Федор Зарин-Несвицкий - За чужую свободу
Сердце Ирины наполнилось тайным предчувствием чего‑то неведомого.
«Я обещала Левону не ехать, – мелькнуло в ее голове. – Ну, что же? Зачем же он бросил меня? Где искать мне поддержки и утешения? Будь что будет! У нас разные дороги… Быть может, его душу наполнит война, а что остается мне?«Она тряхнула головой и решительно произнесла:
– Благодарю вас, Надежда Дмитриевна, я еду.
– Ну, вот и отлично, я так рада, так рада, – оживленно заговорила Напраксина. – Вы увидите, что небесный покой снизойдет на вашу душу… О, вы встретите на собрании многих наших общих знакомых. Вы удивитесь, кого встретите. Ну, теперь еще рано… Мы выпьем с вами чаю и тогда поедем…
Тысячи вопросов вертелись на языке Ирины, но Напраксина поторопилась предупреждать их.
– Только без вопросов; пожалуйста, пока без вопросов, chere Irene, – сказала она, – вы все узнаете в свое время, скоро, очень скоро…
Несмотря на свое любопытство, Ирине Евстафьевне пришлось покориться.
Карета, запряженная парой кровных орловских рысаков, прямых потомков знаменитой Сметанки, быстро неслась по пустынным улицам столицы.
Напраксина была в каком‑то особенном восторженно – мистическом настроении.
– Дорогая Irene, – говорила он, – все люди так несчастны, и я была несчастна и не видела впереди ничего, кроме слез и тоски. Со времени смерти моего мужа, павшего геройскою смертью (вы ведь знаете это), я не знала ни минуты покоя. Я искала утешения в молитве, ходила по церквам, ездила на богомолье, но все это было не то, не то… Мы, наверное, утратили путь к спасению… И вдруг эта встреча с этим необыкновенным человеком… Вы видите, я живу, я наслаждаюсь жизнью, я чувствую связь между миром, между собою и Богом… Да, да, я счастлива теперь. Я знаю, что вы тоже несчастливы.
Ирина сделала протестующий жест.
– Да, да, не спорьте, – настойчиво продолжала Напраксина. – Я вижу, я знаю… Счастливые не бегут к нему…
– Да, – произнесла Ирина, – у меня бывают приступы тоски. Слова старца Никифора меня нередко успокаивали. Но я не несчастна.
Она сказала эти слова, но с мукой в душе подумала, что она несчастна, что ей ничто и никто не может помочь и что она ехала теперь, повинуясь смутной надежде найти исход своей непрестанной тоске.
Она не замечала дороги, по которой они ехали, и взглянув в окно кареты, невольно воскликнула:
– Боже, где же мы едем?
Направо и налево тянулись безлиственные леса. Не было видно признака какого‑либо жилья.
– Мы скоро будем, – ответила Напраксина. – Мы соблюдаем в тайне место наших собраний. Это лучше – быть вдали от любопытных глаз.
Ирина ничего не ответила. Над лесом вставала кровавая луна… Непробудная тишина царила вокруг… И грешные мысли наполняли сердце Ирины. Как хорошо в такую ночь, при этой луне, в пустынном лесу мчаться с любимым человеком куда‑то далеко, далеко, без конца, в неведомый путь!..
Карета свернула на просеку и остановилась перед забором.
С величайшим удивлением Ирина увидела, что в стороне стояло несколько экипажей.
– Как же вы говорите о тайне, – сказала она, выходя из кареты, – когда здесь столько кучеров?
Напраксина усмехнулась.
– О, они не страшны, – ответила она, – им хорошо внушено, чтобы они не болтали, и притом выбраны самые надежные люди. Страх и собственная выгода делают их молчаливыми. Но в конце концов – мы никого не боимся, – закончила Напраксина, – мы не делаем ничего преступного.
Едва вышли женщины, карета отъехала и встала в ряду прочих у конца забора.
Напраксина уверенно подошла к маленькой калитке и открыла ее. Перед ними была узенькая тропинка среди сугробов снега. Эта тропинка вела к небольшому одноэтажному дому.
– Отчего там так темно? – с волнением спросила Ирина. – Ни в одном окне не видно света.
– Свет внутри, – ответила Напраксина.
Ирине стало жутко, и смутное беспокойство пробудилось в ее душе. Ей хотелось повернуться и уйти. Она уже жалела, что согласилась поехать. Напраксина взяла ее за руку.
– Смелей, смелей, дорогая Irene, – сказала она, словно понимая колебание молодой княгини.
Они вступили на маленькое крыльцо. Напраксина тихо ударила три раза в дверь, после каждого удара негромко, но внятно повторяя:
– Отворите, сестры пришли.
