еще можно было взрослых к совести приохотить, как детей к чтению или письму приохочивают — как хорошо бы было! Однако от взрослого розгой немногого добьешься. Я за Барятинского, впрочем, не вступаюсь, после тридцати четырех лет при дворе ему сельский покой только на пользу пойдет.
Мастер Коловион, улыбнувшись, перевел взгляд на буфет, где внимание его давно привлек клодионовский канделябр. На подставке-колонне черно-зеленого мрамора — бронзовая фавнесса возносила ветвистое деревце, плодами ветвей которого были гнездышки для свечей. Николай Иванович прищурился, представил себе, как вечерней порой разливается теплый свет по бронзовым цветам и листьям…
На следующий день ом уехал в Тихвинское. Два дня спустя после его отъезда Павел спросил об узнике девятого нумера и, узнав, что Николай Иванович поехал увидеть семью, покивал одобрительно:
— Фельдъегеря пошлете через три дня. Пусть успеет повидать своих, потом вернется. Я хочу его видеть.
* * *Почти три недели в галерее Зимнего, на возвышении подготовленной специально ротонды, высился гроб с телом императрицы. Приходившим стоять здесь в молчании придворным казалось, в часы бдения на тянущем по полу сквозняке, что екатерининский век еще не кончился. Сияла позолотой ротонда, шуршало у дверей пламя свечей, думалось о возвышенном. И приходившие не спрашивали себя или друг друга, почему Павел не назначает дня похорон.
А он утром 25 ноября, отменив обычную верховую прогулку по городу, с женой и сыновьями, на каретах, обтянутых черной лентой, въехал в Невский монастырь. Двери церкви затворились за императорской семьей; быстро прошел от алтаря, широко махая кадилом, дьяк, и, выступив с обеих сторон, стали по бокам государя четверо в сияющих ризах. Меж них, не оборачиваясь, пошел Павел к постаменту, на котором установлен был продолговатый, бурый, со следами плесени, ящик. Не доходя пяти шагов, протянул руку направо, принял от протоиерея корону и, подняв глаза к безудержной, летящей росписи купола, надел, дрогнув от прикосновения холодного металла к вискам. Осторожно, чтобы не наступить на ниспадающее с постамента складками, стелющееся по полу кружевное полотно, подошел, потянулся к высоко стоящему гробу, отодвинул край савана. Медленно, обеими руками, снял с себя корону и возложил на подернутый серой плесенью череп.
Звонко в пустой церкви сглотнул Александр, вырвался вздох у императрицы. Павел не обернулся; с утра было пасмурно, и в мозаичное окошко перед ним падал неяркий, рассеянный свет. Тускло блестели ризы ставших по углам гроба иеромонахов, звенела тишина, такая тонкая, что слышен был скрип графита пристроившегося за колонной, в приделе, Николая Анселина, торопливо набрасывавшего эскизы.
Вернувшись в Зимний. Павел перед разводом зашел к себе. По напряженной позе караульного понял, что в кабинете кто-то ждет из своих, и вошел бесшумно, оглядевшись по-рысьи.
Нелидова обернулась живо — не на звук шагов, на дыхание — шагнула навстречу, взяла его руки в свои.
— Государь! Мне казалось, я видела карету за углом Миллионной, задолго до того, как услышала… словно была вместе с вами.
— От него совсем ничего не осталось, Катя. Кости, которые могли бы принадлежать кому угодно, тряпка, железо ржавое… Гроб новый не сделали еще.
— Не печальтесь об этом. Время теперь ваше. Главное — что решено, душа его успокоилась уже.
— Мне тоже думается так, но дело надо довести до конца. Не только ради моего отца или нас, а затем, чтобы люди не думали, будто можно попирать истину и за это не будет воздаяния. Я доведу до конца все, им начатое; и лежать он будет, где должно.
— Государь, в такие дни грешно беспокоить вас просьбами. Но я смею, потому что иначе может случиться несправедливость.
— Как всегда, не для себя.
— Государь!
— Да, Катя. Прости.
— Средь благостных перемен, вами намеченных, есть одна, могущая принести не только добро. Отменить орден Святого Георгия…
— Введенный в прошлое царствование, чтобы отмечать заслуги бряцающих оружием! Двух недель не прошло, как я говорил с Костюшко и Потоцким, видел их раны. Или вы тоже полагаете, что с поляками поступлено справедливо? Может быть, я искупил вину своего государства, дав свободу тем, у кого она была неправедно отнята? Костюшко, Немцевич, Потоцкий в том лишь виновны были, что любили Родину и не хотели ее видеть разорванной на части. А скоро ли сыщутся соратники их по Сибири? А что мы скажем семьям погибших — о раскаянии? Но кто поверит в раскаяние, покуда гордятся нагрудными крестами те, кто предал огню Варшаву?!
— Государь, но ведь это — солдатская награда. Не генералы, не советчики, толкнувшие Россию на несправедливость, носят Георгиевский знак. Орден — единственное утешение проливавших кровь, увечных. Для них это — слава. Научите их думать иначе, а потом лишайте того, что теперь — вся их гордость!
Павел хмуро, набычась, посмотрел мимо нее, прикрыл глаза:
— Пусть будет по-вашему, Екатерина Ивановна. Я знаю, сейчас вы повторяете слова Плещеева; но вы не можете лгать, и я верю.
…4 декабря император принял попавшего в опалу по делу Новикова Ивана Владимировича Лопухина, и здесь же, во время аудиенции, подписал назначение его действительным статским советником, секретарем. На следующий день должны были состояться похороны Петра III, гроб которого третий день стоял в Зимнем, рядом с гробом той, которая отняла у него все, даже место среди праха государей России. Но в этот день, утром, к Павлу в кабинет провели мастера Коловиона.
Николай Иванович дома провел только три дня: остальное заняла дорога. Из Петербурга в Москву — и обратная. Он знал, что издан указ о возвращении из Илимска Радищева, что уехал уже за границу Костюшко. Плещеев показывал черновики актов о возвращении прав самоуправления польским губерниям, Курляндии и Лифляндии. Как великий секрет, показывал и проект манифеста об ограничении барщины. Решено было — впервые, сколь стоит Русь — что крестьяне Ϯ±πдут присягать государю как граждане, чего ранее, наравне с рабочим скотом, были лишены. И это было более чем помыслить возможно в предшествующее царствование, но мастер Коловион оставался настороженным. Речи не заходило о том, с чего начинался екатерининский век: созыве представительного собрания.
Медленно поднимаясь неширокой лестницей, Николай Иванович ничего о предстоящем разговоре с государем не думал. Надо было отстраивать дом в Тихвинском., собирать, где удастся, книги. Денег, как они с братом Алексеем прикинули, хватит, да в деревне и не пропадешь. Надо было теперь поблагодарить Павла Петровича — мог ведь и оставить в нумере девятом, а выпустил. Впрочем, мастер Коловион на самом деле с удовольствием сказал бы добрые слова государю — слово на то и дано, чтобы служить добру.
Видно, что Новиков опоздать может, здесь никому в голову не приходило. Кутайсов встретил его в прихожей, указал подождать, а сам встал у двери в кабинет Павла, не докладывая. Несколькими минутами спустя донесся колокольчик, и дверь перед мастером Коловионом открылась.
