Сергей Богачев - Богдан Хмельницкий. Искушение
«По коням, панове!» – тут же раздался его громкий голос, и вскоре небольшой обоз в сопровождении десятка всадников покинул Чернобыль, направившись на юго-восток.
Чигирин. Хутор Суботов
В своей просторной хате Богдан принимал кума – полковника Станислава Кричевского. Ради дорогого гостя на стол поставили лучшие закуски – зажарили барашка, принесли соленья, из погреба достали угорское вино. Молодая хозяйка Мотрона постелила лучшую скатерть и положила на лавки турецкие подушки.
Хмельницкий рад был видеть в гостях своего кума. Тот должен был привезти известия от польского короля Владислава IV относительно спора чигиринского казацкого сотника с подстаростой Данилом Чаплинским. Несмотря на то что во время личной аудиенции король дал Хмельницкому все права на владение хутором Суботов, нападки на Богдана и его семью не прекращались. Дошло до того, что шляхтич Дольгерт по поручению чигиринского старосты Александра Конецпольского забрал в счет налога любимого коня Хмельницкого. Богдан надеялся, что Кричевский достанет денег для выкупа боевого друга.
Однако не все сложилось так, как хотелось: король решил больше не вмешиваться в конфликт своих подданных, да и денег раздобыть не удалось. Но кум рассказал ему странную историю про какого-то божьего человека, которого встретил в Чернобыле и который якобы может показать клад, но только самому Богдану.
– А еще, куме, этот Ларион в бреду говорил, что тебе смертельная опасность грозит и чтобы ты, идя в бой, надевал кольчугу и сторонился врагов. Вот такие слова он просил тебе передать, – договорив, Кричевский долил себе вина, смачно отхлебнул и вытер усы рукавом.
– То, что вокруг меня кружит воронье, всем и так известно. Вот недавно пан Комаровский, зять Чаплинского, при казаках угрожал мне, что могу и без королевского суда головы лишиться.
Хмельницкий пригубил чарку с вином и, встав из-за стола, зашагал по хате. Видно было, что атаман очень сердит. Глаза его гневно горели, чуб был взъерошен.
– Как быть, куме, подскажи! Опять к Владиславу ехать кланяться или к гетману Потоцкому? Шляхетное панство нас, казаков, совсем уже за быдло держит. Как с крымским ханом воевать, так казаки им любы, а как потом добро делить – не хотят, последнее у нас отбирают. Чаплинский у многих наших братьев наговорами да доносами маетки забрал. Теперь вот и на мое добро зарится. Сначала коня боевого у меня отобрали, а потом и до хутора доберутся! Вместо того чтобы сообща от татар обороняться, между собой воюем.
– Не горячись, куме! Ты уважаемый человек, король тебя лично жаловал и не допустит, чтобы лишили маетка. Бог даст, все уладится. Есть у меня от Владислава письма, где он надеется, что реестровое казацтво поможет ему в войне с крымским ханом. Больше того, на эту войну король даже денег выделить обещает. Ты же знаешь, что в последнее время польский сейм принимает решения в пользу шляхетного панства, а Владислав власть теряет. Так что нужны еще королю казаки. А что до денег, может, и правду тот божий человек говорил. Если он от горячки не помер, заберем его из Чернобыля да поедем клад искать. Глядишь, когда золото карман тянуть будет, то и с вельмошановным паном Чаплинским легче договориться, – с этими словами Кричевский тоже поднялся из-за стола и дружески похлопал кума по плечу.
Товарищи снова вернулись к трапезе, и беседа потекла спокойнее.
– Говоришь, Владислав хочет войны с крымским ханом? То-то я смотрю, в последнее время опять татары к нам в гости зачастили. Пока тебя не было, хлопцы часто их возле своих разъездов видели. Очень близко к Чигирину и Черкассам подходят. Вот и два дня тому на Тясме их видели, – сообщил полковнику Богдан.
– Все это не ради забавы. Если татары так осмелели, то наверняка чтобы разведать обстановку. Надо будет завтра с утра проверить посты и укрепления. Прогуляешься со мной? – Кричевский до краев наполнил келих и лукаво взглянул на Богдана. – А что, куме, я смотрю, ты уже отошел после смерти Ганны, и хозяйка у тебя новая появилась?
Богдан поделился с товарищем радостью, что наконец-то обрел спокойствие после смерти жены Ганны. Их воспитанница Мотрона сначала была верной помощницей по дому и хозяйству, присматривала за шестерыми детьми, которые остались полусиротами, а вскоре стала и его подругой. Правда, сыновья не сильно уважают Мотрону и все время называют ее ляшкой.