Ирину сперва поразило, как могли слышать за дверью этот негромкий голос, но ее недоумение рассеялось, когда она заметила, что Напраксина говорила в небольшое отверстие, проделанное в двери.
Дверь тотчас открылась, и чей‑то голос в темноте произнес:
– Мир вам, возлюбленные сестры.
Крепче сжав руку Ирины, Напраксина двинулась вперед. Видимо, дорога была ей хорошо знакома. Пройдя шагов десять, она открыла дверь направо. Яркий свет ударил в глаза. В комнате никого не было. Княгиня Ирина невольно заметила, что в комнате не было образа. Единственное окно было завешено темной, тяжелой материей. На широких лавках лежали шубы и пальто, мужские и женские.
Напраксина быстро окинула их взглядом и произнесла:
– Сегодня небольшое собрание.
Волнение Ирины было так сильно, что она не могла расстегнуть ворот своей шубки.
Напраксина заметила это и помогла ей.
– Не волнуйтесь, дорогая, – сказала она, – как вы побледнели…
Действительно, лицо Ирины было бледно и тем прекраснее. Ярче горели огромные глаза, резче рисовались гордые дуги черных бровей и краснели полные губы надменного рта.
Напраксина аккуратно в сторонке сложила одежду.
В эту минуту открылась дверь, и на пороге комнаты появилась совсем молоденькая девушка.
Княгиня Ирина с удивлением и искренним восхищением взглянула на пришедшую. Трудно было представить более нежное лицо, более грациозную, еще полудетскую фигуру. Не меньше поражал и костюм ее. Густые белокурые волосы падали на плечи, едва перехваченные широкой голубой лентой. На бледном, чуть розовом лице сияли большие темно – голубые глаза. Длинный белоснежный хитон был слабо подпоясан тоже голубой лентой, и из‑под него виднелись белые босые ножки. В руках у девушки была пальмовая ветвь. Она вся в своем белоснежном хитоне, с обливавшей ее детские плечи волной светлых волос, с этой пальмовой ветвью в руках была похожа на ангела.
Остановившись на мгновенье на пороге, она наклонила голову и мелодичным голосом произнесла:
– Христос с вами, дорогие сестры.
– Христос с тобою, – ответила, наклонив голову, Напраксина, видимо, уже знакомая с этим чудесным видением.
– Наши братья и сестры, – тихо продолжало это прелестное видение, – ждут вас в Сионской горнице.
Она низко склонила голову и неслышной поступью вышла из комнаты.
Ирина смотрела ей вслед как завороженная.
– Боже, – сказала она наконец, – кто эта очаровательная девушка?
– Мария из Магдалы, – серьезно ответила Напраксина. – Это одна из жен мироносиц.
– Как, что вы сказали? – спросила ошеломленная Ирина.
– Потом, потом, – нетерпеливо перебила ее Напраксина. – Вы слышали – нас ждут.
С этой минуты какое‑то странное состояние, знакомое людям, неожиданно очутившимся в чуждой и непонятной обстановке, овладело Ириной. Реальный мир отодвинулся куда‑то далеко, и ей стал сниться наяву сон….
XV
Белая, вся белая комната, ярко освещенная многочисленными пальмовыми свечами. Белые стены, пол, покрытый белыми половиками. Жуткое впечатление производила висевшая на стене большая картина – распятая фигура черного монаха… Капли крови застыли на его распростертых дланях и худых желтых обнаженных ногах, прободенных гвоздями. Черная рельефная картина без рамы на белом фоне стены казалась настоящим человеком. На другой стене висела картина, изображавшая Христа у Каиафы… Христос стоял в белой одежде, и Ирине показалось, что лицо его похоже на лицо отца Никифора. Над головой Христа виднелись лики ангелов, словно в тумане, за его спиной стояла скорбная Богоматерь… В глубине комнаты было возвышение и на нем аналой, на аналое – Библия.
Вдоль стен просторной горницы, на широких скамьях, покрытых белым сукном, сидели мужчины и женщины, безмолвные, неподвижные, как статуи, все с босыми ногами и в длинных белых хитонах. Взволнованная Ирина скользнула взором по этим сосредоточенным лицам и ничего не видела. При ее смятенном настроении она, кажется, не узнала бы и родного отца. Среди этих безмолвных белых фигур темным пятном выделялось ее платье. Она не заметила, когда и где Напраксина успела надеть на себя такой же белый хитон, как у остальных…
Глубокое молчание царило в комнате. Слышался иногда лишь треск нагоревших светилен.
И было все так мирно, так тихо, так подернуто неведомой тайной, что душа Ирины как будто оторвалась на миг от действительной жизни и замерла в ожидании страшных и блаженных откровений.
