Бенито Муссолини - Клавдия Партичелла, любовница кардинала
— Три дня тому назад два францисканца явились в монастырь Борго в Вальсугане, где я пребывала в отшельничестве, и пожелали говорить со мной. Они передали мне повеление папы пойти в Трент и передать тебе решение, записанное собственной рукой святого отца. Вот почему я явилась к тебе, князь и учитель, и вот послание папы.
При этих словах Бернардина вынула из глубокого бархатного мешка свиток, запечатанный папскими печатями, и вручила кардиналу. Эммануил Мадруццо с трудом подавил волнение. С первых слов монахини он понял важность ее посещения.
Послание папы выводило его из состояния неуверенности и сомнений. Каким бы ни был ответ папы, ответ пришел. Сдержав волнение, кардинал сказал:
— Простите, сестра, если я при тебе вскрою печати.
Монахиня ответила поклоном.
Кардинал начал читать послание. Глаза его быстро бежали по рукописным строкам; он был похож на человека, приговоренного к казни и получившего ответ на просьбу о помиловании. В кратком предисловии папа упоминал о вмешательстве королевы Испанской и короля Венгерского, о ходатайстве духовников Эммануила Мадруццо, а затем сообщал, что в Верховном Церковном Совете все опрошенные им кардиналы высказались против снятия сана с Трентинского епископа. Послание заканчивалось советом не возбуждать более перед Святым Престолом неприличной просьбы, под страхом церковного осуждения и папского отлучения.
Прочтя послание, Эммануил склонил голову на грудь, стараясь собрать мысли. Затем, не произнеся ни слова, медленно разорвал письмо святого отца на мельчайшие куски.
При виде такого святотатства сестра Бернардина вздрогнула и глухим от волнения и негодования голосом сказала:
— Князь и учитель, слушай меня, как слушали меня другие князья и пастыри! То, что ты совершил сейчас так холодно и обдуманно, говорит мне, что душа твоя стоит на пути к гибели. Ради вечного спасения ее ты, надеюсь, не совершишь последнего шага в пропасть. Усмири свою плоть. Сдержи свои страсти. Прогони бесов, искушающих тебя. Отдайся на милость Божью. Стань примером добродетели, и сердца человеческие вновь обратятся к тебе. Я бедная, простая монахиня. Но устами моими говорит истина. Князья церкви должны быть образцом для своих подданных. Только такие князья могут управлять судьбами своих народов.
Погруженный в тягостные размышления, Эммануил едва слышал слова монахини. Она продолжала, воодушевляясь, и горячность ее речи начинала подчинять себе кардинала.
— Подумай, князь. Что есть жизнь? Тень от тени, сон. Могут ли земные наслаждения, сковывающие душу рабскими цепями, сравняться с радостью вечного спасения? Нельзя давать волю животным страстям, нужно укрощать себя молитвою, воздержанием убивать в себе дурные чувства и похоти. Тот, Кто ради нас сошел в этот мир, примет тебя и простит… Воздвинь стену, мой господин, между прошлым и будущим. Забудь! Заставь себя забыть, и страдания очистят твою душу. Никто не услышит из уст моих, как обошелся ты со священной буллой, присланной тебе Высшим Пастырем. Но смирись перед решением папы, покайся, и Бог простит тебя.
Слова монахини глубоко проникли в душу кардинала. Но образ Клавдии смущал его, владел им и разрывал душу на части.
Сестра Бернардина в упор глядела на Эммануила. Кардинал ответил ей грустным, печальным, взглядом.
— Сестра, — сказал он, — твоя речь тронула меня. Я охотно последовал бы твоему совету, но нет у меня сил. Я просил папу снять с меня сан, положить конец двойной жизни, которую я веду на протяжении двадцати лет. Прошлое мое всем известно, и его не исправишь. Странно. Меня лишают единственной возможности честно выйти из положения. Церковь предпочитает терпеть плотской грех.
— Нет, — твердо ответила монахиня, — но из двух зол она выбирает меньшее. Я не хочу смущать свою душу обсуждением решений непогрешимого папы. Повторяю только: после двадцати лет грешной жизни настало время вернуться на путь Христов.
— Разве брак помешал бы мне быть добрым христианином?
— Брак лицемерно прикрыл бы твое преступное прошлое. Церковь не может признать преступную связь законным союзом. Забудь о прошлом и яви пример смирения и благочестия.
— Понимаю… Чувствую, что это невозможно.
— Неужели ты так слаб?
— Плоть немощна. Есть цепи и путы, которых никакая человеческая сила не может разбить. Бог слишком милостив, чтобы отказать мне в своем прощении. Много простится возлюбившему, многое.
— Возлюбившему духом, не плотью.
