Вячеслав Шишков - Емельян Пугачев, т.1
Глава III
Большое Кунерсдорфское сражение
1
Генерал Фермор вскоре после Цорндорфской битвы от главного командования был отстранен. В Кенигсберг прибыл новый главнокомандующий, граф Петр Семенович Салтыков. Старичок маленький, простенький, седенький, он гулял по улицам города в скромном белом, украинских полков, кафтане без всяких побрякушек и пышностей, его сопровождали всего лишь два-три человека свиты. Кенигсбергцы дивились, как этой «беленькой курочке» доверили командовать «столь великой армией». Но вскоре слава о нем разнеслась повсюду.
Летом 1759 года русские войска стали лагерем в четырех верстах от города Франкфурта, что на реке Одере, у деревни Кунерсдорф. Здесь 1 августа произошло самое крупное, самое кровопролитное за всю Семилетнюю войну сражение.
Армия заняла холмистую местность на северо-восток от Одера. Деревня Кунерсдорф находилась в средине расположения войск.
По всему русскому фронту версты на три — цепь костров. Заря давно погасла, в небе стоял белесый месяц, мигали звезды. Деревня Кунерсдорф была пустынна: все жители, страшась предстоящей битвы, скрылись в леса. У костров солдаты ели кашу, кой-где пели песни и плясали. Иногда слышался дружный хохот. Приблудные собаки, весело взлаивая, перебегали от костра к костру. Многие из псов жили при армии года по два, по три, они делили с войсками все ужасы похода и доставляли солдатам немалые развлечения и радость.
Полковник 3-го мушкетерского полка Александр Ильич Бибиков стоял на лысине кургана. Прислушиваясь к звукам обычной лагерной жизни, он окидывал грустным взором и чуждый небосвод, и укутанную голубоватой полутьмой чужую землю. Ведь завтра на всем этом обрамленном кострами пространстве, вместо песен и смеха, загремит кровопролитный бой. И эти песенники, и эти бесшабашные плясуны, может быть, первыми сложат здесь свои головы. Взволнованный Бибиков взглянул в сторону далекой своей родины, прерывисто вздохнул и, вынув пенковую греческую трубку, пошел к ближайшему костру, чтобы закурить от уголька.
У костра было людно, весело. Мушкетеры — народ средних лет и молодые — слушали старого солдата Никанора из Олонецкого края. Он грубыми кривыми пальцами звонко играл на небольших походных гуслях и сиплым голосом вел былину про Илью Муромца. Старые, замызганные, со следами огненных угольков от костра, эти гусли принадлежали еще деду Никанора, солдат дорожил ими. В его торбе были икона, гусли и в тряпочке щепоть родной земли.
Многие солдаты возили с собой, как нечто самое святое, родную землю.
Все с любовью посматривали в беззубый рот старого сказителя, на его обвисшие щеки и напряженные морщины на вспотевшем лбу.
Молодой офицерик Михельсон, коротавший время у костра, увидав подходившего Бибикова, вдруг вскочил и скомандовал:
— Смирно!
Все поднялись и — навытяжку.
— Вольно, ребята, — мягким тенористым голосом сказал полковник, щуря от света внимательно глядевшие карие глаза. — Ну как? Воюем завтра, братцы?
— Воюем, вашскородие, — в один голос ответили солдаты.
— Смотрите, жарко будет… Сам Фридрих здесь, — сказал, улыбаясь, Бибиков.
— Нам это нипочем, вашскородие, — заговорили солдаты. — Фридрих ли, алибо кто другой.
Все стояли, сидел один лохматый Шарик и, поглядывая в продолговатое, с высоким лбом, добродушное лицо Бибикова, мел хвостом землю.
— Помните, братцы, — продолжал Бибиков, попыхивая трубкой. — В бою поглядывай друг за другом, береги товарища. В случае опасности не прозевай выручить. Не бойся! Начальство слушай, да и сам мозгами шевели.
— Да уж охулки на руку не положим… Поди, не впервой!
Темно-бронзовые от загара лица солдат были бодры, голоса звучали уверенно. Бибиков с радостью подумал: «Ну и молодцы, Русь сермяжная. С такими весь свет штурмовать можно».
— Ну, спокойной ночи, братцы! Поди, и спать пора, — проговорил Бибиков. И, обратясь к Михельсону: — А ну, господин поручик, пройдемся.
Быстроглазый круглолицый Михельсон шагал рядом со своим полковником.
— Ну, дружок Иван Иваныч, как живешь? Что из деревни пишут? Ну, как голова? Болит?
— Нет, господин полковник, — по-юношески звонким голосом ответил Михельсон и потрогал глубокий шрам на голове от штыковой раны, полученной им под Цорндорфом. — Боли особой не чувствую, а в ушах шумит. И бессонница порой…
— То-то же… Поберегать себя надо, дружок. Который тебе год?
