Проспер Мериме - Варфоломеевская ночь
Мысли эти, приходившие ему в голову как бы помимо его воли, под разными видами неотвязно преследовали его, внушая ему в то же время отвращение. Он взял Женевскую библию, принадлежавшую его матери, и стал читать. Немного успокоившись, он отложил книгу; перед тем как смежить глаза, он мысленно произнес клятву жить и умереть в вере своих отцов.
Но, несмотря на чтение и клятву, он и во сне переживал отголоски приключений прошедшего дня. Снились ему пурпурные шелковые занавески, золотая посуда; затем опрокинутые столы, блеск шпаги и кровь, смешанная с вином. Потом ожило изображение мадонны; она вышла из своей рамы и начала перед ним танцевать. Он старался запечатлеть ее черты в своей памяти и только тогда заметил, что на ней была черная маска. Но в отверстия маски видны были синие глаза и две полоски белой кожи… Шнурки у маски развязались и показалось небесное лицо, но очертания его были неопределенны; оно похоже было на отражение нимфы в взбаламученной воде. Невольно он опустил глаза, сейчас же поднял их опять, ко увидел только ужасного Коменжа с окровавленной шпагой в руке.
Встал он рано, велел отнести к брату свой легковесный багаж и, отказавшись идти осматривать с ним городские достопримечательности, отправился один в особняк Шатильон, чтобы передать адмиралу письмо, порученное ему отцом.
Двор особняка он нашел переполненным слугами и лошадьми, так что ему стоило большого труда проложить себе дорогу и добраться до обширных сеней, где толпились конюхи и пажи, составлявшие, несмотря на то, что они были вооружены только шпагами, внушительную охрану вокруг адмирала. Одетый в черное привратник, бросив взгляд на кружевной воротник Мержи и золотую цепь, одолженную ему братом, не стал чинить никаких препятствий и сейчас же ввел его в галерею, где находился его господин.
Человек сорок вельмож, дворян, протестантских священников, стоя в почтительных позах, с непокрытыми головами, окружали адмирала.
Он был одет с большою простотою во все черное. Роста он был высокого, но немного горбился, морщины на его лысом лбу скорее являлись следствием боевых трудов, нежели возраста. Длинная седая борода спускалась ему на грудь. От природы впалые щеки казались еще более впалыми от раны, глубокий рубец от которой едва могли скрыть длинные усы: в битве при Монконтуре пистолетный выстрел пробил ему щеку и повредил несколько зубов. Выражение его лица было скорее печально, нежели сурово; ходили слухи, что со смерти храброго Дандело[34] никто не видел на его губах улыбки.
Он стоял, опершись рукою на стол, заваленный картами и планами, посреди которых возвышалась толстейшая библия «in quarto». Разбросанные по картам и бумагам зубочистки напоминали о привычке, часто служившей предметом шуток.
В конце стола сидел секретарь, по-видимому, весьма занятый писанием писем, которые он затем давал адмиралу на подпись.
При виде этого великого человека, который для своих единоверцев был выше короля, так как в его лице соединялись герой и святой, Мержи почувствовал прилив такого уважения, что, приблизясь к нему, невольно опустился на одно колено. Адмирал, удивленный и рассерженный столь необычным выражением почтения, дал ему знак подняться и с некоторой досадой взял письмо, переданное ему юным энтузиастом. Он бросил взгляд на гербовую печать.
— Это письмо от моего старого товарища — барона де Мержи, — произнес он, — вы же, молодой человек, так схожи с ним, что, вероятно, приходитесь ему сыном.
— Батюшка очень хотел бы, чтобы возраст его позволил ему приехать лично засвидетельствовать вам свое почтение.
— Господа, — сказал Колиньи, окончив чтение письма и оборачиваясь к окружавшим его людям, — представляю вам сына барона де Мержи, проскакавшего более двухсот миль, чтобы действовать с нами заодно. По-видимому, для Фландрского похода недостатка в добровольцах у нас не будет. Господа, моя просьба — подружиться с этим молодым человеком, к его отцу вы все питаете глубочайшее уважение.
Сейчас же человек двадцать принялись обнимать Мержи и предлагать свои услуги.
— Вы уже бывали на войне, друг мой Бернар? — спросил адмирал. — Слышали ли когда-нибудь гром пищалей?
Мержи, покраснев, отвечал, что он еще не имел счастья сражаться за веру.