— Христос этого не говорит, — произнес кардинал, как бы про себя и добавил: — Жизнь моя, сестра, была сплошным мучением. Нет во мне того, что делает человека князем церкви. Я вынужден принять сан. Другие заставили меня. В течение двадцати лет в душе моей идет смертельная борьба, страсти борются во мне с обязанностями князя и кардинала. Распри, разногласия, заговоры и едва скрываемая ненависть врагов озлобили меня. Я почувствовал пустоту вокруг меня, ту пустоту, на которую осуждены сильные мира сего. Мне нужна была помощь, дружеская рука… И вот мне явилась женщина… Не прерывай меня, сестра. Я знаю, мне нужно было искать спасения в молитве, утолить печаль в созерцании Божьего величия. Но ради этого мне пришлось бы стать затворником. Женщина, полюбившая меня и ждущая меня, Клавдия Партичелла, внесла свет в мое существование, умастила раны мои бальзамом. Ради нее я снес ненависть духовенства, претерпел народную злобу. Мы вместе жили и страдали. Смерть не разлучит нас. Сестра, пожалей меня, но не суди с гневом.
Эммануил умолк. Волнение не позволило ему продолжать речь, и на глазах появились слезы. Сестра Бернардина не настаивала. Кардинал поднялся и поцеловал ее руку.
— Я помяну тебя в своих молитвах, — прошептала монахиня.
И бесшумно ступая, она вышла из княжеских покоев.
Эммануил бросился в кресло и зарыдал. Слезы облегчили его. Он собрался с мыслями, чтобы обдумать свое положение. А положение было в высшей степени сложное и опасное.
Представлялось несколько выходов, но ни один из них не был легким. Восстать против папы?.. Сбросить с себя кардинальское облачение и жениться на Клавдии?
Эта мысль прежде всего пришла в голову кардиналу, но он сразу отбросил ее. Возмущение против папы, если даже предположить, что он выйдет живым и здоровым из борьбы, выкинуло бы его в мир как отщепенца. Ни один двор не дал бы пристанища человеку, восставшему против папы и возмутившему население. Ни в ком не возбудил бы сострадания человек, позволивший на пороге старости плотским страстям овладеть собою.
Как стал бы он жить? Пришлось бы странствовать из страны в страну, кочевать от одного народа к другому, вечно опасаясь мести Ватикана, который никогда не прощает. Пришлось бы познать на опыте слова поэта «о горьком хлебе изгнания».
А Клавдия? Выдержит ли она нравственные и физические лишения? Обоим им угрожала нужда, так как имущество их будет конфисковано папой или эмиссарами императора. Между тем, Эммануил мечтал закончить свои дни спокойно, без забот, вдали от злых языков, лучше всего на каком-нибудь островке среди моря, чтобы там забыть злоключения молодости в горячих объятиях Клавдии.
Пустые мечты… Что же остается тогда? Неужели продолжать эту двойную жизнь? Это тоже было трудно. Недавнее восстание было предостережением для кардинала. Население Трента ненавидело Клавдию, считая ее виновницей разорения города. Горожане неохотно терпели тираническое господство Партичеллы и с трудом сдерживаемая ненависть и страсти ждали удобного случая для нового взрыва. Жители Трента своим нападением на замок Кампо ди Фиера ясно показало, что не желает долее сносить расхищение народного достояния для удовлетворения капризов куртизанки.
Согласится ли Клавдия оставаться вечно в замке Тоблино в качестве невесты, день свадьбы которой со дня на день откладывается? Нет, Клавдия стремится возвратиться в Трент, ее изгнание, несмотря на то, что было добровольным и приятным, наскучило ей. Она решила покончить со своим двусмысленным положением, какой угодно ценой.
Третье решение представилось кардиналу само собою. Оставить Клавдию, спрятать ее в монастырь, чтобы был потерян всякий след ее, а затем, когда страсти народные улягутся, снова начать жить с нею. Эммануил не мог решиться на этот шаг. Он и без того страдал от отсутствия возлюбленной. Мысль прожить старость без нее приводила его в ужас.
Противоречивые мысли, фантастические проекты, сумасбродные планы кружились у него в голове. Он не мог принять решения. Не хватало нити Ариадны, которая вывела бы его из лабиринта жизни. Внутренний голос твердил: «Порви путы!.. Покончи с колебаниями. Довольно неясностей и рассуждений! Настал момент действовать. Брось вызов судьбе! Лучше кочевая жизнь, необеспеченная и тяжелая, чем ложь, лицемерие, унижение и рабство. Что удерживает тебя? Обязанности князя? Народ — зверь, который не замедлит подчиниться новому хозяину. Пышность пурпуровой мантии? Ты уже запятнал этот пурпур. Скандал любовной связи стал обидной сплетней на устах у всех и каждого. Неповиновение папе? Папа сам вызывает тебя на возмущение, раз отказал тебе в удовлетворении смиренной просьбы. Если же ты совершаешь грех, позволяя страсти овладеть тобою, этот грех будет прощен тебе, так как возлюбившему многое простится, многое. Решись же! Если восход и полдень твоей жизни были печальны, пусть хоть закат ее принесет тебе счастье и радость».