— Девятнадцать скоро.
— Юн, юн. Поберегай, мол, себя-то, на рожон не лезь. Храбрость без ума недорого стоит.
— Сладить с собой не могу, господин полковник. Война для меня — как вода для рыбы. Я для войны рожден. И как бой — все позабываю. В чувство прихожу лишь после боя. Я смерти не боюсь, господин полковник.
Взобравшись на бугор, они шагали взад-вперед возле палатки Бибикова.
— Господин полковник, — заговорил Михельсон, — а верно ли, что у Фридриха наемные войска?
— А ты не знал? — поднял брови Бибиков и взял молодого человека под руку. — Это нам еще в Петербурге было ведомо. У Фридриха рекрутского набора нет. Он большую часть своего войска вербует через помещиков из их же крепостных, либо из городских голодранцев. А четверть его солдат вербуется из всякого заграничного сброда: тут тебе и швейцарцы, и голландцы, англичане, испанцы, французы да всякого жита по лопате.
— Удивляюсь, — пожал плечами Михельсон. — Чего же ради они столь храбры, весь этот сброд?
— А пуля офицера в спину трусу, а палки, а шпицрутены?.. И поверь, дружок Иван Иваныч, долго ли, коротко ли, Фридрих напорется на русские штыки, и от его военной славы только чад пойдет. — Бибиков был взволнован, говорил приподнятым голосом и все больше и больше ускорял свой шаг.
— Я тоже так мыслю, — охотно согласился с ним Михельсон, его круглые щеки порозовели.
Костры один за другим угасали, звуки стушевывались, меркли. Лагерь погружался в сон.
— Ну, прощайте, голубчик. Идите спать. Давайте-ка поцелуемся, — и Бибиков по-родственному обнял растроганного Михельсона. — Значит, Фридриха завтра бьем?
— Бьем, господин полковник.
2
Меж тем скороспешный Фридрих поднялся в два часа ночи, сигнальными ракетами разбудил свою армию и сразу двинул ее в поход.
Сухощавый, несколько сутулый, с прямым длинным носом, небольшим строгим ртом, острым подбородком и огромными темно-синими глазами, оживлявшими мускулистое загорелое лицо, Фридрих, объезжая полки и батареи, громким, мужественным голосом кричал:
— Солдаты! Поздравляю с походом. В бою назад ни шагу. Умри, но победи. Ваш король всегда среди вас… Вперед!
Ближняя дорога лежала через лес и крутые горы, разделявшие обе армии. Чтобы не утомить солдат, он повел их в длинный обход и появился на виду у русских только около полудня.
Не дав русскому командованию опомниться, а своим солдатам отдохнуть, он решил быстро напасть на левый русский фланг и начал строить части своих войск, стягивая их к перелескам.
На левом крыле стоял князь Голицын с «новым корпусом» из молодых солдат. Поперечная линия, обращенная непосредственно против врага, за теснотою места состояла лишь из двух полков.
Затрубили трубы, забили вражеские и русские барабаны, заиграли оркестры. Шеренги прусских гренадеров, выйдя из леса, устремились в лог, чтоб сбежать затем в глубокий овраг.
— Батареи! Огонь картечью!..
Бомбардир Павел Носов с горящим смоляным факелом подскочил к своей пушке.
Многочисленные батареи метко разили бежавшего на русских врага. Но враг, пополняя убыль все новыми и новыми шеренгами, стремительно спускался вниз, в овраг. Преодолев кручу, неприятель выбрался наверх. Русские изрядно стегнули его пушечной картечью и ружейным огнем. Однако немецкие гренадеры по телам своих убитых товарищей яростно бросились на два русских полка. Оба полка вскоре были смяты пруссаками.
Князь Голицын взамен погибших полков двинул четыре мушкетерских, чтоб короткими людскими перемычками задержать напор врага.
Третий мушкетерский полк вел в бой Бибиков. Когда его полку приспело время драться, юный Михельсон будто охмелел. Он выхватил у своего ординарца пику и с воплем «Вперед, ребята!» бросился в гущу неприятельских шеренг. Он сразу же дважды был контужен, затем тяжко ранен пулей навылет в поясницу. Потеряв сознание, он повалился на трупы. Бибиков, заметив это, поскакал вперед: «Солдаты! Спасай поручика Михельсона». И вот Михельсон найден и со слабыми признаками жизни отнесен под градом пуль в место безопасное. Первым бросился его спасать старый солдат Никанор, гусельник. У него у самого сильно оцарапана штыком щека, сочилась кровь, но он этого не замечал. Из грязной бутылки он плеснул в побелевшее лицо Михельсона водой. Михельсон открыл глаза, весь сморщился, оскалился от страшной боли, застонал.