— Поблагодарите лучше судьбу, молодой человек, что вам не пришлось проливать кровь своих сограждан, — сказал Колиньи с важностью; — благодарение богу, — прибавил он со вздохом, — гражданская война прекратилась! Наша религия вздохнула свободнее, и, более счастливый, чем мы, вы обнажите вашу шпагу только против врагов короля и родины.
Затем, положив руку на плечо молодому человеку, он продолжал:
— Я уверен, вы оправдаете ваше происхождение. Согласно намерениям вашего отца, сначала вы будете служить среди дворян моей свиты. Когда же мы встретимся с испанцами, овладейте их знаменем — и вы получите чин корнета в моем полку.
— Клянусь вам, — решительно воскликнул Мержи, — при первой же стычке я буду корнетом, или у моего отца не будет больше сына.
— Хорошо, мой храбрый мальчик, ты говоришь, как говорил твой отец.
Затем он подозвал своего управителя.
— Вот мой управитель, метр Самюэль. Если тебе понадобятся деньги на экипировку, ты обратишься к нему.
Управитель отвесил Мержи поклон, но тот поспешил поблагодарить и отказаться.
— Мой отец и мой брат, — сказал он, — дают мне вполне достаточно на содержание.
— Ваш брат?.. Капитан Жорж Мержи, который еще со времен первой войны отрекся от веры?
Мержи печально опустил голову; губы его пошевелились, но слов не было слышно.
— Он храбрый солдат, — продолжал адмирал, — но что значит храбрость без страха божьего! В вашей семье, молодой человек, вы можете найти и образец, которому должно следовать, и пример, которого следует избегать.
— Я постараюсь подражать славным подвигам моего брата… но не его отречению.
— Ну, Бернар, приходите ко мне почаще и считайте меня своим другом. Для добрых нравов место здесь не очень благоприятное, но я надеюсь скоро вывести вас отсюда и провести туда, где будет возможность заслужить славу.
Мержи почтительно поклонился и смешался с толпой приближенных, окружавших адмирала.
— Господа, — произнес Колиньи, продолжая разговор, прерванный приходом Мержи; — со всех сторон я получаю добрые вести. Руанские убийцы потерпели наказание…
— Чего нельзя сказать про тулузских, — возразил старый пастор с мрачной и фанатической наружностью.
— Вы ошибаетесь, сударь. Я только что получил известие из Тулузы. Там учреждена смешанная комиссия[35]. Его величество каждодневно дает нам доказательства того, что правосудие одинаково для всех.
Старый гугенот покачал недоверчиво головой.
Какой-то седобородый старик, одетый в черное бархатное платье, вскричал:
— Да, его правосудие для всех одинаково; Шатильонов, Монморанси и Гизов, всех вместе, Карл и его достойная мать хотели бы уничтожить одним ударом!
— Выражайтесь более почтительно о короле, г-н де Бонисан, — строго сказал Колиньи, — забудем, забудем, наконец, старые счеты. Да не будет сказано, что католики лучше, чем мы, применяют божественный завет — забывать оскорбления.
— Клянусь костями моего отца, им это легче сделать, чем нам! — пробормотал Бонисан. — Мои двадцать три замученных родственника не так легко выйдут у меня из памяти.
Он сказал это с горечью. В этот момент дряхлый старик, с отталкивающей наружностью, Закутанный в серый, до дыр протертый плащ, вошел в галерею, пробрался через толпу и передал Колиньи запечатанный пакет.
— Кто вы такой? — спросил адмирал, не ломая печати.
— Один из ваших друзей, — отвечал старик хриплым голосом.
И сейчас же вышел.
— Я видел, как этот человек сегодня утром выходил из особняка Гиза, — сказал какой-то дворянин.
— Он — колдун, — сказал другой.
— Отравитель, — сказал третий.
— Герцог Гиз подослал его отравить г-на адмирала.
— Меня отравить? — сказал адмирал, пожимая плечами. — Отравить меня посредством письма?
— Вспомните о перчатках королевы Наваррской![36] — воскликнул Бонисан.
— В отравленные перчатки я так же не верю, как и в отравленное письмо, но я верю, что герцог Гиз не может совершить низкого поступка.
Он собирался распечатать письмо, как вдруг Бонисан бросился на него и вырвал письмо из рук со словами:
— Не распечатывайте его, иначе вы вдохнете смертельный яд!
Все присутствующие столпились вокруг адмирала, который делал некоторые усилия, чтобы освободиться от Бонисана.
— Я вижу, как из письма выходит черный дым! — закричал чей-то голос.
— Бросьте его, бросьте его! — раздался общий крик.