– Ты же знаешь, что она шляхетного рода. С ее батьком мы воевали у принца Конде во Франции, там он и погиб, а перед смертью попросил меня, как вернусь в Украйну, найти его единую дочку – красавицу Мотрону. Когда отыскал, жила она в таких злыднях, что и сказать страшно. Забрал ее на свой хутор, она вошла равной в мою семью. Мотрона помогала покойной жене, а после ее смерти стала хозяйкой в Суботове, – не без гордости рассказывал Хмельницкий куму о молодой панночке. Глаза его горели вовсе не от вина, а от любви. – Я и не заметил, когда она превратилась в красивую, статную женщину. А какая умная – грамоту знает, несколько языков понимает, хозяйство ведет справно.
При этих словах лицо Богдана просветлело. Видно было, что Хмельницкому сейчас не до боевых подвигов, у него в голове были совсем иные планы.
За дружеской беседой кумовья просидели до поздней ночи, а потом, захмелев, повалились спать.
Рано утром их разбудили крики:
– Пан полковник, под Чигирином наши на татарский отряд напоролись! Срочно помощь нужна!
Кричевский быстро вскочил с постели и, наскоро одевшись, выбежал во двор, где его ожидали всадники. Рядом с ним оказался и Богдан.
– Добрый конь для меня найдется? Тогда и я с вами! – крикнул Хмельницкий и уже оседлал было поданного ему коня, но полковник умерил его прыть.
– Ты, никак, забыл про наш вчерашний разговор? А ну, хлопцы, несите атаману кольчужку! Береженого Бог бережет, да и божий человек зря болтать не станет… – последние слова он прошептал Богдану уже на ухо.
Два десятка воинов Войска польского во главе с полковником Кричевским и сотником Хмельницким галопом понеслись по белому снегу в сторону Чигирина. К полудню они добрались до Тясмы. Там, у леса, жовниры рубились с татарами. Издалека слышались крики, лязг железа и стоны раненых. Видно было, что силы не равны – татары имели явное преимущество.
Кричевский оголил саблю и, скомандовав отряду «Вперед!», ринулся в бой. Они ворвались в гущу нестройных татарских рядов, отбили своих братьев и погнали врагов к реке.
И вот когда исход битвы был уже предрешен, Кричевский заметил, как один из его жовниров замахнулся на Хмельницкого саблей. «Хмель, берегись!» – только и успел прокричать полковник, но клинок уже опустился на шею Богдана.
* * *И все же он успел немного уклониться. Смягчила удар и предусмотрительно надетая кольчуга. Сабля почти прорубила ее мелкие кольца, оставив невредимыми несколько железных звеньев, защитивших шею сотника.
– Ах ты ж, падлюка! Держите, хлопцы, этого Иуду! Только не рубите, надо еще узнать, кто его надоумил на такое злодейство! – приказал Кричевский подоспевшим казакам. Сам же он едва успел подхватить падающего с коня кума, не дав ему на всем скаку удариться о землю.
Вечером в чигиринском доме Кричевского сидели за столом полковник с сотником.
– А славно у тебя, кум, солдаты сабли точат… Еще немного – и не сидел бы я сейчас с тобой, а вез бы ты мое тело в Суботов несчастным моим детям, – с кривой улыбкой на устах промолвил Богдан, рассматривая изрубленные кольца кольчуги.
– Вот мы сейчас и разберемся с этим рубакой. А ну, ведите его сюда, хлопцы! – приказал полковник.
Два реестровых казака ввели в комнату жовнира со связанными сзади руками. Несмотря на приказ Кричевского не трогать шляхтича, вид у него был жалкий: губа разбита, левый глаз затек, веко уже стало багрово-синим, да и изодранная одежда свидетельствовала, что пану досталось по ребрам от казаков.
– Как тебя звать? Кто подговорил тебя напасть на сотника? Признавайся, злодей! – грозно прорычал пан Станислав.
– Вельмошановный пан полковник, не велите казнить, – взмолился жовнир, падая на колени перед Кричевским. – Дашевский мое имя, служу у вас совсем недавно. Видит бог, не хотел я причинить вреда пану сотнику. Принял его за татарина, я же раньше не видел его в нашем полку.
– Брешешь, собака! Да как же ты мог меня принять за татарина, ежели я ехал рядом с паном полковником вас от басурман вызволять! Говори правду! – тут уже не сдержался и сам Богдан, выскочив из-за стола.
– Погоди, кум. Как, говоришь, тебя кличут, Дашевский? Не может того быть…
Словно увидев нечистого, Кричевский повернулся к католическому кресту, висевшему на стене его комнаты, и перекрестился.
– А ну-ка, хлопцы, выведите этого рубаку во двор, всыпьте ему для начала плетей, а потом заприте на три дня в холодную, пусть остынет.
Недоумевающие казаки подхватили молившего на коленях о пощаде жовнира и вытащили его из комнаты. Хмельницкий тоже не понял, почему полковник прекратил допрос. Он был уверен, что Дашевский сознательно, по чьей-то подсказке, нанес ему коварный удар.